Крылья распахнуть! - Голотвина Ольга - Страница 28

– Тень не умеет читать, – серьезно ответил Изумруд.

– За четыре-то года и тюлень научится!

– В самом деле, – вернул Алмаз беседу в нужное русло, – что мешает беглецу просто бродяжить с нужной скоростью?

– Человеку не мешает ничего. А для илва каждый день будет пыткой. Илв не выдержит долго без и-ллиу. Он просто остановится и подождет убийцу.

– И-ллиу?

– Это не переведешь одним словом. Это когда ты живешь на одном и том же месте, видишь одни и те же лица, слышишь одни и те же голоса. Если у илва это отнять, он не захочет жить. И-ллиу можно сменить, понемногу привыкнуть к новому. Но как это сделаешь, если за тобой идет смерть?

– И все же полосатый жив… кстати, откуда это известно?

– Раб, с которым я беседовал, был учеником шамана. Время от времени его учитель проверял, жив ли полосатый. Каждый раз змеи отвечали: жив. На четвертый год шаман отправил ученика узнать, что происходит, и заговорил посланца от тоски по и-ллиу на три полные луны. Но ученик оказался незадачливым странником и попал в рабство. Впрочем, он уже не тоскует по лесу Форенуар: Дерево Смирения забрало его память.

– Хорошо, но чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы Ожерелье помогло мне поймать полосатого урода. Я поселю его в моем лесу и буду ждать, когда придет тень-убийца. Я буду колдовским зрением наблюдать, как она его убьет. Так я смогу приблизиться к тайне.

– Как имя беглеца?

Илв издал несколько свистящих звуков.

Алмаз и Аквамарин постарались скрыть улыбки.

– Полагаю, – сказал Алмаз, – среди людей его называют иначе… Обряд открыл тебе, где надо его искать?

– Не понимаю! – провизжал Изумруд. – Я слышал голоса, они перебивали друг друга. Одни говорили, что полосатый провел четыре года в странствиях. Но это невозможно, этого не один илв не выдержит! Другие голоса уверяли, что полосатый обрел и-ллиу. И это невозможно, за четыре года тень-убийца нашла бы его даже в Таумеклане!

– Ты говорил, что во время обряда не слышишь лжи?

– Конечно!

– Но хоть что-то полезное ты узнал у этих голосов?

– Я молил указать мне тропу для поиска. Тогда голоса начали слаженно повторять одно слово. Я раньше его не слышал и не знаю, что оно означает. Такое странное, короткое…

– Да что за слово-то? – не выдержал Алмаз.

Илв недоуменно чирикнул в ответ:

– Бенц…

Экипаж шхуны «Миранда» не закатил даже попойку в честь обретения крылатого сокровища. Успеется. Мало что-то украсть – надо унести украденное до появления законного владельца.

Все понимали, что если не сумеют улететь до возвращения эдона Манвела – им не придется хвалиться своей добычливостью. Может, портовые певцы и сложат о них балладу, но им этой баллады уже не услыхать.

А потому команда срочно готовилась к отлету.

Распрощавшись с обжитым сараем, все перебрались на борт шхуны. Команда устроилась в кормовом отсеке, где были приколочены к переборкам восемь коек: четыре сверху, четыре снизу. Филин сколотил перегородку, отделил закуток для Мары и Литы.

Корабельный плотник ни минуты не сидел на месте. Он изучил шхуну сверху донизу, проверил набор корпуса, осмотрел каждый бимс и шпангоут, до последней дощечки оглядел палубный настил, простукал переборки.

Илв отбросил замкнутость и мрачность, лихо карабкался на реи, весело скатывался в грузовой трюм – не спускался по ступенькам, а именно скатывался, сжавшись в тугой ком, и не ушибался.

На борту он скинул плащ и рубаху. (Отец, посмеиваясь, рассказал Бенцу, что на «Облачном коне» капитан Джанстен особым приказом запретил Филину бегать без штанов.) Покрытая шерстью спина, серая с черными полосами, делала илва похожим на дворового кота. Только неизменная черная повязка портила впечатление.

Бенц случайно услышал разговор илва с Марой:

– Если б мы не добыли шхуну, я бы умер.

– Ой, уж прямо и умер бы!

– Да. Я же тебе рассказывал про и-ллиу. Ну, помнишь: это когда живешь на одном месте, а вокруг знакомые лица и голоса. Нам очень плохо без этого. Когда я покинул лес, я мучился, как от голода. Уже не мог этого выносить, хотел дождаться убийцы… А когда меня взяли в команду «Облачного коня», я сказал себе: здесь мое и-ллиу. Оно летает? И пусть летает! Вокруг все неизменно: палуба, мачты, трюмы. Я засыпаю и просыпаюсь на одной и той же койке, со мной моя команда… Пусть сгниет заживо тот, кто лишил меня «Облачного коня»! Но теперь надежда вернулась ко мне: у меня есть «Миранда».

Бенц сделал в памяти зарубку: расспросить Филина про загадочного убийцу. Но сейчас не до того. Надо обживать шхуну… И-ллиу, да? Ну, пусть будет и-ллиу!..

Бенц с удовольствием вселился в капитанскую каюту – одну из двух кают на носу. Вторая традиционно именовалась пассажирской, но пассажиров не предвиделось, и каюту – опять-таки по традиции – занял погонщик, второй человек на корабле.

Казалось, Отец – единственный, кто не принимает участие в подготовке к побегу. Сидит себе на нагретой солнцем палубе, подстелив на доски куртку, глаза закрыл, словно размышляет о чем-то или попросту задремал. Но все знали: погонщик занят сложной, тонкой работой – «прощупывает» лескатов, дает им привыкнуть к своим мыслям. И когда на следующее утро Отец поднял корабль и перенес его на воду, экипаж заорал от радости: бывают ведь случаи, когда лескаты не желают признать погонщика.

Работы хватало всем. Юнга и Лита отправились, по совету знакомых леташей, за город, к заливу под названием Подкова, и притащили четыре ведра улиток – отборных, крупных, без трещин на раковинах. Мара тут же отправила улиток в «мокрый трюм» – пусть едят слизь с латунных стенок.

Юнга натаскал бочку чистого песка, чтобы посыпать в рейсе палубу, скользкую от водоотталкивающей мастики. А затем стал провеивать от берегового мусора кучи сухих водорослей, скопившиеся за чертой прибоя. Мара добавляла эти водоросли в корм для лескатов.

Будь у капитана свободнее с деньгами, он купил бы готовый корм у проверенного поставщика. В бочонках с залитым воском днищами были бы и водоросли, и сушеная рыбешка, и мелко порезанное вяленое мясо. Пастушке оставалось бы только размочить порцию корма в корыте, залив смесь морской водой.

Но сейчас, когда на счету была каждая полушка, Бенц со вздохом сказал Маре:

– Тварюшек кормить – святое дело. Пастушке виднее, чего и сколько они съедят. Только поскромнее, хорошо? У нас с деньгами совсем скверно.

Спандийская Змеюка не смолчала:

– Ой, какая досада! А я-то собиралась золотой черпак купить, чтоб лескаты с железа не кушали…

И теперь она бегала по рыбачьим дворам, ведрами покупала рыбьи потроха и вялила на берегу. Ходила по бойням, торговалась с мясниками за требуху, обрезки бросового мяса, кровь (чего ж не подлить ее в корм, если есть свежая?).

А потом ведрами таскала корм в общий загон для лескатов: как только шхуна приводнилась в гавани, лескатов пришлось убрать из трюма, порядок есть порядок. Теперь они находились под охраной, и капитан не смог бы забрать свое имущество, не предъявив разрешение на взлет, подписанное комендантом порта.

Загон был огромен. Он тянулся по мелководью левее гавани. Сети с грузилами разделяли загон на садки, чтобы никто не мог взять чужого леската.

Мара шла с ведрами по дощатым мосткам, пружинящим под ногами, и мысленно окликала свою «скотинку». А в ответ летели такие волны радости, веселья и нетерпения, что женщина чувствовала себя вознагражденной за все труды.

– У, прожоры! – бормотала Мара любовно, забрасывая черпаком корм в тянущиеся к ней темные, со светлой каймой, отверстия на шкурах, похожие на клювы птенцов. – Утробы ненасытные… да лопайте, лишь бы на здоровьичко! Лишь бы корабль тянули! Нам бы денег побольше, я б вас не так угостила!