Год 1914-й. Время прозрения - Михайловский Александр Борисович - Страница 2

А вот в генерале Нечволодове, генерале Мартынове, генерале Асмусе, полковнике Арапове (возглавившем сводную пехотную бригаду корпусного резерва), такой стержень имелся. К сожалению, большинство из этих людей после Великого Раскола пошли к белым, а не к красным. При этом не стоит забывать ни о нереалистичных марксистских идеологемах, начертанных на большевистских знаменах, ни о таких кровожадных политических деятелях, как Свердлов и Троцкий (вкупе с многочисленным сонмом их подражателей). Моя задача - как раз в том, чтобы все необходимые социальные преобразования были осуществлены сверху, разделение на бар и мужиков отошло бы в прошлое само собой, и брат никогда бы не пошел на брата, а сын на отца. Ибо, когда случается такое, то радуются только англосаксы.

Кстати, генералы бородинского закала - они, конечно, люди своей эпохи, помещики-крепостники, - но, попав внутрь Единства, изменились даже они. Так же, как я воспринимаю их частью себя, они стали воспринимать своих солдат. Офицер по праву своего рождения прикреплен государством к пистолю и шпаге. Дворянская вольность, введенная императором-недоделком Петром Третьим, воспринимается этими людьми как юридическая фикция. Можешь не служить, а служить должен, потому что иначе стыдно-с. Все равно, что недоимператор в пьяном угаре издал бы указ, что дворяне имеют право ходить голыми аки звери-обезьяны, ибо по своему благородству не знают, что такое стыд. Может, кто-то голым ходить и будет (ибо стыда не ведает по определению), но вот герои Бородина на такое будут не согласны. Солдаты, с момента рекрутского набора прикрепленные не к сохе, а к ружью, воспринимаются ими не как бессловесные нижние чины, а как младшие члены воинского сословия.

И вообще, если видишь в ком-то продолжение себя, то уже не будешь тиранить его и подвергать издевательствам. На такое способны только люди с сильными психическими отклонениями, несовместимыми с принятием Призыва. Формула «я - это ты, а ты - это я», действует не только по вертикали, между Патроном и Верными, но и между Верными, по горизонтали. И солдаты, почувствовав изменившееся к себе отношение, ответили своим командирам если не пылкой любовью, то неколебимой преданностью. А это уже совсем не тот уровень сплочения и управляемости частей и соединений, что был у них прежде. Я знаю, что на первых порах доступ к такому уровню мощи даже кружил некоторые особо неустойчивые головы, и хорошо, что это случилось во время полигонной подготовки. А то дров было бы наломано немерено. Батальон Верных, сгоряча брошенный на пулеметы, умрет, но не отступит, но тому офицеру, который так сделает, будет потом невыносимо больно, ибо каждую солдатскую смерть он ощутит как собственную. Поэтому там, где прежде герои-бородинцы пошли бы на врага шеренгами в рост, не кланяясь картечным и ружейным пулям, теперь применяется тактика засад, рассыпного строя и коротких перебежек. Здесь, на Первой Мировой Войне, солдаты и офицеры армии Багратиона проходят практические занятия и сдают последние зачеты по тактике боев в двадцатом веке. На уровне сорок первого года учиться им будет уже поздно.

Я наблюдал за завязавшимся боем с воздушного командного пункта в рубке штурмоносца. Великолепный обзор, отличная связь, можно даже сказать, комфорт, и в то же время ни малейшей опасности в воздухе. Местные аэропланы на «Богатырь» могут только погадить, как, собственно, и какие-нибудь мессершмитты четверть века спустя. С высоты было видно, как серая колбаса марширующих германских батальонов втянулась в приемную горловину патентованной мясорубки, и та принялась плеваться во все стороны кровавым фаршем. И, наконец, как аккомпанемент разгорающемуся бою, по германским артиллерийским батареям, развертывающимся для поддержки своей избиваемой пехоты, с закрытых позиций ударили мои пятнадцатисантиметровые гаубицы.

Наивные как дети (ибо другому их еще никто не учил), немецкие артиллеристы, как в девятнадцатом веке, даже под шквальным огнем крупнокалиберных гаубиц стремились выйти на рубежи прямой наводки, чтобы с дистанции в пару километров частым градом шрапнелей причесать зловредную засаду, доставившую столько неприятностей кригскамрадам.

Впрочем, те германские полевые орудия, что все же смогли прорваться через частокол фугасных разрывов на назначенные им позиции, тут же попадали под огонь батальонных пехотных пушек, поддерживающих действия моей пехоты. Батальонные командиры моментально обнаруживали возникающую опасность и тут же нацеливали подчиненных им артиллеристов на ее устранение. А те и рады стараться. Даже трехфунтовая полевая пушка времен наполеоновских войн была в два раза тяжелее изделия полковника Арисаки, имела втрое меньшие дальнобойность и скорострельность при вдвое более легком снаряде. Единственным недостатком компактной японской поделки оставалось отсутствие противооткатных систем, из-за чего при каждом выстреле пушка отлетала назад на несколько метров. Но этот недостаток не смущал артиллеристов из начала девятнадцатого века, ибо иного поведения орудия при выстреле они и не знали.

Избегая шквального артиллерийского огня, превратившего поля перед злосчастным Гейслингеном в зону смерти, германская пехота стала веером разворачиваться в боевые порядки по обе стороны от дороги, стремясь навязать сражение в лесных массивах, ведь засада на самом деле не может быть особо многочисленной, не так ли, камрады? Ну что же, их ждет небольшой, но весьма неприятный сюрприз, ибо сражениям на пересеченной местности и в условиях лесных массивов мои бородинские гвардейцы обучены ничуть не хуже, чем правильному ружейному бою на открытой местности. Но самое страшное дело - сойтись с русскими чудо-богатыря-ми в штыки, ибо этому делу их на совесть учили еще в родной армии, где пуля была дурой, а штык - молодцом.

И в то же время с высоты были видны гонцы-мотоциклетчики, которых фон дер Гольц засылает к генералу фон Маккензену: мол, веду тяжелый бой с соединением неизвестной государственной принадлежности, несу тяжелые потери и прошу помощи. Моих гвардейцев-бородинцев по выучке, вооружению и экипировке с местными русскими солдатами перепутать было невозможно. Форма только одного цвета, и язык солдат русский, а все остальное радикально отличается. А генерала Маккензена уже и нет, весь кончился. Имеются только командир 35-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Отто Хенниг и командир 36-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Констанц фон Хеннечиус, а при них - ни одного старшего начальника, способного принять осмысленное решение. Телеграф из Бишофсбурга отбивает панические сообщения, но только и в штабе восьмой армии никто не может принять на себя ответственность. Генерала фон Приттвица с должности командарма уже турнули, а Гинденбург на его место еще не прибыл. И вот, наконец, сначала 36-я, а потом и 35-я дивизии прямо с марша разворачиваются на сто восемьдесят градусов и спешат в горнило разгорающегося сражения. Правильным путем идете, камрады, тут вас и похоронят...

19 (6) августа 1914 года, около двух часов пополудни. Санкт-Петербург, Аничков дворец, покои Вдовствующей Императрицы.

Император Николай буквально ворвался в покои вдовствующей императрицы.

- Ники! - воскликнула хозяйка Аничкова дворца. - На кого ты похож? Я тебя совсем не узнаю!

- Маман, - заявил в ответ ее сын, - нам нужно поговорить без свидетелей. Дело более чем серьезное.

- Серьезное?! - переспросила та. - Так что же такое стряслось, что ты примчался ко мне сам не свой, будто за тобой гонится тень твоего злодейски убиенного прапрадеда императора Павла Петровича?

- Все гораздо хуже, - ответил император, отирая со лба хладный пот. - За мной гонится тот, кто называет себя Господним Посланцем и Бичом Божьим. Этот человек, или не совсем человек, незадолго до войны впервые объявился в Сербии, произведя невероятный фурор. Стана и Милица прожужжали любезной Аликс все уши, рассказывая о похождениях Артанского князя Серегина, славного тем, что он может приходить ниоткуда и уходить в никуда. А еще у него, как у настоящего сказочного героя имеется заколдованный город в волшебном Тридесятом царстве, фонтан Живой воды и меч-кладенец, яростно сияющий светом Первого Дня Творения. Ночью этот меч освещает все на версты окрест, а днем затмевает сияние полуденного солнца.