Сказки о воображаемых чудесах - Датлоу Эллен - Страница 80

Среди последних романов Джойс Кэрол Оутс назовем «Кровавая маска» («Blood Mask»), «Дочь могильщика» («The Gravedigger’s Daughter») и «Моя сестра, моя любовь: Задушевная история Скайлера Рэмпайка» («My Sister, My Love: The Intimate Story of Skyler Rampike»). Она преподает литературное творчество в Принстоне. Совместно с ныне покойным мужем Реймондом Дж. Смитом они в течение многих лет содержали маленькое издательство и литературный журнал The Ontario Review.

Оутс — большая поклонница кошек; ее перу принадлежат несколько мрачных рассказов об этих созданиях. Тот, что перед вами, можно рассматривать как обратную сторону «Черного кота» Эдгара Аллана По.

— Я тут.

— Что?

— Я тут, говорю.

— Ох, вот только не начинай сейчас. Только не надо.

Джилл лежит на заляпанном дорогом диване перед телевизором и смотрит какую-то викторину. На полу бутылка бурбона «Джим Бим», в руке — стакан. Она не видит меня, а вот Зоуи видит. Зоуи свернулась клубочком на другом углу дивана и ждет утренней кормежки. Солнце встало уже четыре часа назад; пробило десять, а она привыкла получать свой «Вискас» в восемь.

У меня всегда было чувство, что кошки видят невидимое нам. Теперь я это знаю.

Она смотрит на меня с мольбой и любопытством. Глаза широко распахнуты, нос подергивается. Я знаю, чего она ждет от меня. И пытаюсь ей помочь.

— Да Бога ради, ты же должна ее покормить. И лоток поменять.

— Что? Кто?

— Кошка. Зоуи. Корм. Вода. Лоток. Помнишь?

Она наливает себе еще. Джилл подливала себе в стакан всю ночь и все утро, изредка прерываясь, чтобы вздремнуть. Даже когда я был жив, с этим делом у нее было неважно, а уж когда четыре дня назад такси переехало меня на углу Семьдесят второй и Бродвея, все стало еще в сто раз хуже. Возможно, она скучает по мне — на свой лад. Я вернулся только прошлой ночью, хрен знает откуда, осознавая, что я должен что-то сделать или попытаться сделать. Может, именно это: сделать так, чтобы она завязала с выпивкой.

— Боже мой. Оставь ты меня в покое. Ты же сидишь у меня в башке, черт побери. Выметайся из моей долбаной башки!

Она кричит так, что слышат соседи. Слышали бы, да они на работе. А она нет. Поэтому никто не стучит в стены. Зоуи просто смотрит на нее, а потом на меня. Я стою в дверях кухни. Я знаю, что нахожусь именно там, но совсем себя не вижу. Я размахиваю руками, но они не появляются в поле моего зрения. Я смотрю в зеркало в прихожей, а там никого нет. Похоже, меня видит только моя кошка семи лет от роду.

Когда я пришел, она дремала в спальне на кровати. Спрыгнула на пол и засеменила ко мне, задрав черно-белый хвост; белый кончик завернулся кольцом. По хвосту всегда можно определить, рада ли кошка. Она мурлыкала. Попыталась потереться об меня щекой, где у нее располагаются пахучие железы, стараясь оставить на мне отметку, присвоить меня, как обычно делают кошки, как она сама делала тысячу раз, но сейчас что-то было не так. Она в замешательстве подняла на меня взгляд. Я склонился, чтобы почесать ее за ушком, но, конечно, не смог; это еще больше ее озадачило. Она попыталась пометить меня, прижавшись бедром. Опять неудача.

— Прости, — сказал я. И мне правда было стыдно. Грудь словно свинцом налилась. — Давай, Джилл. Вставай! Тебе нужно ее покормить. Сходить в душ. Сварить себе кофе. Через «не могу».

— Что за шиза гребаная, — говорит она.

Но все равно встает. Посмотрела на каминные часы. На трясущихся ногах идет в ванную. Я слышу, как потекла из душа вода. Не хочу заходить туда. Не хочу смотреть на нее. Больше не хочу видеть ее обнаженной — да я давно и не видел. Раньше она была актрисой. Летний репертуар, время от времени реклама. Ничего особенного. Но, Боже ж мой, какая она была красивая! А потом мы поженились, дружеские попойки превратились в одиночные пьянки, а затем в запои, и ее тело быстро набрало вес в одних местах и быстро отощало в других. Этакие отметины нездорового образа жизни. Не знаю, почему я остался с ней. Моя первая жена умерла от рака. Может, я просто не смог бы вынести, если бы потерял еще и вторую.

А может, я просто такой преданный.

Не знаю.

Я слышу, как бежит вода, и вскоре Джилл возвращается в гостиную; на ней белый махровый халат, голова обмотана розовым полотенцем. Она смотрит на часы. Протягивает руку к столу за сигаретой. Прикуривает ее и жадно затягивается. Ее все еще шатает, но уже не так отчаянно. Она хмурится. Зоуи внимательно за ней наблюдает. Когда Джилл в таком состоянии, полупьяная и полутрезвая, она опасна. Я-то знаю.

— Ты еще здесь?

— Да.

Она смеется. Довольно неприятный смех.

— Ну, еще бы.

— Ага.

— Вот ведь срань. Жил — до чертиков меня бесил, помер — то же самое.

— Я здесь, чтобы помочь тебе, Джилл. Тебе и Зоуи.

Она оглядывает комнату, словно поверив наконец, что, может, — может! — я правда здесь, что я не просто голос в ее голове. Она словно пытается определить, где я стою, найти источник. На самом деле она могла просто посмотреть на Зоуи, которая уставилась прямо на меня.

Но она смотрит искоса, я уже видел раньше такой взгляд. И он мне не нравится.

— Ну, о Зоуи тебе волноваться нечего, — говорит она.

Я собираюсь спросить ее, что она имеет в виду, но тут в дверь звонят. Она тушит сигарету, идет к выходу и открывает дверь. В прихожей стоит человек, которого я раньше не видел. Невысокий, робкий и ранимый на вид; ему чуть меньше сорока, и он уже начал лысеть. На нем синяя ветровка. Судя по его позе, он чувствует себя не в своей тарелке.

— Миссис Хант?

— Ага, ага. Заходите. Она вот здесь.

Мужчина наклоняется, поднимает что-то с пола, и я вижу, что это за предмет.

Кошачья переноска. Пластиковая, с металлической решеткой спереди. Совсем как у нас. Мужчина входит внутрь.

— Джилл, что ты делаешь? Что, черт возьми, ты делаешь, Джилл?!

Она машет руками в воздухе, словно пытаясь отогнать муху или комара, и быстро моргает; мужчина совсем не замечает ее жестов. Он неотрывно смотрит на кошку, которая неотрывно смотрит на меня, — а ведь ей нужно следить за ним, следить за переноской, она прекрасно знает, что они означают, Боже правый, ее же отправят куда-то, где ей не понравится.

— Зоуи! Кыш! Беги отсюда! Беги!

Я хлопаю в ладоши. Никакого хлопка. Но она слышит тревогу в моем голосе и видит выражение, которое должно было появиться на моем лице, и в последнюю секунду оборачивается к тому мужчине — он как раз протягивает к ней руки и хватает ее… и пихает головой вперед в переноску. Закрывает. Защелкивает двойные щеколды.

Он действует быстро. Расторопно.

Моя кошка заперта внутри.

Мужчина улыбается. Удается это ему неважно.

— Ну что ж, не очень-то и сложно, — говорит он.

— Ага. Вам повезло. Она кусается. Иногда прямо набрасывается, как сумасшедшая.

— Ах ты сука лживая, — говорю я ей.

Теперь я подошел к ней вплотную и говорю ей прямо в ухо. Я даже чувствую, как от выброса адреналина застучало ее сердце, и не знаю, сам ли ее напугал или, может, причина в том, что она сделала (или собирается сделать). Но сейчас она, как истая актриса, делает вид, что меня и вовсе нет. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким рассерженным и ненужным.

— Вы уверены, мэм? — говорит мужчина. — Мы можем попробовать отдать ее в семью. Подержать ее какое-то время. Не обязательно сразу усыплять. Конечно, она уже не котенок, но всякое случается. Какая-нибудь семья…

— Я же сказала, — заявила жена, с которой я прожил шесть лет. — Она кусается.

Теперь она спокойна и холодна как лед.

Зоуи замяукала. Мое сердце разрывается. Умирать было гораздо легче.

Мы встретились взглядами. Говорят, что душа кошки видна в ее глазах, и я в это верю. Я протягиваю руку к переноске. Моя рука проходит ее насквозь. Я не вижу свою ладонь, но Зоуи видит. И трется об нее головой. Она больше не выглядит сбитой с толку, будто на этот раз она действительно чувствует меня, чувствует мою руку и мое прикосновение. Как жаль, что я не могу. Я глажу ее — будто она была еще котенком, уличной бродяжкой, приходившей в ужас от каждого гудка машины или звука сирены. И я был совсем один. Она начинает мурлыкать. А я обнаруживаю кое-что. Призраки умеют плакать.