Безмолвная ярость - Мюссо Валентен - Страница 12

– Ничего не сломалось, Камиль. У меня тоже не так много воспоминаний о том времени.

– Ты моложе меня на три года.

– Возможно, но дело не только в этом.

Камиль смотрит в сторону горизонта и щелкает зажигалкой. Я чувствую, что он хочет поговорить со мной так, как никогда не говорил, но не находит слов.

– Как до этого дошло?

– О чем ты?

– Обо всем. Мы двое, семья, твоя мать… Я никогда не знал, как найти свое место, Тео. Я чувствую себя полным дерьмом… Что, черт возьми, я мог сделать после папы? Кому по силам соперничать с великим Йозефом Кирхером?

– Не говори так, Камиль. У тебя был дар к рисованию и живописи. Да, у тебя была душа художника.

– И посмотри, на что я ее употребил… Я не представлял себе будущее таким. Получается, полжизни я строил мечты, а другую половину хоронил их. Ты справился лучше… Тео, фотограф звезд!

– Прекрати, прошу тебя! Мне плевать на эти фотографии. Их мог бы сделать любой.

– Брось…

– Почему ты добиваешься запрета на выставку и публикацию книги?

Камиль пожимает плечами, как нашкодивший ребенок, которого поймали «на месте преступления».

– Сам не знаю.

– Не держи меня за идиота.

Он машинально проводит рукой по волосам, убирая их со лба.

– Я не желаю, чтобы посторонние люди увидели эти фотографии, пришли и начали совать нос в нашу жизнь… Иногда хочется полистать семейный альбом с любительскими фотографиями, а не гребаную книгу произведений искусства. Ты понимаешь?

– Это папина работа, нельзя спрятать ее от мира.

– Мы хорошо справлялись с этим больше тридцати лет. Ты не мог подождать еще несколько десятилетий? Думаешь, Нина была вне себя от радости при мысли об этой выставке?

– Мама что-то тебе…

– Нет, но я полагаю, она предпочла бы сохранить воспоминания для себя. Тебе следует быть более осторожным с другими людьми, Тео. Мир не вращается вокруг твоей маленькой персоны.

Я чувствую, что Камиль нервничает. Вижу, как дрожат его руки. Он сжимает кулаки, чтобы я не заметил.

– Камиль, ты чист?

Он усмехается.

– Вопрос вопросов… Я был уверен, что ты непременно об этом спросишь.

– Я беспокоюсь о тебе.

– Беспокоишься… – повторяет он насмешливо.

– Я серьезно.

– Если действительно хочешь знать, я уже год как пью, и много, но все остальное бросил. Сам видишь – делаю успехи: из наркомана стал алкоголиком…

Узнаю Камиля. Иронию он пускает в ход, когда хочет разрядить неловкую ситуацию. Я делаю паузу.

– Меня не было рядом, и я об этом сожалею. Я должен был сделать больше, чтобы помочь тебе выбраться.

– Думаю, если я и научился в жизни чему-то, так это тому, что мы сами несем ответственность за происходящее с нами. Выбор есть всегда. Никто не заставлял меня жрать эту дрянь…

– Тебе следовало остаться со мной и Ниной. Мы могли бы помочь друг другу.

Он качает головой, как человек, давно утративший иллюзии.

– Нет, Тео. Мне не в чем винить Мод или дядю. Они хорошо меня воспитали. Сделали все, что могли, чтобы я выжил. Многие дети были куда несчастнее…

Камиль не смотрит на меня, не спуская глаз с линии горизонта, за которую цепляются несколько усталых облаков.

– Кажется, пора домой, – наконец говорит он. – Пляж меня угнетает. И зачем только я вернулся в Антиб, где чувствовал такую боль… Ты знаешь, каково это. Если мы не знаем, куда идти, всегда возвращаемся на место преступления.

Я смущенно улыбаюсь, не очень понимая, о чем он. Камиль встает и забирает сигареты, оставшиеся на камне. Я хотел бы удержать его, наверстать упущенное время, убедить себя, что еще не слишком поздно, но нас разделяет бездна.

– Последний вопрос, Камиль. Ты что-нибудь знаешь о Нине?

Он хмурится.

– Что-то, о чем она говорила с тобой и что я должен узнать после случившегося.

Он качает головой, но стоит против света, и лица его я не вижу.

– Нет. Что, по-твоему, она могла мне рассказать?

– Не знаю, потому и спрашиваю.

– Ты не можешь спасти мать, Тео.

– Я сделаю все, чтобы она не попала в тюрьму.

– Я не о том. Что бы с ней ни случилось и что бы ты ни обнаружил, ты ничего не поправишь в ее прошлом. Единственное, что мы можем сделать, это попытаться жить с этим…

Я возвращаюсь домой и не вижу мотоцикла Камиля. Мод сидит в гостиной перед телевизором. На мгновение я пугаюсь, что она смотрит новости, но на канале идет какая-то дурацкая игра, на которую тетя не обращает никакого внимания.

– Ты не знаешь, где Камиль?

Она смотрит на меня пустым взглядом.

– Когда твой брат уходит, я никогда не знаю, куда он идет. Или когда вернется…

Я чувствую, что Мод не хочется разговаривать. Не задавая больше никаких вопросов, поднимаюсь наверх. Дверь в комнату Камиля приоткрыта. Я не могу устоять перед искушением толкнуть ее и войти. Кровать не заправлена, на столике лежит сборник произведений Рене Шара. Старое издание, наверняка из библиотеки нашего отца. Я листаю книгу. Несколько страниц загнуты, кое-какие стихи подчеркнуты карандашом: «Как жить без незнакомца перед собой» или «Подпиши то, что освещаешь, а не то, что затемняешь».

На полу стоит дорожная сумка. Понимаю, что поступаю плохо, но расстегиваю молнию и начинаю рыться в вещах, точно зная, что ищу, поскольку не верю, что Камиль и правда завязал, но он хитрый, опытный и спрятал заначку там, где посторонний не сумеет найти. Среди кучи разбросанной одежды меня ждет совершенно другое открытие: блокнот на спирали. Он на три четверти заполнен набросками углем и карандашными рисунками. Я не знаю, когда они были сделаны, но инстинкт подсказывает, что большинство недавние, иначе зачем Камилю таскать его с собой? Есть и конкретное подтверждение – даты в правом нижнем углу нескольких страниц.

Строго говоря, это не фигуративные рисунки, но и абстрактными я их не назвал бы. Темная, хаотичная, грубая штриховка, из которой кое-где проступают узнаваемые объекты – например, бесформенная лестница с неправильными ступенями, которая вроде бы никуда не ведет и каждый раз растворяется в черном фоне. Она вызывает у меня такое же замешательство, как лестница Пенроуза, открытая мною в детстве в книге визуальных парадоксов, которая долгое время оставалась моей «подподушной» книжкой. Замерев, стою посреди комнаты. Эти конструкции замечательны. Они свидетельствуют о такой зрелости, которую я и вообразить не мог. У меня сжимается сердце, когда я смотрю на них. Я думаю о потерянных годах, о карьере, которую мог бы сделать мой брат, о той огромной творческой энергии, которая могла бы удержать его от постепенного, но неуклонного саморазрушения. Я переворачиваю страницы, и меня все больше захватывает его талант и потрясают его муки. Лестница – навязчивый мотив. На некоторых рисунках он изобразил ее в цвете, но выбрал только красные и оранжевые, кричащие, агрессивные оттенки – из тех, что получаются на фотографии за счет чрезмерного увеличения насыщенности.

Опасаясь неожиданного возвращения Камиля, я кладу блокнот на место и выхожу. Кружу по своей комнате минут пять, не в силах выкинуть из головы трагические рисунки брата, прежде чем решаю вернуться в гостиную. Мод так и сидит на диване. Вряд ли она заметит, как я прохожу мимо. Я хотел бы расспросить ее о Камиле, поговорить о его рисунках, больше узнать о нынешней жизни, но чувствую себя слишком виноватым из-за того, что загнал ее в угол вопросами о матери.

Иду прямо на кухню и большими глотками пью воду прямо из-под крана, видя в окно, что мотоцикл так и не появился. Уверен, сегодня я не увижу Камиля и наш разговор на пляже останется пустым звуком.

Чувствую присутствие Мод за спиной, оборачиваюсь и вижу, как она ставит на стол две большие коробки, покрытые старомодным цветочным узором. Я помню то время, когда мы с Камилем, чтобы скоротать время, помогали ей делать эти коробки и другие предметы декора.

– Это что еще такое?

Она выдыхает и касается ладонями крышек.