Знак Зверя - Ермаков Олег - Страница 15

• Предыдущая
• 15/68
• Следующая

В городе монотонно, как цикада, стучала электростанция.

Сердце туго и сильно билось под пластинами бронежилета. Черепаха вытер мокрый лоб, оглянулся по сторонам.

В городе монотонно, как цикада, стрекотала электростанция.

Черный сосуд под металлической каской и костяной скорлупой уже был бугрист, как будто его набили камешками, кровь распирала его, он подрагивал и прикасался к белым волокнам, причиняя боль.

В городе сидела монотонная цикада.

Он шел вдоль шлагбаума, поворачивался и двигался назад.

Металлическую каску можно сбросить, — но как разорвать этот сосуд?

Вот так разорвать — потянуть скобу и нажать на крючок.

Он задержал глаза на светящемся оконце. Ему был виден лишь сидевший за столом Енохов с бронзовым ореолом вокруг головы. Сержант и его напарник, наверное, спали.

Слева от дороги, в окопе, послышался шорох.

Змея, укусившая Шубилаева, подумал он, продолжая со странным чувством смотреть на затылок Енохова и ощущая тяжесть автомата за спиной — увесистое жало, набитое свинцовыми росинками.

Из окопа вновь донесся шорох, для змеи он был слишком груб, — наверное, варан, подумал он и оторвался от окна, повернул голову и увидел огромного варана, который, извиваясь, быстро полз к дороге, — и неожиданно на бруствере окопа появился черный силуэт второго чудовища, затвор звонко лязгнул, и первый варан вдруг ужался, превратился в ком, поднялся на дыбы, кинулся к дороге и с глухим топотом исчез, — стой! — но и второй бросился с бруствера к дороге, и указательный палец скрючился, дуло с силой выцыкнуло алый жгучий яд, и в темноте за шлагбаумом закричали, но указательный палец не разгибался, и дрожащий автомат выцыкивал раскаленный яд, и из лопнувшего сосуда по затылку растекалось тепло, а на дороге за шлагбаумом что-то большое и сильное мокро сипело и всхрапывало.

Звук золотистой трубы повторяется.

Слышны крики. Хлопают двери. На дорожках города с позолоченными крышами и окнами появляются полуголые заспанные люди. Они сбиваются в колонны и, тяжело топоча, щурясь от яркого солнца, бегут мимо палаток и беломраморных стен — в степь между городом и двурогой обширной горой. Возвращаются. Умывшись, они облачаются в защитного цвета одежду, запевают и с грохотом идут в полукруглые ангары из металлических сияющих листов. Ангары гулки и просторны, как залы ожидания столичных вокзалов. Здесь их кормят.

После завтрака все выходят на площадь.

Посреди площади — алый флаг на мачте.

Разговаривают... начинают смолкать. Зеркально начищенные сапоги невысокого сутулого человека приковывают взгляды. Грузный, длиннорукий, он с хрустом шагает по площади, усыпанной щебнем. Останавливается.

— ооооолк! — доносится справа. — аааась! иииир-но!

Исподлобья глядит на густой зеленый строй. Размыкает бледные губы:

— Здравствуйте-товарищи!

Пауза. Во время которой три тысячи грудных клеток наполняются воздухом — и жители яростным воплем приветствуют командира города полковника Крабова.

В городе у подножия единственной среди степей горы было все, что обычно бывает в городе: бани, клуб, библиотека, электростанция, магазин, тюрьма, лечебница, склады, автопарки, центральная площадь с плакатами, помойки, кухни, столовые, хлебозавод и контрразведка. В банях люди мыли грязное тело, в клубе слушали доклады и смотрели кино, в библиотеке брали книги, в тюрьме сидели, в лечебнице хворали и умирали, на хлебозаводе хлеб пекли. В парках стояли танки и тягачи, грузовики и бронетранспортеры, в оружейных парках пирамиды — шкафы с автоматами и гранатометами, ящики с патронами и гранатами.

В городе жило более трех тысяч человек.

Большинство горожан обитало в палатках из толстого прорезиненного брезента; в этих домах с пластмассовыми окнами были деревянные полы, двухъярусные металлические кровати, тумбочки, табуретки. Летом прорезиненный брезент был горяч и влажен изнутри, днем в палатке трудно было просидеть более получаса, зимой они отапливались железными печками, но все равно в них было холодно и сыро. Брезентовые дома стояли красивыми рядами, образуя длинные улицы с тонкими еще и невысокими топольками и деревянными «грибками», в сени которых стояли часовые с автоматами.

Остальные горожане жили в четырех деревянных домах. Это были длинные одноэтажные здания с коридорами и комнатами. В комнатах стояли те же металлические кровати и тумбочки, что и в брезентовых жилищах. В одной комнате жили пять-шесть человек, были комнаты на троих, а командир полка Крабов, начальник штаба Нимродов и начальник особого отдела Черепнин занимали по комнате.

Жители города носили одинаковую одежду: хлопчатобумажные куртки и штаны землистого цвета, шляпы, ремни, сапоги и ботинки.

Жители города зарабатывали деньги. Обитатели четырех деревянных домов получали от 250 до 600 чеков, в зависимости от звания и должности; ежемесячно им выдавался паек: сигареты с фильтром, сгущенное молоко, консервированный сыр, тушенка. Остальные горожане получали поменьше: 9-13 чеков в месяц, некоторые — до 20, — а так как пайков им не выделяли и в столовых кормили все кашей с застарелым салом, получив месячную плату, они тут же спускали ее в магазине. В магазине можно было купить сок, джем, конфеты, сыр, печенье, пряники, зефир; а также сигареты, зажигалку, носки, плавки, мыло, лезвия, конверты, почтовую бумагу; изредка завозили одеколон или туалетную воду — расхватывалось мгновенно, ящиками, и наутро полк благоухал, а дебоширы протрезвлялись в тюрьме. Как правило, срок не превышал трех суток, но были и такие, кто отсиживал в цементных камерах по пятнадцать суток и даже более, все зависело от проступка, наглости нарушителя, настроения карающего офицера. Обкурившемуся анашисту давали не более трех суток, за драку с офицером могли упечь на все пятнадцать, — таким на гауптвахте приходилось особенно туго. За кражу наказывали тремя — десятью сутками, смотря что и сколько и для чего было украдено: банка сгущенного молока, новые сапоги со склада или ящик гранат. Например, сержант по фамилии Сержантов утащил ящик гранат и пытался его продать, но был схвачен, избит (сволочуга тупая! нас бы потом этими гранатами!..) и посажен в тюрьму, где протомился месяц и где его навестил человек Черепнина, капитан Ямшанов, выяснявший, не является ли сержант тайным другом душманов, — сержант не являлся, был обыкновенным солдатом, который, как и все, готовился к дембелю: одни продавали бензин, солярку, обувь, медикаменты, одежду, противогазы, канистры, муку, запчасти, а у него под рукой оказались гранаты.

Город у Мраморной горы ел свой хлеб, его выпекали на хлебозаводе, крошечном, белом от мучной пыли, с толстой черной трубой. Заводик был обнесен забором из колючей проволоки, посторонним на его территории появляться строжайше запрещалось, но мука, сахар и дрожжи утекали сквозь колючую проволоку.

В городе было много строений из мрамора: каптерки, бани, кухни, длинные просторные сортиры. Мраморной была тюрьма. Обилие беломраморных строений объяснялось счастливой случайностью — полк раскинул свои шатры у горы, наполненной молочным мрамором. Жители каждый день рвали динамит и копошились в ее белом животе, нагружали машины. Из мрамора была сложена громадная сцена с вогнутым большим экраном, перед нею стояли ряды скамеек, позади которых висела над землей на металлических столбах, как голубятня, кинобудка, — это и был клуб под открытым небом, здесь проводились торжественные собрания, по вечерам показывали фильмы. Этим летом в кинобудке застрелился киномеханик, пуля повредила аппарат, и с ним долго возились, и все вздыхали: живем, как в тайге. Но недавно починили, аппарат застрекотал.

На площади с плакатами каждое утро и каждый вечер все жители приветствовали командира и выслушивали его наставления. Возле площади находился штаб: одноэтажное деревянное здание с красным флагом над парадным крыльцом и другим знаменем — бархатным, вишневым, с желтой бахромой, стоявшим в стеклянном футляре в коридоре и охраняемым часовым с автоматом. В штабе находились кабинеты командира, начальника штаба, замполита, начальника особого отдела — с сейфами, телефонами, пишущими машинками и портретами моложавых мужчин преклонного возраста. С утра до вечера здесь хлопали двери, скрипели половицы, стрекотали машинки, звенели телефоны, — штаб работал, размышлял, планировал.

• Предыдущая
• 15/68
• Следующая