Знак Зверя - Ермаков Олег - Страница 24
- Предыдущая
- 24/68
- Следующая
Затем генерал и его полковники, подполковники и майоры приступили к делу.
Чтобы кабульские генералы осматривали, такого еще не было, заметили старожилы, — видно, дельце будет...
Генерал и его помощники ходили среди солдат, иногда просили кого-нибудь развязать вещмешок и показать содержимое или разобрать автомат. До обеда они осматривали солдат, а после обеда — технику. Всюду кабульских офицеров сопровождали полковые офицеры с переменчивыми лицами. А чистые бледноватые лица кабульцев оставались неизменно требовательными и проницательными. Солдаты отводили глаза, когда их командиры начинали гарцевать с виноватыми детскими лицами вокруг генерала. Генерал всем говорил «ты», и полковнику Крабову тоже. Генерал и полковник были примерно одних лет и одинакового роста, и оба грузны и значительны, но значительность полковника была натужной рядом с естественной вальяжной значительностью генерала — и часто висела на волоске. То и дело генерал, прищелкнув пальцами, подзывал полковника: иди-ка сюда. Полковнику стоило больших усилий медлить и затем степенно приближаться к золотобровому генералу. «Это что?» — спрашивал генерал, указывая пальцем на какой-нибудь огрех. Крабов покашливал, хмурил брови и смотрел внимательно на огрех. «Что это?» — резче и громче спрашивал генерал, не спуская глаз с полковника. Крабов выдерживал паузу и солидно отвечал: «Устраним, товарищ генерал». Генерал фыркал и шел дальше, полковник на мгновение задерживался — чтобы взглянуть в лицо командиру подразделения. А в это время уже раздавался новый щелчок и генеральский окрик: Крабов!
К вечеру смотр был окончен.
Хотя полк долго и тщательно готовился к операции, кабульские проверяющие остались недовольны, и на следующий день был назначен новый смотр.
Утром генерал с золотистыми бровями и его свита еще раз прошли по рядам и еще раз осмотрели машины. И опять остались недовольны. Но в полдень отбыли из города.
Наступила пауза.
Техника стояла на том же месте, где проходил смотр, между Мраморной и машинным парком, а солдаты ушли в свои брезентовые казармы. После обеда им было дозволено бездельничать, и они валялись на койках, листали старые журналы, торчали в курилках, зубоскаля, играли в ленкомнатах в шахматы. Некоторые сыны взялись было сочинять письма домой, но старожилы остановили их — плохая примета. Перед операцией не рекомендовалось также что-нибудь стирать и надевать чистую вещь.
На оголенные позиции артиллерийских батарей к вечеру прибыли танки и пехотинцы.
Ночью тронемся, сказали старожилы.
Сразу после ужина всем разрешили ложиться спать, — но разве заснешь, если еще светло и в палатке скрипят половицы, раздаются голоса, смех... Но закатный свет померк, настали сумерки, и солдаты поутихли. А когда над городом повисли звезды — все спали. В ногах на табуретах лежали бронежилеты, каски, одежда; автоматы, ремни с подсумками и штыками висели на железных спинках кроватей.
Ночь прошла спокойно.
4
Утром старшина привез и раздал зарплату. Комбат согласился отпустить в город закупочную команду, предупредив, что в нее должны войти и представители сынов. И вскоре закупочная команда с деньгами, списками и рюкзаками отправилась на машине в город.
Оставив машину на краю города, артиллеристы пошли в магазин.
Полковой магазинчик стоял, как срезанная небесным гневом вавилонская башня, — вокруг разноязыко галдела огромная толпа.
Закупочная команда остановилась в нерешительности. Но из магазинчика иногда вырывались потные красные солдаты с охапками печенья и конфет в целлофановых хрустящих пакетах, со штабелями сигаретных блоков и грудами банок, — и, завороженная хрустом и солнечным блеском пакетов, яркостью коробок с сигаретами и медовой желтизной апельсинового джема в стеклянных банках, команда примкнула к толпе.
Время шло, из магазина выбирались с покупками солдаты, но толпа не убывала, и заветная дверь была все так же далека от артиллеристов. Без очереди проходили офицеры, земляки и друзья двух мощных дежурных-вышибал, стоявших в дверях... Наконец у дверей задрались. Послышался отчаянный мат, раздались глухие удары, толпа колыхнулась, подалась назад и вновь прихлынула к магазинчику. Схватились славяне. Бойцов быстро разняли, и они сразу успокоились. Если бы сцепились члены враждующих азиатской и кавказской группировок, дело, конечно, приняло бы другой оборот. Но обошлось. Пока кавказцы и азиаты умудрялись не задевать друг друга в этом бурлении тел.
Время шло, солнце жгло, приливы и отливы приближали артиллеристов на шаг к цели и отдаляли на два.
— Пойдем, — сказал Черепаха.
Мухобою хотелось печенья с джемом.
— Мы уже больше двух часов здесь торчим.
Но Мухобою хотелось печенья с джемом, конфет и сигарет с фильтром.
Черепаха один вернулся к машине; дверцы кабины были заперты, и он полез в кузов, сел на горячую скамью, прислонившись к горячему борту, надвинул панаму на брови.
Он сидел, прикрыв глаза.
Жаркое солнце.
Сентябрь. Неправда, что здесь бывает осень. Настоящая осень: серое небо, дожди...
Дороги развезло... облетают...
Уны-оэ! чаро, чаро...
Как только подумаешь об осени, сразу: уны-оэ! чаро-чаро...
Хотя о ней писали многие. За тысячу лет до него один китаец... «С древности самой встречали осень скукою и печалью. Я же скажу, что осени время лучше поры весенней...» — и про журавлей, ясность воздуха, лазурь, иней, холод, который бодрит.
И все-таки осень — это: уны-оэ! чаро, чаро... Интересно, пробьются они в магазин?
Уны-оэ... Как давно не держал в руках книгу.
Уны-оэ... А Колька — свинопас. Он никуда не пойдет... Уны-оэ. Ну и пекло. «С древности самой...» ...в руках книгу.
Но кажется?.. — Черепаха открыл глаза, сдвинул на затылок панаму и оглянулся. На него смотрело темное окно.
Помедлив, он встал, спрыгнул на землю, пересек дорогу, прошел к длинному деревянному зданию, поднялся на крыльцо, взялся за ручку, потянул на себя — дверь была заперта. Он потоптался на крыльце, прильнул к окну, отгораживаясь ладонями от солнечного света, и увидел стол, заваленный газетами и журналами, стулья, обтянутые красной клеенкой, и железные стеллажи, туго набитые книгами.
...Знакомая зеленая обложка с коричневой еловой веткой, — если эту книгу открыть, увидишь странного охотника в очках, с профессорской бородкой, с крапчатым вислоухим псом, ружьем и блокнотом. На следующих страницах глухари, лоси, охотники, камни, капли, былинки, кочки, старая липа, кукушка, самовар, скворец, цапля, шалонник, рыбаки, морошка, хлеб, соленая рыба, солнечный луч.
Серо-голубая обложка. На корешке буквы тугого, бутонного имени.
В поле темно, ветер, сумрачно-красная луна встает над черными полями, потные пахучие бока Кабардинки. И лироподобное тело Аси, голые колени баб, стирающих на плотине серые рубахи, — колени грубые, красные, но магические...
Черепаха оторвался от окна, обернулся.
— Что там? — шепотом спросила женщина, поднимаясь на крыльцо. От нее повеяло душистым потом.
Черепаха хотел ответить: книги, но только пожал плечами.
Улыбнувшись, женщина вынула из кармана ключ, вставила его в замочную скважину, открыла дверь и прошла в библиотеку, а Черепаха спустился с крыльца в пышущий азиатский день и вернулся на грузовик.
Закупочная команда пришла с пустыми рюкзаками. Мухобой сказал, что все-таки Азия столкнулась с Кавказом, — витрина разбита, магазин заперт, чтоб им......... Мотор завелся, машина тронулась и понеслась, грохоча бортовыми замками, в батарею.
Жаркий день закончился душным вечером с красно запекшимся на западе небом. За горизонтом потянули небо на себя, и кровавый рубец исчез, а на востоке высеклась крупная яркая искра — и не погасла; небо помрачнело, и еще два огня вытекли и зависли над степью; и скоро вся иссиня-черная твердь от южных до северных и от восточных до западных пределов оросилась звездами.
Город уснул под сентябрьскими звездами, и Черепаха вновь вышел за шлагбаум и побрел по равнине, голой и рыхлой, зашагал под тусклым небом, боясь оглянуться, — но тут же и провалился в палатку, полную голосов, топота, стука, отшвырнул одеяло и увидел полуголых людей, хватавших куртки и штаны, и спрыгнул вниз.
- Предыдущая
- 24/68
- Следующая
