Все сказки старого Вильнюса. Это будет длинный день - Фрай Макс - Страница 18

Черный пудель восхищенно вывалил розовый язык и завилял хвостом. Говорить человеческим голосом он явно не собирался, и это было досадно. Хоть адрес сказал бы. А то совершенно непонятно, что с ним, таким красивым, делать.

«Этого следовало ожидать, – сердито подумала Тари. – День с самого начала не задался».

Ну как – не задался. Просто нынче утром Тари проснулась в слезах, никогда раньше такого не было. И никак не могла вспомнить, что именно ей приснилось, хотя обычно запоминала сны не хуже событий, случившихся наяву; всякий раз заново удивлялась, выясняя, что другие их часто не помнят – как можно взять и забыть несколько совсем недавних эпизодов своей жизни? Немыслимая рассеянность.

Поэтому неспособность вспомнить сон, который довел до слез, выбила Тари из колеи.

Впрочем, зачем себя обманывать. Колея приказала долго жить гораздо раньше. И черт бы с ней, невелика драгоценность. Но жизнь вне этой постылой и, теоретически, разрушительной колеи почему-то не превратилась в увлекательное приключение.

Смутное недовольство грызло Тари уже не первый день, но уловить и сформулировать его удалось только сегодня. Подобные неприятные озарения почему-то всегда приходят внезапно и как-то очень уж некстати. Например, когда просыпаешься в слезах и совершенно не помнишь, что случилось во сне. А потом обнаруживаешь, что в доме закончилось молоко, и кофе без него с непривычки кажется таким горьким, что поневоле добавляешь сахар. И попробовав, снова начинаешь плакать, горше, чем в постели, потому что кофе с сахаром пила когда-то очень давно, в студенческой юности, вместо завтрака и обеда. А на ужин в ту пору обычно были чай с бубликом, книга, иногда любовь и всегда надежда, что вот прямо завтра, самое позжее, через неделю начнется настоящая жизнь, наполненная удивительным смыслом и делами, которые пока и вообразить- то невозможно, только предчувствовать.

И вот двадцать лет спустя снова пробуешь этот гадский кофе с сахаром. А сделав первый же глоток, вдруг становишься той девочкой с вечно расширенными от восторга зрачками. И говоришь ей, то есть, себе, скрипучим голосом разочарованной взрослой тетки: «Так и не сбылось». И сколько ни тверди потом с фальшивым оптимизмом: «Эй, мать, не драматизируй на ровном месте», – не помогает.

А потом выходишь из дома, и сразу начинается черт знает что. Пьяная баба с красным, перекошенным от злости лицом заступает дорогу, выкрикивая что-то, судя по тону, оскорбительное на все еще непонятном – за две недели ничего, кроме «спасибо-здрасьте- до свидания» не выучишь – языке. Из-за угла выворачивает бородатый мужик в розовом, явно женском, с чужого плеча пальто, с топором под мышкой, заговорщически подмигивает, неторопливо удаляется прочь – и думай, что хочешь. В окне первого этажа, где прежде стояли горшки с орхидеями, вместо цветов появляется темное, недоброе старушечье лицо, тонкие губы беззвучно шевелятся за стеклом, брови сурово хмурятся – ох, чур меня! В ближайшем супермаркете, куда привыкла заходить за молоком и хлебом, не то умирает, не то уже умер старик, похожий на Дон Кихота; во всяком случае, он неподвижно лежит на полу, вокруг суетятся врачи. Проезжающий мимо автомобиль с ног до головы окатывает грязной водой, из открытого канализационного люка появляется смуглый, кудрявый, похожий на сказочного черта сантехник, малолетние школьники с ангельскими личиками и новенькими, нарядными, хоть сейчас в рекламный буклет, ранцами тычут друг другу под нос средний палец, восторженно выкрикивают: «fuck, fuck, fuck!» – и хохочут так, что едва держатся на ногах. И, словно этого мало, на месте крошечной парфюмерной лавки на улице Стиклю, которую приметила вчера вечером и специально запомнила, чтобы зайти, когда будет открыто, сегодня обнаруживается пустое помещение с заколоченной дверью и темными окнами, за мутным от пыли стеклом томится пожелтевшая картонка с надписью «For Rent». Получается, все-таки что-то перепутала, глупая дырявая голова, где теперь этих парфюмеров искать? Нет ответа.

Каждый эпизод в отдельности – ничего выдающегося, но все вместе они складываются в явственный призыв: «Убирайся отсюда подобру-поздорову. Мы тебе не рады».

Растерялась. Дорогой город, как же так? Еще вчера мне казалось, я тебе тоже нравлюсь.

Не успела подумать, как из ближайшей подворотни выскочил лопоухий подросток, сунул в руки желтую хризантему, выкрикнул истошным фальцетом: «Ай лов ю!» – заржал, как молодой конь и умчался прежде, чем успела отдать ему цветок.

Растерялась окончательно. Как все это понимать? Что теперь должен думать и чувствовать человек, который вот уже две недели с утра до ночи задает себе только один вопрос: уезжать, или остаться? Остаться тут или все-таки уезжать? И если уезжать, то что делать с тети Элиной квартирой? Искать жильцов, или сразу продавать? А если оставаться, то как быть со всем остальным?

Можно, конечно, еще какое-то время потянуть с ответом. Отдохнуть, погулять по городу, купить очередную кофточку, поплакать во сне. И даже наяву. Не вопрос.

– Ты дурак, собака, – сердито сказала Тари. – Зачем удрал от своих хозяев? Теперь мне придется не бросать тебя в беде, да? Вести домой, кормить, выгуливать дважды в день, клеить объявления на всех окрестных столбах и заваливать твоими фотографиями местные интернет-форумы. Отлично проведем время.

Черный пудель ответил ей очередной белозубой улыбкой. Ну хоть не расхохотался в лицо, и на том спасибо.

– Это, надо понимать, милосердный Господь решил привести меня в чувство старым добрым методом «купи козу», – вздохнула Тари. – Он прав, я уже начинаю думать, что еще пять минут назад никаких проблем у меня не было. И знаешь что я тебе скажу, уважаемый пес? Ты моей проблемой не станешь. И не надейся.

У черного пуделя было на сей счет иное мнение. По крайней мере, когда Тари поднялась со скамейки и зашагала в сторону дома, он пошел за ней, как привязанный. Нет чтобы за хозяевами так ходить. Балбес.

Конечно, она захлопнула дверь подъезда перед его носом. Сказала: «Иди домой. Домой!» Конечно, сразу прилипла к окну: ушел? Не ушел. Вот же зараза. И конечно, даже четверти часа не продержалась, пошла вниз, впустила собаку. Сказала:

– Но учти, я вот прямо сейчас сяду писать объявления. А потом мы с тобой пойдем их клеить. И если твои хозяева не объявятся хотя бы через неделю, я…

Пригрозить «сдам тебя в приют» язык не повернулся. Поэтому буркнула: «.что-нибудь придумаю», – и сердито отвернулась, чтобы не видеть восторженных собачьих глаз.

Тари не очень-то верила, что от ее объявлений, наскоро написанных по-русски и по-английски на линованных страницах дешевого блокнота и налепленных по всему Старому городу ненадежным клеевым карандашом, будет хоть какой-то толк. Дала себе слово завтра же разобраться с интернетом, но хозяин черного пуделя объявился прежде, чем она успела зарегистрироваться на первом из найденных городских форумов о пропавших животных. Позвонил по телефону, сказал по-русски, без малейшего намека на акцент: «Похоже, вы нашли мою собаку. Когда и куда я могу за ней прийти?»

Ничего себе поворот! В глубине души Тари была уверена, что пес – это внятный и однозначный ответ на ее вопрошающую молитву: «Придется тебе тут остаться». Потому что волочь здоровенную собаку в съемную московскую клетушку – дурость, граничащая с безумием. А сдать в приют духу не хватит, на этот счет у Тари не было никаких иллюзий.

То есть счастье, конечно, что пес вернется домой – с одной стороны. А с другой, как тебя теперь понимать, дорогой Бог? Сам, что ли, никак не можешь определиться, монетку подкидываешь, или просто считаешь проплывающие мимо Тебя облака: чет – оставляем Тари здесь, нечет – пусть уезжает домой. Или наоборот? И как считать вон то рваное облако – за одно, или все-таки за два? Ой, а сколько их только что было?

То-то и оно что ой.