Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 26
- Предыдущая
- 26/78
- Следующая
Живёт он один, вот уже четыре года. У него есть жена, Татьяна Олеговна, сильно больная женщина, но вот уже четыре года, как она переселилась в специальную клинику и, видимо, навсегда. Он ездит к ней по понедельникам и, вернувшись, каждый раз, черный и злобный, как дракон, шипит мне: "Всё! Больше туда не поеду. И напоминать мне не смейте! Всё!.." Еще у него есть сын. Ему на вид лет тридцать. Живет сейчас, если мне не изменяет память, в Австралии, держит антикварный магазин. Рослый, белокурый (ни в мать, ни в отца) красавец с манерами номенклатурного барина и с сильнейшим английским акцентом. Несколько раз в год приезжает, у них какие-то общие, мне непонятные, кажется, филателистические дела. Но главным образом он (я имею в виду - сын) давно и безуспешно охотится за Тенгизовыми старинными часами. С ума сходит по этим часам, с каждым приездом предлагает за них все больше и на ломаном своем русском (каша во рту) умоляет папочку (Daddy) помочь Тенгиза уговорить. Daddy вежливо уклоняется, Тенгиз - тоже, и через полгода все повторяется сначала. Кроме этих часов, по-моему, ничто с сыном его не связывает. Чужие, вежливо безразличные друг другу люди. К животным он тоже вполне равнодушен. Но у него живет черепаха по имени Старуха. Шуршит мятой бумагой по углам. Смотрит старушечьими бессмысленно-зоркими глазами, словно видит что-то за горизонтом событий, (Легко могу представить себе, как глухой осенней ночью, запершись в пустой своей шестикомнатной квартире, он берет ее на ладонь, гладит пальцем прохладную гладкую кость панциря, заглядывает в мертвенно-неподвижные глазки и - помирает от тоски и одиночества.)
Квартира гигантская, старинная, с крепко выдержанными запахами прошлого. Потолки - четыре метра с хвостиком, лепнина (морские боги, водоросли, наяды, нереиды), проводка наружная, на старинных фарфоровых роликах, могучие люстры в гостиной и в кабинете, а спальни (их две) обшиты дорогим деревом, и окна там - разноцветные витражи, изображающие желтое солнце над коричневым горизонтом.
Есть еще дальняя комната, маленькая комнатушка без окон, по сути дела, чулан, заставленный стеллажами. Там стоит компьютер, всегда включенный (всегда работающий в программе CROSSYST - представления не имею, что это за программа), и сквозняки жутковато раскачивают развешанные поверх стеллажей бесчисленные шерстяные вязаные хвосты, длинные, узкие, в пять рядов петель, серо-черные, словно вшивые косы кочевника. Здесь всегда полутемно, страшно, как на капище, и душно пахнет пылью и паутиной.
Есть ли у него друзья? Интересный вопрос. Я и сам хотел бы понять, есть ли у него друзья. Друзья - это люди, которых ты любишь "за все", за все без исключения. По сути, как самого себя, ибо только с самим собой ты всегда можешь о чем угодно договориться, яростно отхлестать по щекам, а потом простить, плача от нежности. Так вот таких у него нет. У него есть мы, но мы не друзья ему, мы ему, скорее, дети, но - любимые. Но - не на равных. Но - без которых нет смысла существования. Но - ступенькой пониже. Словно вымученная, выстраданная книга - для писателя, статуэтка - для скульптора, бриллиант - для мастера. Можно радостно и нежно любить драгоценный камень, извлеченный тобою из грубого нечистого алмаза, но нельзя с этим камнем дружить.
К нему время от времени приходят. Как правило, это старые люди, как правило - старики, очень редко - старухи. Иногда это бывают довольно странные визиты. Но самое странное, что никто и никогда (за редчайшими исключениями) не приходил к нему дважды. Хотя почти каждый раз видно, что это старинные знакомцы, "вась-вась", "ба, какие люди!", "сколько лет, сколько зим!". Чаще прочих бывает у нас Академик. Человек-гора. Куинбус Флестрин. Огромный, пузатый, ручищи, плечищи, ножищи, щеки, как два пирога. Он его так и называет: Академик. И еще - иногда - Лауреат. Он и в самом деле академик (физико-химик, нефтяник), очень известный в своих кругах и лауреат самых немыслимых премий: в прошлом году, например, получил весьма престижную премию саудовского короля - немыслимую кучу баксов (за вычетом налоговых сумм, разумеется). Но с сэнсеем они говорят отнюдь не о физике с химией и даже не о нефти, а о почтовых марках и о деньгах. Только о почтовых марках и деньгах. Сэнсей жалуется, что денег постоянно не хватает и что предложили ему вот давеча "Четвертый Номер" (не бюстгальтера, разумеется, а какой-то очень ценной марки - "на вырезке с московским гашением"), а он вынужден был отказаться, нищета проклятая. На что Академик отвечает ему что-нибудь о том, что не в деньгах, мол, счастье, и в свою очередь жалуется, как он давеча (на деньги саудовского короля) купил несколько хороших марок у одного старого маразматика, а тот возьми и передумай и теперь вот требует "все назад" и грозит милицией, общественностью и даже якобы на все готовыми якобы "братками"... Разговоры о деньгах мне понятны и даже интересны: деньги - это всегда интересно. Но когда речь у них заводится о марках!.. Тенгиз утверждает, что они оба большие знатоки. Возможно. Во всяком случае, я в их разговорах о марках не понимаю абсолютно ничего.
- ...Это безводные?
- Нет, с водой.
- Горизонталки?
- Три горизонталки, а на вырезке - вертикалка.
- Угу. Хорошая калоша... Тройка. Это Кронштадт, кажется? Жалко, что смазана.
- Уж какая есть. Не я ставил.
- А крупнозубых у него нет?
- Есть единичка, чистая, в квартблоке.
- А пятерки нет?
- Гашеная. Штрайф из трех...
И так далее. Отдайте это вашим шифровальщикам. Есть один очень странный посетитель. Однажды заявился без звонка - не молодой, не старый, красно-коричневый, словно курительная трубка и так же провонявший никотином, по последней моде плохо выбритый (эн-дневная щетина), маленький, но страшный и какой-то весь неестественный, как Божий грех. Я не хотел пускать его, но он только глянул на меня глазами Дракулы (не знаю, что это значит: исподлобья, радужка - сплошной зрачок, а белки в кровавых прожилках) глянул и представился наждачным голосом, неприятно картавя, что, мол, агент социального страхования и обязан срочно побеседовать с достопочтенным господином Агре, имея в виду его же, Стэна Аркадьевича, насущную нужду... Не Дракулу он напоминал (бог с ним с Дракулой, что я про него знаю?), а старика Пью, слепого убийцу из Стивенсона. Мне стало страшно, до омерзения, до потери личности, и я его пропустил. Оказалось, что они знакомы, и, видимо, давно. Битый час толковали о чем-то неудобопонятном, какие-то дурацкие анкеты обсуждали, заполняли вместе, грызлись по поводу ответов на совершенно идиотские вопросы ("Прожил большую часть жизни в крупном городе? Да-нет"... "Регулярный уход за зубами? Да-нет"... "Физические упражнения: нерегулярные; регулярные, умеренные; регулярные, активные... ") Я почти не слышал их - я только пялился на страхагента, как загипнотизированный. Смотреть на него без содрогания, почти физического, было мучительно трудно, не смотреть же совсем невозможно. И я смотрел, ничего почти не слыша и не понимая. Но потом стали возникать имена, как правило, незнакомые, но вдруг мелькнули и знакомые: Костомаров, Хан... (Какой такой Хан? Тенгиз?) Тут достопочтенный Агре поднялся величественно и произнес: "Попрошу вас ко мне!" (Как будто до сих пор они были не у него, а на лестничной площадке.) И они удалились в чулан и еще добрый час бубнили там о чем-то, время от времени резко покрикивая друг на друга, а затем вновь появились: страхагент впереди (с довольным видом и уже не такой страхообразный, каким был изначально), а достопочтенный Агре - следом, весь перекошенный лицом и с фужером коньяка в руке. Этот коньяк он потом, сидя на рабочем месте, еще полчаса после ухода социального страхования, молча потягивал, словно оттаивал, словно отходил от сильного стресса. А когда я осмелился спросить, в чем, собственно, дело и кто это был, он ответил: "Ангел Смерти это был" - и снова занялся своим фужером. И я ему поверил. Почти. Потому что не поверить было, знаете ли, довольно трудно, а поверить - совершенно невозможно...
- Предыдущая
- 26/78
- Следующая
