Сигиец (СИ) - Dьюк Александр Александрович - Страница 31

— Уверен, на собрании Лесеньян все объяснит, — сказал он, давая понять, что не желает больше продолжать этот разговор.

— Не объяснит, — жестко усмехнулся ван Геер. — Он не приедет на собрание.

— Как? — изумился Морэ.

— Да вот так, — чародей сложил руки на животе, перебирая большими пальцами. — У него нашлись более важные дела, в которые он не посчитал нужным посвятить меня.

Морэ опустил голову и крепко задумался. Если великий революционер что и ненавидел в жизни сильнее тирании венценосных угнетателей, то лишь сомнения. Однажды он позволил себе сомневаться, чем воспользовались его политические противники.

— До тех пор, пока Лесеньян не ответит перед нами и не объяснит причины своих действий, я запрещаю тебе распускать слухи, — решил он, сверкая выцветшими глазами. — Запрещаю тебе говорить о твоих подозрениях и домыслах. Ты слышишь меня?

Ван Геер добродушно улыбнулся, подаваясь вперед.

— Ты не можешь мне что-то запретить, товарищ, — сказал он. Угрожать ему не требовалось. Чародей этим и не занимался. — Не беспокойся, я прожил достаточно долго, чтобы научиться держать рот закрытым. Пока мы не призовем его к ответу, о моих подозрениях и домыслах будешь знать только ты. Но держи в голове одну вещь: за последнее время он сильно изменился. Гораздо сильнее, чем даже тогда. Не знаю, может, ему надоело, может, придумал себе другое развлечение, но я уверен в одном: он без малейших сожалений пожертвует всеми нами, если сочтет это… занятным.

— Мы все пожертвуем собой без малейших сожалений, если это свергнет коронованных тиранов! — фанатично воскликнул Морэ.

— А если этого потребуют чьи-то личные интересы? — цинично осадил его ван Геер.

— Нет, — твердо возразил Морэ. — Я отказываюсь верить, что Лесеньян предал революцию.

Чародей скрипнул стулом, откидываясь на спинку.

— Ты слишком уж веришь в него, хотя даже не знаешь, что он такое, — проговорил он настолько едко, что искреннего сожаления было почти незаметно.

— Он — воплощение идеи, что витает в воздухе. Он — тот пламень, что пылает в груди каждого из нас! — вдохновенно выпалил Морэ, цитируя слова собственной книги. — Благодаря ему я получил второй шанс. Возможность исправить все ошибки и достичь той цели, которой нас лишили предатели и изменники.

Ван Геер задумчиво потер бровь кончиком пальца. Если под исправлением ошибок Морэ подразумевает еще более радикальные взгляды, призывы бить пособников режима везде и всюду и волны террора, то, возможно, не стоило ему давать этот самый второй шанс.

— Поэтому пока он не ответит лично передо мной, ты ни в чем меня не убедишь, — заключил Морэ, поглаживая ноющую ногу.

Это если ему захочется отвечать, подумал ван Геер.

— Есть новости от Адлера и Хесса? — сменил он тему.

— Хесс еще не приехал, — подхватил Морэ с готовностью. — Писал, что его задерживают дела в Остфюрентуме. Адлер здесь. По-прежнему охаживает дочерей Фернканте, — усмехнулся Морэ.

— Не думаю, что ему следует знать о том, что произошло в Шамсите.

— Я тоже, — кивнул Морэ. — Я объявлю об этом на съезде.

— Когда объявится Хесс и если он свяжется с тобой раньше, чем со мной, отправь его ко мне незамедлительно.

— Сомневаюсь, — фыркнул великий революционер. — Если он и приедет, узнаем мы об этом не раньше, чем через неделю. Он же не вылезет из борделей, пока вдоволь не накувыркается с местными шлюхами. Какой прекрасный образец борца за свободу…

— У нас у всех своя благодарная аудитория, которой мы зачитываем тезисы, — холодно проговорил ван Геер. — Шлюха — такой же человек, как и рабочий фабрики или крестьянин. Уйдет тирания, и шлюха найдет достойное занятие в своей жизни. А до тех пор ей нужно как-то зарабатывать на эту самую жизнь. Поэтому расценивай безнравственность Хесса как благотворительность. Пока он тратит деньги на шлюх из своего кармана, разумеется.

Ван Геер медленно поднялся. Достал из цилиндра перчатки, неспешно натянул их на руки. Взял цилиндр. Морэ тоже встал, наваливаясь на спинку кровати дрожащими руками. Чрезмерная физическая активность совершенно вымотала великого революционера.

— Скажи, — вдруг обратился к нему ван Геер, задумчиво крутя цилиндр за поля, — ты уверен, что мы поступаем правильно?

— А ты сомневаешься? — с неудовольствием переспросил Морэ.

— Я не сомневаюсь в необходимости перемен. Я сомневаюсь в выбранных нами средствах.

Великий революционер широким жестом указал на окно:

— Взгляни на Тьердемонд. Одиннадцать лет назад в Тьердемонде тоже многие сомневались, искали компромиссы, устраивающие всех решения, пытались договориться, шли на уступки и послабления старому режиму. Одиннадцать лет назад мы тоже осознавали необходимость перемен, однако предатели и изменники, которые действовали в своих интересах, а не интересах народа, убедили всех, что перемены должны наступать постепенно через реформы, преобразования… — выплюнул он ненавистные слова, хромая к двери. — Они говорили, что так мы избежим кровопролития. Ну и чего же они добились? Восемь лет непрекращающейся войны. Знаешь, как мои соотечественники уже относятся к ней? Они просто смирились, что, уснув в королевстве, просыпаются в республике, а обедают снова в королевстве.

— Как же они выживают? — ван Геер задумчиво взглянул на навершие трости.

— Просто держат в домах несколько знамен, — пожал плечами Морэ, возясь с засовами. — Нет, друг мой, договаривается с тираном только трус. Только обезглавив змея, мы достигнем успеха. Только искоренив всех врагов, предателей и изменников, всех пособников угнетателей, мы искореним пережитки старого мира и создадим ту площадку, на которой воздвигнем новый.

— А что же будет делать народ, когда змей лишится головы?

— Для этого мы и создали нашу партию.

Как бы она не оказалась гидрой, подумал чародей, надев цилиндр, но вслух ничего не сказал, лишь кивнул в знак прощания.

Когда ван Геер вышел из квартиры, Морэ заперся, дохромал до окна и долго смотрел на улицу, залитую алеющими лучами клонящегося к горизонту солнца. Он видел, как чародей сел в карету, как кучер хлестнул вожжами негальцев и укатил прочь. Ему не нравилось, что ван Геер кичится роскошью, как какой-то аристократ или магнат с десятком фабрик, на которых без отдыха вкалывают бесправные рабы. Если честно, ему не нравился и сам ван Геер. Тот был колдуном, а колдуны — пережиток старого мира, которым нет места в новом. Однако из всех оставшихся в партии колдунов ван Геер действительно хотел перемен для Империи, хотя и проявлял в последнее время непозволительную мягкость и малодушие. Возможно, причиной тому был возраст. Возможно, что-то еще.

Но, так или иначе, ван Геер остался чуть ли не единственным в партии, кому Морэ доверял и в ком не сомневался. После Лесеньяна, конечно, которого менншины звали «Лерер», а ван Геер — «Машиах». И его сильно взволновали безосновательные подозрения ван Геера в адрес Лесеньяна. Для себя Морэ решил, что в случае, если придется сделать выбор, он колебаться не будет. Революция требует жертв, даже если придется принести в жертву таких людей, как ван Геер.

Морэ вздохнул. И вдруг заметил какого-то человека в черном, стоявшего на тротуаре с другой стороны Речной улицы. Человек словно смотрел на Морэ в ответ. Жан в испуге отпрянул от окна, одергивая занавесь. Хоть человек был далеко, возникло ощущение, будто тот смотрит почти в упор.

Когда боль в ноге от слишком резкого движения унялась, великий революционер все-таки взял себя в руки и решил осторожно, из-за занавески выглянуть на улицу вновь.

Кроме нескольких прохожих ни на Речной, ни на Морской улице никого не было.

Спустя минуту, Жан Морэ позволил себе крепко выругаться по-тьердемондски на собственную манию преследования.

Анна Фишер сладко потянулась и крепко прижалась к ван Гееру всем своим молодым горячим телом. Анне было двадцать два года, шесть из которых она состояла в законном браке с Иоганном Фишером, анрийским магнатом, управляющим компании «Гутенберг-Фишер», входящей во всеимперское объединение промышленников.