Игрушка для генерала (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 27

Зверь рычит, всё сильнее тараня податливое тело, он слишком долго шёл за своей жертвой, чтобы отпустить её так просто.

Но жертва не сжимается в ужасе, не хрипит от боли. Она раскрывается всё больше, она охотно подставляется под удары животного, не переставая то ласкать его, то неистово отвечать на его поцелуи. И это ломает психику покруче любого эксперимента. Это вынуждает всё сильнее долбиться в неё, рыча, ругаясь сквозь зубы, чтобы вдруг ощутить, как проткнула рёбра спираль стальной пружины, вспоров кожу, вырвавшись из тела, разорвав на части лёгкие. И уже невозможно дышать. И я выгибаюсь, изливаясь в неё, стискивая ладонями хрупкие бёдра.

Безумие вылетело наружу, оставив после себя пустоту. Не освобождение, а затягивающую, засасывающую в глухую пропасть пустоту.

Проект полетел к чертям. Долгие годы опытов. Огромные финансовые средства. Но единственное имело значение сейчас — это то, что не хотелось сломать её тут же. Как я делал это всегда. Игрушки. Зачем они, если знаешь, что больше не будешь играть в них? Отдать другим нельзя. Поэтому лучше разбить. Разодрать. И чем больше осколков получится, тем острее будет послевкусие.

Но с ней…я вдруг чётко осознал, что не наигрался. Тогда я ещё верил, что играю.

Холодная вода размеренно била по коже крупными каплями, а мне все еще казалось, что я горю и не остываю. Словно от капель шел пар, когда они касались воспаленной кожи. И там, где остались следы от нашей бешеной страсти, щипало и саднило. Я смотрела на жидкое мыло и думала о том, что смою с себя его запах…Мне кажется, я просидела там несколько часов, не решаясь намылиться, вымыть волосы и всю себя. На внутренней стороне бедер следы моей крови и его спермы. Принадлежность обрела четкие формы, объем. Перестала быть просто фактом, стала осознанной… я ее приняла, как принимала его в себя, извиваясь под жилистым, мускулистым телом и впервые в жизни кричала от наслаждения.

Осталось послевкусие, терпкое, острое. Везде. Я все еще чувствовала прикосновения Владимира и жестокие, сумасшедшие ласки. Если бы не умирать так скоро, то я уверена, что мне этих воспоминаний хватило бы на несколько жизней вперед. Каждый стон, рычание, хриплый голос, неумолимые толчки плоти.

Я не спрашивала себя, почему он набросился на меня, как голодный зверь, почему наплевал на проект. Мне не хотелось думать ни о чем. Владимир хотел меня. И это самое безумное ощущение — быть желанной тем, кого сама хочешь до дикости.

Я думала о том, как ничтожно звучит слово «хочу» и как безлико слово «люблю». Неужели можно назвать желанием острую необходимость, жизненно важную потребность, которую можно сравнить с дыханием или сердцебиением? Когда прикосновение несет боль от жажды новых прикосновений. Никогда не думала, что жестокость может быть нежной, а нежность болезненной, но каждая ласка Владимира была одновременно и нежной, и грубой. Я знала, на что способны иногда мужчины. Нас этому учили, я знала, ЧТО он мог сделать со мной, в какую пытку превратить каждое проникновение и касание — я бы выла в агонии дикой боли. Он мог разодрать меня части и трахнуть каждую из них изощренно, жестоко, получая свою основную пищу — чужую боль. Ведь я уже знала о его предпочтениях, а как они высказываются в постели нас этому тоже учили. Я же орала от наслаждения, от ненормального сумасшедшего наслаждения. Владимир был со мной нежен настолько, насколько мог бы быть нежным такой, как он. Зверь. И это сводило меня с ума от непонимания… это связывало сильнее страха, сильнее фанатизма, сильнее поклонения.

Я не хотела ничего анализировать, ничего не хотела сейчас, кроме как закрывать глаза… и снова, и снова возвращаться в эти минуты и секунды бешеного счастья. И за каждое мгновение последует расплата, за каждый осколок эйфории — боль. Тогда я еще этого не понимала. Тогда я вообще ничего не понимала. Куда лезу и что хочу получить, в ком хочу разбудить чувства.

Вы когда-нибудь хотели дотронуться до солнца? Или сжать пальцами пламя?

Я сделала и то, и другое. Обожглась, теперь вся покрыта ожогами изнутри и снаружи, но я трогала это солнце, и сжимала в своих руках пламя, оно лизало мое тело, я могу потрогать каждую метку, оставленную им, в виде тонких царапин на бедрах, следов от клыков на плечах, на груди. Трогая кончиками пальцев губы, я улыбалась…они настолько чувствительны, настолько болезненные, истерзаны его жестокими поцелуями, опухшие, саднящие. Как и там, между ног, где все ноет и болит от его вторжения. Но я бы ни за что не согласилась, чтобы было иначе. Я готова драться за каждую метку на моем теле, если бы их захотели свести. Это лучшие украшения из всех, что я когда-либо видела в своей жизни.

Но ведь каждый, кто приблизится к солнцу, обязательно погибнет. Я не жалела ни о чем…даже хуже — я понимала, что это лучший выход. Жить дальше и больше никогда не прикоснуться к пламени — слишком мучительно и больно. Человек создан желать большего, чем он имеет. Стремиться дальше, иногда в полный крах, в болото, которое кажется ему раем, а на самом деле это замаскированный Ад. Я шла в свой Ад сама, добровольно, в руки самого жестокого палача. Это были всего лишь первые шаги.

Зависимость уже вошла под кожу, дальше жестокая ломка, ни с чем не сравнимое мучение. Я по-прежнему жалкий агент, а Владимир по-прежнему недостижимое солнце. Он ясно дал это понять, когда поднялся с пола, застегнул ширинку и, не глядя на меня, вышел из кабинета. Возможно, немедленно принять душ и смыть с себя прикосновения к недостойному ничтожеству. Я ни на что и не рассчитывала. Слишком хорошо понимала пропасть, которая нас разделяет и свою собственную участь. Прошло полчаса после его ухода, а я все еще лежала на полу и смотрела в потолок, скрестив ноги, одернув подол платья. Я улыбалась. От улыбки болели губы, а я все равно улыбалась. Еще через несколько минут вошел Лев. Я медленно повернула голову и… никогда не забуду выражение его лица. Обычно всегда бесстрастного. На нем было удивление и полное непонимание. Более того, я увидела на его руках латексные перчатки и маячивших за его спиной слуг. Потом, позже, когда я смогу все обдумывать, вспоминать, я пойму, что Лев пришел «убрать» после развлечения хозяина. Убрать мой труп или то, что от него осталось. Он кивнул слугам и склонился ко мне, поднял на руки, очень бережно, и отнес в мою комнату, прямо в душ. Ни сказал ни слова. Тихо прикрыл за собой дверь…И только посмотрев в зеркало, я поняла, что все еще улыбаюсь.

Как скоро меня заберут отсюда? Какой будет моя смерть? Это будет быстро и безболезненно?

Я была готова ко всему.

За мной не приходили, а в доме ничего не происходило, кроме привычной тихой суеты слуг, снующей, как призраки, по темным комнатам. Словно я и не уезжала отсюда. Более того, вечером мне принесли ужин. А потом пришла помощница Клара. Я помню, как приготовилась к очередному унижению, но она принесла с собой несколько пластиковых баночек. Поставила на стол.

— Если помазать ссадины — завтра от них ничего не останется. Это особая мазь, она залечивает синяки. Тебе поможет. Она сделана на основе трав и особой научной разработки университета высоких технологий.

Я кивнула и снова увидела взгляд…так похожий на взгляд Илоны и Льва — недоумение. Они, видно, все недоумевают, почему я до сих пор жива. Ничего, их разочарование долго не продлится.

Поужинав, я легла в постель. К мазям так и не прикоснулась. Я хотела, чтобы на мне оставались его следы. Какая разница. Все равно никто не увидит, а завтра меня ликвидируют. Я закрыла глаза и провалилась в сон.

Снова испытания, снова гипноз. НА этот раз к моей голове подключили какие-то датчики.

Вокруг темнота, кромешная тьма. Настоящая, без проблеска света и я знаю, что должна идти вперед, не сворачивая, бежать. Очень быстро бежать, потому что позади меня крадется нечто, готовое меня сожрать, нечто нематериальное и жуткое. Оно хочет наказать меня за то, что я нахожусь там, где мне быть не положено…но, если я успею, если я пойду быстрее, оно не успеет меня схватить.