Ворону не к лицу кимоно - Абэ Тисато - Страница 26

Вот уж и правда застала врасплох. Все присутствующие были потрясены столь нехарактерным для Хамаю поведением.

Первой подала голос Карамуси:

– Госпожа Хамаю! Но как же положение Южного дома?!

– Замолчи, Карамуси.

Это прозвучало угрожающе. Напуганная Карамуси замолкла, а Хамаю тихо продолжала:

– Для нас с тобой этот случай из разряда «опять хлопоты», но для Самомо это не так. Если ее сейчас выгонят отсюда, ее жизнь пойдет кувырком. Сама подумай: девушка на выданье была очарована парчой и просто прикоснулась к ткани.

Самомо не из рода благородных воронов. Ясно, куда она покатится, если ее выгонят. Возможно, эта мысль мелькнула и в голове девушки, так что спина Самомо затряслась мелкой дрожью.

Молча посмотрев на нее, Хамаю перевела взгляд на Карамуси:

– Ты готова взвалить на себя ее семью и ее будущее?

Все присутствующие были тронуты этими словами. Карамуси хотела было что-то сказать, но закусила губу. Хамаю посмотрела на нее и, больше ничего не говоря, подняла взгляд на Масухо-но-сусуки. Та тоже молча смотрела на Хамаю.

– Вот так вот. Можешь просить у меня компенсацию, можешь язвить, но прошу тебя, закрой глаза на проступок девушки.

Хамаю говорила шутливо, но глаза ее смотрели серьезно. Между Южным и Западным домами, между двумя девушками шел молчаливый обмен взглядами. Придворные дамы вокруг, затаив дыхание, следили за происходящим.

Наконец, первой хихикнула Масухо-но-сусуки:

– Закрыть глаза, не закрыть… Я с самого начала об этом говорила. Это ведь вы завели разговор о непростительном поведении.

– И правда. – Хамаю чуть расслабилась. – Прости, что доставили столько хлопот.

– Хватит уже. И перестань ползать по полу. Не пристало хозяйке Летнего павильона так вести себя. И денег мне никаких не надо. – Масухо-но-сусуки отвернулась. – Кимоно пусть забирает. Оно, конечно, дорого мне, но всего-то и надо, что сделать новое. И не извиняйся столько. Это мелочи.

Затем она, будто что-то вспомнив, обернулась к девушке:

– Самомо, или как там тебя, в этот раз я тебя прощаю, благодари свою хозяйку. И смотри, подумай над своим поведением хорошенько!

Самомо, всхлипывая, кивала без остановки, а потом тоненько, как комар, пропищала:

– Простите меня.

Все тут же почувствовали, как спало напряжение. Масухо-но-сусуки, ощутив легкость на сердце, направилась было к Осеннему павильону, но вдруг замерла на месте: Хамаю смотрела на Самомо сверху вниз совсем иначе, чем несколько мгновений назад.

– Хамаю! – вырвалось у Масухо-но-сусуки, и тень в уголках глаз исчезла, а Хамаю, обернувшись, продемонстрировала все ту же улыбку, полную благодарности за великодушный поступок. Ее глаза точно спрашивали: «В чем дело?» – и Масухо-но-сусуки растеряла все заготовленные слова.

– Нет, ничего. Не ругай ее сильно.

Хамаю кивнула, и придворные дамы вокруг тоже наконец-то расслабились. Все зашумели, и Масухо-но-сусуки, пройдя между ними, направилась к себе. Она чувствовала в душе какое-то беспокойство, что-то неприятное.

И ее плохие предчувствия оправдались: Самомо пропала на следующий день.

Водопад Очищения, как всегда, был до звона прозрачен и холоден. В потоке воды, вытекающей из ложа, плыли окрасившиеся в красный и желтый листья клена.

Асэби пришла к водопаду одна.

Рядом с ложем водопада стояли огромные черные камни, их покрывала свежая зелень мха. Вокруг, закрывая обзор, росли клены и горная сакура. Обычно на их ветвях висели парчовые кимоно, шнуры для волос и оби для переодевания после очищения, но сегодня не одежда, а красные и желтые листья деревьев представляли собой красивое зрелище. Однако Асэби, усевшись спиной к скале, на листья не смотрела и лишь тяжело вздыхала.

Укоги после происшествия в Осеннем павильоне смотрела на Самомо холодно. Даже узнав, что Самомо исчезла из Окагу, она говорила, что та, наверное, стыдится появляться перед ними. Не в силах выносить зловещую атмосферу, Асэби нашла место, где могла побыть одна.

С тех пор как исчезла Самомо, прошло уже десять дней. Сначала думали, что она ушла из дворца без разрешения, и направили просьбу о поисках гвардейцам Ямаути-сю, но до сих пор никаких известий о ней не было. Некоторые считали, что она, раскаиваясь в своем поступке, сама покинула дворец, но были и злые языки, утверждавшие, что, получив розовое кимоно, она ушла из прислуги и живет в роскоши.

Так или иначе, никто толком не знал, куда подевалась Самомо. Для Асэби это означало еще и то, что исчезла ее посредница в переписке. Рассеянно читая последнее полученное письмо, она почувствовала, что сзади кто-то появился.

– Это госпожа из Весеннего павильона?

Асэби обернулась на тихий голос – это была Сиратама.

– Госпожа Сиратама. Как вы здесь оказались? – спросила Асэби, поспешно поднимаясь с камня и пряча за пазуху письмо.

– Это я у вас хотела спросить. Что вы здесь делаете? Я-то просто искала вас, – равнодушно ответила Сиратама.

– Искали меня? Вы что-то хотели? А еще… вы не сердитесь? – робко спросила Асэби, но Сиратама проигнорировала ее вопрос. Она надменно отвернулась и замолчала, и Асэби не знала, как ей быть.

– В Северном доме много вооруженных людей, – вдруг заговорила Сиратама, так и не взглянув на Асэби. – Конечно, они знают то, что неизвестно гражданским прислужникам. И про самого молодого господина. Кстати, его паж тоже из северных земель.

– А-а, – неопределенно поддакнула Асэби, которая не могла понять, куда идет разговор.

– Я слышала, что молодой господин часто пишет письма.

– Письма?

– Да. С тех пор как мы были представлены ко двору, он писал уже несколько раз. Хотя эти письма приносят в Окагу, мне почему-то не приходило ни одно. Несмотря на то, что по крайней мере извинения за отсутствие молодого господина на празднике были направлены во все четыре павильона.

Разговор становился все более тревожным, и Асэби нахмурилась:

– Хотите сказать, что письма, адресованные всем четырем девушкам, к вам не доходили?

– Да. Кто-то препятствует тому, чтобы я их получала.

Сиратама повернулась к Асэби и пронзила ее суровым взглядом.

– Это ведь твоих рук дело?

Асэби задохнулась и, не веря своим ушам, покачала головой.

– Да что вы такое говорите?! Нет, вовсе нет!

Асэби изо всех сил старалась убедить Сиратаму, но та только фыркнула.

– Как это «нет»? Я все знаю, – бросила она, все так же сверля девушку глазами. – Ты подкупила придворную даму из дома Сокэ – как там ее? Самомо? И все письма от молодого господина забираешь себе. Это ведь ты ей приказала?

– Что?! Это ошибка. Я сама ни разу не получала писем от молодого господина.

Почему ее обвиняют? Это бессмысленно. Асэби пыталась придумать убедительные слова, но ей ничего не приходило в голову. Возможно, это показалось Сиратаме подозрительным. Улыбка вдруг исчезла с ее лица, и взгляд стал еще более острым.

– Не ври! Тогда с кем ты обменивалась письмами?!

– Я…

Асэби оборвала возражения на полуслове. Ведь ее партнер по переписке был не из дворца. Она знала, что ее действия нарушают правила дворца Окагу, но не хотела навлечь неприятности на других.

Пока она раздумывала, не зная, что сказать, Сиратама сбросила шкуру невинной овечки и перестала притворяться девочкой из хорошей семьи.

– Осталась только ты. Откажись от своих планов, уезжай из дворца.

– Как вы можете говорить такое? За что?

– Замолчи! Ты должна была уехать еще тогда, когда я попросила тебя в первый раз. Я больше не стану слушать твои отговорки. Вы с твоей матерью просто ужасны! Сама не может стать супругой молодого господина, а кружит ему голову…

Когда Асэби услышала слово «мать», она почувствовала такую боль, будто ей в сердце вцепился когтями орел.

– Почему? Почему мою маму здесь так не любят?

– Хоть сейчас-то не притворяйся!

– Да нет же! Я и правда ничего не знаю. Расскажите мне! Это о том, что мама тоже когда-то была представлена ко двору? Что значит «кружит голову»? Что здесь случилось в прошлом?