Королева Ортруда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 7

— Говорят… Вздорные, может быть, слухи… Говорят, народ так беден, так много земли в руках у немногих богатых землевладельцев, рабочие на фабриках и в шахтах получают так мало, — и те, и другие мало надеются на парламент! В Пальме говорят всё чаще, что возможно восстание. И скоро.

Ортруда слушала молча. Когда Афра остановилась, Ортруда вопросительно взглянула на неё, чувствуя в её словах недоговоренность. Афра продолжала ещё тише и нерешительнее:

— Быть может, эти добрые люди, которых вы сегодня встретили, занимаются иногда тайною перевозкою оружия из-за границы.

— О! — живо воскликнула Ортруда, — в тех мешках, которые я у них видела, не могло быть ружей или пулемётов. Они были для этого слишком малы.

Афра спокойно возразила:

— Могли быть патроны. Ортруда засмеялась. Сказала:

— Это было бы недурно!

Потом, наклонясь к уху Афры, шепнула:

— Я тоже не очень верю в парламент.

Афра улыбнулась. Ортруда продолжала громко:

— Но этот мальчишка Лансеоль! Его лицо снов и снова вспоминается мне, неотвязчивым наваждением знойной красоты, ранней страсти. О, пусть бы смерть пришла ко мне в таком прекрасном облике, — я сказала бы ей радостно: здравствуй, милая смерть!

— Нет, государыня, — страстно возразила Афра, — не обрадовала бы её красота того, кто жаждет жизни, так жаждет, как вы и как я.

— Вот, мы жаждем жизни, — тихо говорила Ортруда, — и она приходит к нам очаровательная, и увлекает нас в сладкое кружение любви и восторга. Но стоит за порогом снова из мёртвых воскресший прекрасный обольститель, зовущий к познанию истины. И я зову: О, приди ко мне на заре утренней или вечёрней, приди ко мне, светоносный, озари предо мною мир, дай мне понять вечный сон тихо возрастающих деревьев, и сонную, благоуханную любовь розы, и слепую любовь птиц, — и умереть!

С неожиданною нежностью сказала Ортруда это страшное для людей слово умереть. И грустны и нежны были её глаза.

— Правда, государыня, — полувопросом сказала Афра, — что любовь всегда приводит к нам печаль и лёгкий призрак смерти. Когда истинно любим, не боимся умереть. И, может быть, их три сестры роковые, — сон, смерть, любовь.

— Да, — сказала Ортруда, — ирония судьбы в том, чтобы это было так.

Ортруда и Афра спустились по дороге почти к самому морю. Тихо шли тихим берегом. Тихо говорили о том, что волнует душу.

Успокоены были волны, и смутный гул их был ровен и благостен. Переливами лазурных красок сияла поверхность моря до тонкой черты горизонта, где иная, светлая, восходила над морем лазурь, объемля мир безмерностью высокой синевы. Зеленовато-белые скалы сверкали на солнце. То убегали от воды, то к самому придвигались пенистому шуму лёгких волн. Ярко белел в синеве морской чей-то близкий, быстрый по лёгкому ветру парус.

Ортруда говорила:

— Я счастлива, Афра. Мне кажется иногда, что уж я достигла вершины счастья, и уже идти выше нельзя, — некуда и незачем. Сесть бы мне в лодку, наставить бы парус, в открытое море уплыть бы, утонуть бы в лазурной бесконечности, — умереть бы мне теперь, в эти минуты, умереть бы мне безмерно счастливою, любимою, молодою и прекрасною.

И на лице Афры были восторг и страдание.

За скалою, на повороте дороги Ортруда и Афра увидели совсем близко деревню. За зелёною листвою деревьев весело краснели её черепичатые кровли. Пыль крутилась по дороге порою, а когда она падала, гладкие, крупные плиты деревенской улицы блестели на солнце, и казались почти белыми. Вниз от деревни к морю и по другую сторону вверх у скатов скал лепились виноградники. Вдали виднелись островерхие башенки сельской церкви, — там, на скале, за домами, — и она казалась лёгкою, светлою, задумчивою. Казалось, что от неё и к ней были быстрые полеты острокрылых птиц и тревожные их вскрики.

Несколько поодаль от деревни, ближе к берегу залива, стоял красивый школьный домик. Распахнув широко все свои окна, занавесив их от знойных взоров Дракона белизною навесов, и стены все изукрасив разноцветным узором изразцов, он казался игрушкою, даром чьей-то прихотливой и щедрой руки. Весёлая роща зеленела около школы, закрывая школу от деревни и от пыльной дороги.

В заливе купались дети перед тем, как опять идти в школу после двухчасового обеденного перерыва. Слышны были ещё издалека их голоса и серебряно-звонкие смехи. В лазури ясных волн кипело золото их гибких тел, и брызги от их проворных ног были радужною пеною. Чья-то лодка шла к берегу качаясь, потому что кудрявый шалун ухватился за её борт, и влез отдохнуть на её влажном и тёплом дне.

В государстве Соединённых Островов, где любили детей очень, школы для них устраивали красивые и удобные. Заботились о том, чтобы в школьных зданиях было много воздуха и света. Двери их никогда не запирались перед родителями и родными школьников, и даже перед посторонними. Когда ожидался интересный урок, то часто и старые приходили послушать. Учебные пособия и книги, какие бывали в школе, не томились в тесных шкапах праздною скукою ожидания того часа в году, когда их достанет учитель: школы были как музеи, — правда, иногда довольно бедные, — население Соединённых Островов не было богато, — и были назначены часы, когда можно было смотреть карты и картины, перелистывать справочники, и брать для чтения книги.

Да и что же двери и стены! Тёплый, мягкий климат Соединённых Островов давал возможность заниматься с детьми чаще на открытом воздухе, чем в стенах, — и рощи около этой школы слышали больше уроков, чем увешанные таблицами стены её классной комнаты.

Ортруда остановилась на дороге близ деревни. Сказала Афре:

— Этот домик за рощею, мне кажется, школа. Мне хочется зайти в неё. Астольф пока отправится верхом домой, и приведёт мою лошадь, а мы зайдём в школу. Или нет, Астольф, пусть лучше пришлют коляску.

Астольф вскочил на лошадь и быстро умчался, уводя с собою и лошадь Афры. Афра улыбалась как-то нерешительно. Точно хотела возразить что-то. Но сказала:

— Конечно, отчего же не зайти, если вам это угодно, Вы отдохнёте. Если не боитесь неприятных встреч.

— Почему неприятных? — возразила Ортруда — Я люблю моих добрых соотечественников. Притом же здесь, кажется, некого встретить, кроме детей да их учительницы. Здесь, как и в горах, меня не узнают, и это будет забавно и весело.

— Да, — сказала Афра, — всё равно, этикет давно и основательно забыт. Старые дамы в Пальме будут иметь ещё один повод для того, чтобы осторожно и почтительно побрюзжать.

— О, что мне до того! — спокойно сказала Opтруда. — Я давно догадываюсь, что титулованные дамы-патронессы Дома Любви Христовой и их починные мужья меня сильно недолюбливают.

— Её величество, — начала Афра.

Ортруда живо перебила её:

— О, я знаю, что мама любит меня очень. Это в ней уживается, пристрастие ко всему этому её aнтуражу и нежная любовь ко мне. А я, милая Афра, люблю простую жизнь и простых людей. Как дочь немецкого пастора, я люблю идиллии.

— Иногда, возразила Афра. — Но когда бушует буря, и молнии пересекаются в небе, тогда в королевском замке просыпается в чьей-то груди дикая душа валькирии; прекрасная женщина, красотою подобная Деннице, бежит, неистовая, разметав свои косы, на верх северной башни, там сбрасывает свои одежды, и стоит нагая, поднявши напряжённые стройные руки. Тогда, как и теперь, она меньше всего думает о том, что скажут о ней в Пальме.

— Пусть говорят, что хотят, — спокойно ответила Ортруда. — Как растение чувствует себя хорошо только в своей почве, так и я весела и счастлива совсем только среди моих гор и полей.

Ортруда и Афра были уже совсем близко oт школы, как вдруг, услышали они, кто-то недалеко от них крикнул:

— Королева!

Точно это было магическое слово, внезапно преобразившее всё окрест. Ещё никого не было видно, кроме плещущихся в воде детей, но уже чувствовалось, как прозрачная волна смятения обежала тихую дотоле деревню и её дремотные виноградники и поля. То здесь, то там возникали крики и шумы, кружились толпы бегущих ног, и в лёгких вздохах ветра чудилась чья-то задыхающаяся торопливость. По деревне из дома в дом бежали радостные крики: