Москва и Московия - Калашников Сергей Александрович - Страница 40

Вот и вытряхнулась моя хозяюшка из уныния. Я уже чувствую растёкшуюся по всем её жилочкам дрожь нетерпения – пройти по морю на трёхмачтовом паруснике, который обещает быть неплохим ходоком. Его же Иван строил – видевший кое-что на английских верфях, участвовавший в «поправлениях» куттера, сам ходивший в каботажных плаваниях на «классике». Иван, проштудировавший «Доктрину морской архитектуры», вышедшую из-под пера самого Энтони Дина, и построивший в корне противоречащий этой доктрине «Зяблик».

Как ни спешили со сборами, вышли только утром следующего дня с рассветом. Ночь прошла в бумагомарании: разросшееся на полстраны хозяйство требовало пусть и не управления – на местах сами с усами, – но хотя бы координации и понимания, чем занимаются остальные. А я на время Софочкиного ухода в себя эту сторону упустил совершенно: ну вот не моё это дело – администрирование.

Да и погрузка заняла больше времени, чем думалось, хотя готовились загодя – потому что и судно далеко не крошечное, и товаров нашлось немало кроме тех, о которых Софи знала. Поверх поташа, пеньковых ниток и смолы загрузили и мёд, и воск, и непряденую пеньку тюками, и много ещё чего разного понемногу – грузоподъёмность «Селены» больше двухсот тонн. А собственно причина нашего вояжа – всего-то два хмурых здоровяка в мундирах Преображенского полка, с увесистым сундуком – поместилась в одну каюту.

Пока отчаливали и выходили в море, я постарался уйти в отключку: хозяюшка кормила Чарлика. Потом, когда она насильно вернула меня к действительности, пришёл помощник капитана с парой матросов. Они принесли одежду для выхода на верхнюю палубу: меховые штаны на матерчатых лямках, того же материала куртки и колпаки, как у Робинзона – всё из нерпы. А также варежки, шарфы и сапоги из «рыбьей кожи», пахнущие касторкой. Настоящее полярное обмундирование, потому что даже портянки суконные в комплекте.

Примерка, облачение – и, оставив сыночка под присмотром нянь, моя реципиентка выбралась на палубу. Тут реально свежо, ровный влажный ветер студит лицо, отчего прикрывающий подбородок и щёки шарф совсем не лишний. Судно движется левым галсом, явственно наклонившись в сторону подветренного борта. Справа отчётливо виден берег, припорошённый снегом. В набегающих на него волнах покачиваются льдинки. Тоненькие, прозрачные, они видны только в зрительную трубочку. Зато море пока чистое. Свинцовое небо без единого просвета, умеренное волнение и очень плавная килевая качка скромной амплитуды.

Оценив обстановку выпуклым морским глазом, Софи принялась за осмотр нашего дома на ближайший месяц (быстрее нам до Амстердама не добежать), в горячке сборов как-то не до этого было. Острый, плавно сбегающий к окончанию нос, увенчанный умеренной длины бушпритом. Линия борта, изогнувшись перед фок-мачтой, идёт прямо до самой кормы. Мачты прямоугольного сечения – пустотелые – почему-то лишены реев, хотя в нужных местах наблюдаются некие конструкции для их крепления. И ещё в стенках мачт видны скромных размеров круглые иллюминаторы. Все три основных паруса бермудские. Их верхние окончания подняты почти до вершины мачты, где наблюдается короткое расширение мачтового «дерева». Не иначе «воронье гнездо» – место для наблюдателя.

Чувствуется поворот на десяток градусов правее, матросы выволакивают на палубу «колбасу» скатанного трубочкой паруса. Боцман руководит, изредка отдавая команды прямо в тело мачты, после чего идущие вверх канаты натягиваются, поднимая полотнища. Два больших стакселя и ещё один кливер быстро и без задержек занимают свои места. Пройдя узости, «Селена» добавила парусов и заметно ускорилась. Узлов до семи, если на глазок.

Софи прошла в корму к рубке – будке, которую местные именуют казёнкой. За ней расположена артиллерийская башня – маленькая, деревянная, с зачехлённым торчащим менее чем на метр стволом трёхдюймовки. Неинтересно. Вошла в рубку, открыв снабжённую рычажным запором дверь и переступив через комингс. Эти относительно высокие пороги в остальном мире пока не в ходу, однако Софочкин папа их давненько придумал, на «Агате» они используются – помню ещё по первому впечатлению от знакомства с флейтом.

В рубке у штурвала стоит рулевой, поглядывающий то на компас, то в маленький иллюминатор справа. Здесь же левее – вахтенный начальник. Вперёд отсюда смотрят два застеклённых окошка с полметра шириной, и из точащей из пола тумбы выглядывают окончания переговорных трубок. Намного интересней потолок с перископом. Простым зеркальным перископом и рукоятками управления дальномером, установленным на крыше.

Поздоровавшись с вахтенными и испросив разрешения, Софи с удовольствием покрутила этой немудрёной машинерией, но из-за постоянного смещения поля зрения, вызываемого качкой, быстро оставила столь утомительное занятие. Только и засекла один разок расстояние до береговой черты, после чего «наигралась».

Прямо из рубки мы спустились на нижнюю палубу в штурманскую. Здесь, кроме компаса и обстоятельных часов, находятся и манометр лага, и механический счётчик расстояния, колёсико которого сдвигается на один щелчок при каждом опрокидывании ковшика, наполняемого из трубочки от заборника давления набегающей воды.

– Привирает, конечно, – не дожидаясь вопроса, доложил находящийся здесь же моряк. – Но с учётом поправок получается точнее, чем по счислению. А часы проверим только в Амстердаме, – добавил он, заметив наш взгляд, брошенный на циферблат с двумя стрелками.

Комингсы, почти герметично запирающиеся крепкие деревянные двери, каждая из которых «имя прилагательное», поскольку приложена своей плоскостью к плоскости переборки. Иллюминаторы, снабжённые деревянными же «захлопками» изнутри. Наискосок положенные доски палуб и переборок, отчётливо делящих корпус на изолированные друг от друга объёмы. Ток воздуха внутри мачт, создающий вытяжную вентиляцию. Переговорные трубы и лебёдки, спрятанные от воздействия солёной воды под палубу. Здесь реализовано многое из того, что вошло в обиход где-то веке в девятнадцатом. Или так и не вошло, потому что корабли стали строить из железа.

Выйдя из Двинской губы, мы легли в бакштаг. Команда спустила бермудские фок, грот и бизань, легко подняв брам-реи вместе с брамселями: лебёдки и крепкие тросы сделали эту работу не такой уж тяжёлой. За брамселями последовали и марсели. А до меня дошло, что паруса-то тут, оказывается, рейковые. То есть реи, конечно, отнюдь не тонкие. На парусах не наблюдается ни рифов, ни гитовых. Шкотовые углы тоже отсутствуют: полотнища пришнурованы к дереву раз и навсегда по всей длине. Не чересчур ли смелое решение? Будем посмотреть. Тем более что при столь быстрой постановке и уборке реев гитовы и не требуются.

Горло Белого моря прошли играючи, следуя по счислению: берега не просматривались даже с грот-мачты, поскольку начался снегопад, сокративший видимость до пары миль. Тёмное время перележали в дрейфе. Вскоре после выхода в Баренцево море в видимости появились плавучие льды, которые ветром сносило от нас. Поскольку курс мы изменили, а ветер оставался устойчивым, снова перешли на косые паруса, избавившись от прямых. С неудовольствием отмечали падение давления и полную недоступность небесных светил для наблюдения. Оставшийся слева материковый берег умышленно потеряли из виду, отойдя от него подальше.

Стало холоднее, нас принялись накрывать снежные заряды – периоды слепящей круговерти. Сигнальщики вышли из тёплых помещений внутри пустотелых мачт на палубу, поскольку стёкла залепило. Однако это мало помогало, и на кабельтов было невозможно что-либо разглядеть. Скорость снизили до минимума, убрав почти все паруса, кроме единственного маленького стакселя. Судя по всему, нас сносило к востоку-северо-востоку в сторону льдов.

Капитан Вася перешёл на мотор, под которым мы, кажется, шли в нужном направлении. Ориентиры по-прежнему отсутствовали, а команда в три смены непрерывно скалывала лёд – пошло энергичное обмерзание, в дополнение к которому ветер окреп, а волны начали изредка перекатываться через палубу.