Лучший полицейский детектив - Молодых Вадим - Страница 14

Как только Антон закрыл за собой дверь и повернулся, то невольно затормозил в своём предполагавшемся движении к эшафоту. На то и рассчитывали! Паралич воли обязателен для правды… Антон же ещё и вспомнил о своём внешнем виде! Но пока его как свидетеля представлял и вставал, освобождая заветный стул, доктор, Малой сумел взять себя в руки.

— А вы пока свободны, Томас Петрович, — проговорило светлое пятно во главе полукруга. — Подождите за дверью. Мы вас пригласим. Спасибо.

Эдак они доктора, замешкавшегося на выходе, выпроводили. А то может он сдуру ассистировать в допросе свидетеля собирался. Не надо! Здесь люди грамотные и опытные — не в таких вопросах разбирались. Это имелось в виду только в тоне — нарочито вежливом и безапелляционном: вали отсюда! Подыши там пока, а то снова вызовем, вдруг воздух глотать начнёшь в инфарктном удушье.

Антон сел и попытался увидеть лица. Не вышло! Пятна! Светлые безмолвные пятна примерно одного размера. На некоторых, впрочем, что-то такое поблёскивало — это были украшенные серёжками женские пятна. Во внимательной к нему тишине он даже успел подумать, что у этих пятнадцати не только мозгов — у них и лиц как таковых нет.

«Как они точно по радио про человеческую личность-то говорили! Нет её как таковой… Здесь-то уж точно! Сейчас и из меня выдавливать начнут…»

— Скажите, больной Малой… — вкрадчиво заговорило главное пятно, но сразу же показательно по-доброму осеклось. — Пациент Малой… Так, пожалуй, лучше будет к вам обращаться…

Все заулыбались. Опять же показательно по-доброму.

«Ещё один психолог!» — мелькнуло в Антоновой голове.

— Скажите, пациент Малой, вы видели, как случилось несчастье?

— Да.

— Расскажите нам… С самого начала.

— С самого начала как я в больницу попал?

Антон специально выбрал для ответа агрессивный тон, чтобы не раскисать, чтобы собраться во внимании, не поддаваясь на обещающие сладость общения проникновенные уловки.

— Не-ет, — улыбка в сиропе. — Только о происшествии.

Антон включил теперь нудный повествовательный тон и заговорил по продуманной бездоказательной версии. При этом его перебивали, конечно, но к удивлению Малого больше не уточняющими вопросами, а репликами-цитатами различных нормативных документов. Антон, к примеру, заговорил о том, что по звуку за своей спиной слышал, как несчастный зашёл в кабинку туалета…

— И что там происходило?

— Известно что! Струя журчала…

И тут же раздался шелест быстро перелистываемых страниц, и затем молодой женский голос с самого края полукруга:

— Согласно приказу номер такому-то от такого-то числа, месяца, года, мужской туалет должен быть оборудован писсуарами.

— Скажите, пациент Малой, там были писсуары?

— Да, были.

— А зачем же он в кабинку зашёл?

— Не знаю.

Потом Малой рассказывал, как он вытирался своим большим полотенцем и не мог видеть шатающегося бедолагу. Сразу же шелест страниц — цитата:

— В соответствии с распоряжением Минздрава — номер, дата — все стационарные больные должны быть обеспечены постельным бельём и полотенцем.

— Скажите, вам выдали больничное полотенце?

— Да, выдали.

— А почему вы им не воспользовались? Оно меньше… Вы бы смогли увидеть возможное несчастье в его, так сказать, рождении!

— Так потому и не пользовался, что меньше! Откуда мне знать о надвигающейся беде? А это мамино полотенце… Отделение-то не инфекционное, а травматологическое — передачи разрешены, в том числе и полотенца.

— Да-да… — задумалось главное пятно. — Это очевиднейшая недоработка министерства! Отметьте отдельным пунктом в протоколе необходимость выйти на Минздрав с предложением пересмотра норматива по полотенцам в отделениях. Этот пункт надо доработать! Обязательно! Шутка ли — люди уже гибнут из-за непорядка… Кто-то с таким полотенцем в умывальник придёт… Кто-то с эдаким… С этого всё и начинается! Всё должно быть четко и жёстко регламентировано! Иначе это какой-то бардак, а не больница получается, товарищи!

Так и поговорили… Малой вышел из зала, напрочь забыв о докторе, о своём внешнем виде — он, похоже, никого из комиссии не удивил — вообще, обо всём, так его переполнили тяжкие подозрения, что эти люди как раз таки в отсутствие собственных мозгов пытаются всё в бумажках расписать. Но это невозможно! Должны же они понимать… А тут — оп-пачки! Понимать-то и нечем…

— Ну как впечатление? — с вопросом доктора Малой вернулся в реальность.

Тот спрашивал без какого-либо беспокойства в голосе, словно бы дело его лично нисколько не касалось, и он за ним наблюдал со стороны… Он, как будто, был уверен в Малом. Но почему? Антон даже взглянул ему в глаза — ничего кроме удручающего выражения по типу «Вот видите!» там было не видно. Может, конечно, это усталость сказывалась, но Антон так не думал. Ему хотелось доверять и верить доктору.

— Убедились? — по-другому спросил-уточнил врач.

— Да… Пожалуй…

Доктор предложил Антону вернуться в больницу, чтобы соблюсти канцелярские приличия: написать добровольный отказ от дальнейшей госпитализации, перейти на амбулаторный режим и оформить больничный лист. При этом перечисление мотивов возвращения звучало так неторопливо и вкрадчиво, словно док жалел, что их мало. Попросту говоря, он явно не хотел отпускать Малого из больницы. По крайней мере, так сразу. Как будто что-то ещё хотел сказать (или услышать?!), но ждал наступления решимости и просил пока не торопиться.

Антон от этого понимания даже холодок волной внутри себя ощутил — почему-то не под сердцем, а под желудком. Однако лицо врача выражало полную предрасположенность — Антон это ещё из своего дефицитного на дружбу детства усвоил — видно, когда человек определённо хочет сблизиться.

Да и аргументация железная — больничный-то надо открыть!

— У меня и переоденетесь… Тряпки от больных иногда остаются…

— В связи со смертью?…

— А хотя бы! — доктор так открыто, но без вызова, соглашался, что Малой проникся к нему ещё большей симпатией. — Что тут такого? Мы же не с мёртвых снимаем… Да даже если бы… Предрассудки всё это…

— Так человеческое сознание под пробку набито предрассудками!

— Э-э, нет, Антон! — доктор, наверное, впервые назвал его по имени. Но даже если и не впервые, то произнёс имя первый раз не как лечащий врач. — Я ещё, может, соглашусь, что они вбиваются в голову сознательным путём, но там-то они становятся совершенно бессознательными.

— А вы уверены, что они вбиваются именно в голову?

Док остановился в ходьбе и рукой придержал инерцию Малого.

— Какой хороший вопрос! Сознайтесь: вы случайно задали? Или специально? Если второе, то вы потрясающе точный риторик… А если первое, то вы вообще — гений!

Антон готов был спорить на что угодно и с кем угодно — хоть с самим собой! — по поводу искренности восхищения в глазах… Чьих? Он — Томас… Петрович ещё пока… явно переставал быть для Малого только доктором и становился всё больше просто Томасом… И даже без Петровича!

— …Это ведь сродни рефлексу представлять мозг как некое скопище… хранилище… склад… кладовку, забитую вперемешку нужным и ненужным. Ненужное потому и не выбрасывается, что всё — вперемешку! Страшно, выбрасывая, случайно что-то нужное прихватить… А?! Как вам метафора?

Томас совершенно приободрился после бессонной ночи. Даже шаг убыстрил.

— Да и не метафора… И не сродни, а рефлекс и есть! Рефлексы… С совершенно точно заданной и ожидаемой реакцией на раздражение… Рекламы, к примеру… Любой пропаганды! Она что, именно в голове откладывается? Кто сказал? Так принято думать… В голове, дескать, самый большой сгусток нервов… Ну и что?!