Черноглазая блондинкат (ЛП) - Бэнвилл Джон - Страница 15

— Как её фамилия по мужу?

— А. Спросите чего полегче. Я только в тот раз и встретился с этим молодым человеком. При тех обстоятельствах знакомство было весьма поверхностным.

Теперь настала моя очередь серьёзно подумать. Он наблюдал за мной с веселым блеском. Наша неожиданная встреча, казалось, доставляет ему большое удовольствие.

— Что ж, — сказал я, — думаю, найти её будет не так уж трудно. — Я видел, что он понимал, что это всего лишь разговоры, и понимал, что я тоже это понимаю.

Мы пошли дальше. За поворотом тропинки мы наткнулись на пожилого негра, который переворачивал глинозём в розовой клумбе — это была та самая лопата, которую я слышал за работой минуту назад. Он был одет в выцветший джинсовый комбинезон, а его волосы представляли собой плотную шапку из тугих седых прядей. Он украдкой бросил на нас быстрый взгляд, так что стали видны белки его глаз, и я вдруг вспомнил, как нервная лошадь Ричарда Кавендиша смотрела на меня в окно моей машины.

— Доброе утро, Джейкоб, — окликнул его Хэнсон.

Старик ничего не ответил, только бросил на него ещё один нервный взгляд и продолжил свою работу. Когда мы прошли мимо, Хэнсон тихо сказал:

— Однажды он появился у ворот, напуганный и голодный. Нам так и не удалось заставить его рассказать нам, откуда он пришёл и что с ним случилось. Мистер Каннинг, разумеется, распорядился, чтобы его приняли, дали кров и куда-нибудь определили.

— Мистер Каннинг? — спросил я. — Кто это?

— О, вы не знаете? Я думал, что вы, расследуя это дело, всё это уже выяснили. Уилбер Каннинг — основатель этого нашего клуба. Это Уилбер через «е». На самом деле его зовут Уилберфорс — родители назвали его в честь Уильяма Уилберфорса,[35] великого английского парламентария и лидера аболиционистского движения.

— Да, — сказал я как можно более сухим тоном. — Кажется, я слышал о нём.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Я имею в виду Уильяма Уилберфорса.

— Мистер Каннинг — убежденный гуманист, как и его родители. Знаете, это его отец основал клуб. Наша цель — помогать, насколько это возможно, менее удачливым членам общества. Политика занятости старшего мистера Каннинга, которая действует и по сей день, предписывала зарезервировать определенное количество должностей для… ну, для тех, кто нуждается в помощи и защите. Вы уже встречались с Джейкобом и Марвином, нашим привратником. Если вы пробудете здесь ещё достаточно долго, вы встретите и других достойных людей, которые нашли здесь убежище. Клуб «Кауилья» имеет отличную репутацию среди мигрантов.

— Это очень впечатляет, мистер Хэнсон, — сказал я. — В ваших устах это место звучит как нечто среднее между домом отдыха и восстановительным центром. Почему-то у меня сложилось совсем другое впечатление. Но, без сомнения, такие люди, как Нико Питерсон, действительно ценят филантропический дух этого места.

Хэнсон снисходительно улыбнулся:

— Конечно, не все разделяют человеколюбивые принципы мистера Каннинга. Кроме того, как я уже сказал, мистер Питерсон не был членом клуба.

Сами того не сознавая, мы сделали полный круг и вдруг снова оказались у здания клуба. Однако мы оказались не у парадной двери, через которую я вошёл тогда, а где-то сбоку. Хэнсон открыл дверь со стеклянной панелью в полный рост, и мы вошли в широкую низкую комнату с обитыми ситцем креслами, маленькими столиками, на которых аккуратно, как черепица, были разложены стопки журналов, и каменным камином, таким же просторным, как гостиная в моем доме на Юкка-авеню. В Пасифик-Пэлисэйдс такой камин наверняка нашёл бы себе применение. В воздухе стоял слабый запах сигар и хорошего старого бренди. Я видел, как Уилберфорс Каннинг и его собратья-патриции собирались здесь вечером после ужина, обсуждая прискорбное падение общественной морали и планируя добрые дела. В моем воображении они носили сюртуки, панталоны до колен и напудренные парики. Иногда я начинаю фантазировать и ничего не могу с собой поделать.

— Садитесь, мистер Марлоу, — сказал Хэнсон. — Не хотите ли чаю? Обычно в это время я выпиваю чашку.

— Конечно, — сказал я, — чай — это прекрасно.

— Индийский или китайский?

— Наверное, индийский.

— «Дарджилинг»[36] подойдёт?

В этот момент я не удивился бы, если бы какой-нибудь сладкоголосый тип в белых шортах и блейзере ворвался в дверь, шепеляво осведомляясь, не хочет ли кто поиграть в теннис.

— Дарджилинг это чудесно! — сказал я.

Он нажал кнопку звонка у камина — совсем как на сцене, — а я опустился в одно из кресел. Оно было таким глубоким, что мои колени едва не нанесли мне удар в челюсть. Хэнсон прикурил сигарету от серебряной зажигалки, а затем, поставив локоть на каминную полку и скрестив ноги, посмотрел на меня сверху вниз. Выражение его лица, несколько болезненное, но терпеливое, было выражением лица сознательного отца, вынужденного серьезно поговорить со своенравным сыном.

— Мистер Марлоу, вас кто-то нанял, чтобы вы отправились сюда? — спросил он.

— Кто-то вроде кого?

Он, казалось, поморщился; вероятно, дело было в моей грамматике. Прежде чем он успел ответить, открылась дверь, и в комнату втиснулся пожилой человек в полосатом жилете.

Он выглядел таким бескровным, что трудно было поверить, что он живой. Он был невысокий и коренастый, с серыми щеками и серыми губами, с лысой серой макушкой, на которую были аккуратно наклеены несколько длинных прядей жирных седых волос.

— Вы звонили, сэр? — спросил он дрожащим голосом; его британский акцент был настоящим. Клуб «Кауилья» оказался каким-то индейским музеем с примесью Веселой Старой Англии.

— Чайник чаю, Бартлетт, — громко сказал Хэнсон, так как старик явно был глух. — Как обычно. — Он повернулся ко мне. — Сливки? Сахар? Или предпочитаете лимон?

— Просто чай меня вполне устроит, — сказал я.

Бартлетт кивнул, сглотнул, бросил на меня водянистый взгляд и вышел.

— О чём мы говорили? — спросил Хэнсон.

— Вы хотели узнать, не нанял ли меня кто-нибудь, чтобы я пришел и поговорил с вами. Я спросил, кто, по-вашему, может быть таким человеком.

— Да, — сказал он, — совершенно верно.

Он постучал кончиком сигареты по краю стеклянной пепельницы, стоявшей рядом с его локтем на каминной полке.

— Я имел в виду, что не представляю, кто мог бы настолько заинтересоваться случаем мистера Питерсона и его печальным концом, чтобы взять на себя труд нанять частного детектива, чтобы вновь поднять это дело. Тем более что, как я уже сказал, полиция уже тщательно все проверила.

Я усмехнулся. Я могу хорошо усмехнуться, если попытаюсь.

— Расчёски, которыми пользуются копы, как правило, щербатые и забиваются всяким хламом, который не стоит уж слишком тщательно исследовать.

— И всё-таки я не могу понять, зачем вы здесь.

— Видите ли, мистер Хэнсон, — сказал я, поёрзав в глубине кресла в попытке принять достойное положение, — насильственная смерть всегда оставляет некоторые вопросы без ответов. По моим наблюдениям.

Он снова следил за мной из своей ящероподобной неподвижности:

— Какие ещё вопросы?

— Вы имеете в виду дело мистера Питерсона? Как я уже сказал, есть стороны его смерти, которые вызывают определенные вопросы.

— А я спросил, что это за вопросы?

Нет ничего лучше тихой неумолимости; шумная её разновидность никогда не работает так хорошо.

— Ну, например, вопрос о личности мистера Питерсона.

— Его личность. — Это был не вопрос. Его голос стал мягким, как ветер над полем боя после особенно кровавого сражения. — Какой может быть вопрос о его личности? В ту ночь я видел его на дороге. Невозможно было ошибиться, кто это был. К тому же на следующий день сестре показали его труп, и она не выразила никаких сомнений.

— Я знаю, но дело в том — и вот мы подошли к сути дела — кто-то недавно заметил его на улице, и он вовсе не был мёртв.