Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 27
- Предыдущая
- 27/71
- Следующая
Убийца! Какое дурацкое слово… Я не могу быть убийцей! Кто угодно, только не я!
Мне было плохо. Больше физически, чем морально, почему-то. Я лежал на своем матрасе, завернувшись в одеяло, и плакал в засаленную, провонявшую серным запахом, подушку. В первый и в последний раз в мой жизни. Я вспоминал слова Михалыча, я слышал злой — нет не злой, просто безысходно отчаянный его голос в своей голове: «Не наши?! Да речь идет о твоих родителях, о твоей сестренке! Ты и их готов в жертву принести?! Что с тобой?! Ты что, убийца?! Как Хряк?! Что значит „наши, не наши“?! Все мы люди одинаковые! Всех нас матери рожали!.. Глупый мальчишка!» Я ненавижу и Михалыча тоже за эти его слова! За то, что он оказался прав, за то, что он знал, что я глупый мальчишка, за то, что не видел он во мне ничего большего — НИКОГДА! За то, что я только сейчас все понял… а он понимал всегда.
У него были слезы в глазах, потому что он не мог — не знал как! — объяснить мне, насколько глупо, ужасно глупо все то, что я делаю.
Потому что он знал — если я пойму это сразу, может быть, не будет для меня уже слишком поздно! Я не понял… и сейчас уже слишком поздно. Я, конечно, могу еще выбраться, я верю и надеюсь, что могу, но… все равно уже слишком поздно. Я стал убийцей.
Я никогда не забуду этого, но постараюсь себе простить. Просто не смогу жить, если не прощу сам себя. Я оправдаюсь в собственных глазах тем, что ничего не мог поделать, что никак не мог изменить то, что должно было произойти. Я себя прощу… я постараюсь себя простить, когда-нибудь потом, когда мне не придется уже думать только о том, как спастись. Ибо сейчас я должен думать только об этом и больше ни о чем!
Я себя прощу и никому не расскажу, что было в Битцевском парке в феврале 1996 года. Даже если спросят, даже если будут говорить — что простят!
Не было ничего! Просто я не верю, что простят. Может быть, поймут, может быть, пожалеют, но не простят! Поэтому не надо им знать. Незачем. Сделанного не воротишь все равно.
Поумнел ли я? Не знаю. Не могу ничего сказать. Время покажет, так ли это. Наверное, Михалыч сказал бы, что я уже не такой глупый, потому что Я ХОЧУ ДОМОЙ!!! Я УЖАСНО ХОЧУ ДОМОЙ!!!
Домой, чтобы забыть все это. Почему вдруг так? Нет, мне не стали противны мои тоннели, мои переходы и лазы. Я буду любить их всегда и скучать по ним, где бы я ни был. Но я понимаю теперь, что где бы ты ни был — ты всегда попадешь под чью-нибудь зависимость. Свободы не существует. В принципе. Вся наша свобода, все наше право человека лишь в том, что мы можем выбирать, кому подчиняться (иногда можем) государству, человеку, идее. Выбирая меньшее из зол.
Я любил этот подземным мир за то, что он не держал меня, за то, что я знал, что смогу уйти у любой момент. А когда знаешь, что есть куда уйти, что есть теплый уютный дом, любящие родители, ванна и чистая постель, можно жить и в грязи. Можно, когда знаешь, что это не навсегда! Когда знаешь, что есть выбор…
Мне было плохо. Но это не длилось СЛИШКОМ долго. На утро я был снова самим собой. Я был Мелким, неунывающим придурковатым Мелким, но, плюс к тому, я стал еще немножечко спокойнее и увереннее в себе. Благодаря тому, что искренне поговорил с собой этой ночью, благодаря тому, что решился подумать о том, кто я и что я, и понять себя. Принять себя таким, какой я есть.
Я не просто всю жизнь играл, я играл с самим собой, что хуже, я рассказывал себе сказки и верил в них!.. Вот и докатился… до реальности, которая, наконец, заставила подумать.
На утро Рыбка повела меня на экскурсию. Так велел ей Кривой, и к тому же…
— Здесь скучно ужасно. Я ненавижу это подземелье, особенно, когда заняться нечем, — сказала мне Рыбка, — Покажу тебе все — хоть какое-то развлечение.
— А ты давно здесь? — спросил я ее.
— Два года.
— Ничего себе! Сколько же тебе лет было, когда ты сюда попала?!
— Тринадцать. А из дома я сбежала, когда мне вообще двенадцать было!
— Тебя били, что ли?
— Всякое было. Но я не из-за этого сбежала. Отчим мой, очередной мамочкин муженек, пытался меня того… ну, сам понимаешь. И не только пытался, ему это удалось, конечно. Но вот тогда-то я из дома и сбежала. Глупо, я понимаю здесь еще и не такое со мной было! Но знаешь, здесь — это одно, а дома — совсем другое. Здесь… не так обидно. А ты?
А я не знал, что ей сказать. Поймет ли она, что я просто так?.. Наверняка посмотрит на меня, как на законченного идиота. Ладно, я себя таким осознаю, но чтоб она…
И я соврал.
— А меня… просто выгнали. Отец новую жену нашел, а у той ребенок свой… На фиг я ей нужен был? Ну и отцу, сама понимаешь, тоже.
Это Рыбка поняла и кивнула сочувственно.
История, что я рассказал ей, действительно происходила в реальности, но не со мной. Был у меня приятель один, но он в накладе никак не будет из-за того, что я его ситуацией воспользовался — его нет в живых и давно уже.
— А мать твоя давно умерла? — спросила Рыбка.
— Нет, не особенно, — выдавил я из себя. Мне не хотелось, мучительно не хотелось врать Рыбке! И почему я сразу не сказал ей правду?! Ну признался бы, что идиот, что в этом такого, тем более, что очень скоро она и сама это поймет…
— Она тебя любила?
— Ага.
— Повезло тебе. А моей было по фигу, представляешь, абсолютно по фигу то, что этот гад со мной делал! Она все знала — он сам ей рассказывал, и злилась еще, что я ему не даю. Боялась, что он ее бросит…
Нет, не мог я сказать этой девчонке, что у меня все нормально было и благополучно! Ну не мог! Рыбка будет думать, что я не такой, как она, перестанет мне доверять, как никогда не доверяют неблагополучные дети детям благополучным, — и не любят их, а я так хочу, чтобы Рыбка мне доверяла, чтобы мы смогли подружиться с ней!
Империя не была тем, чем я привык ее считать. Она не была ужасной и великолепной, какой мнилась мне в фантазиях, она представляла собой всего лишь небольшой комплекс пещер.
Ничего таинственного. А послушали бы вы проповедников! Они умели повергать в трепет своими красивыми рассказами. И не только меня. Я не знаю человека, у которого не вспыхивал бы страх в глазах при слове — Империя… Конечно, они никогда не видели ничего, кроме святилища Баал-Зеббула, а уж оно-то показалось мне воистину потрясающим. Впрочем, и про него пока не могу сказать ничего конкретного — темно было, я не видел ничего.
Рыбка целеустремленно тащила меня куда-то, обрывая мои бесконечные вопросы короткими «да» или «нет». У нас не получалось просто говорить и поэтому сведения, которые меня интересовали, я вынужден был добывать методами допроса: «Кто это?», «А сколько их здесь?», «А там кто живет?», «А проповедники где живут?», «А где живет Великий Жрец?».
Рыбке метод допроса не нравился. Она, в конце концов, перестала отвечать на мои вопросы даже неопределенным мычанием. Она посмотрела на меня выразительно и сказала слово, которое мне приходилось слышать от людей чаще всего: «Заткнись!»
По своему обыкновению, я заткнулся.
Притащила меня Рыбка на берег… нет, не беру на себя смелость назвать ЭТО озером. ЭТО было ямой, диаметром метра три на пять, заполненная водой непонятного происхождения.
— Вот, — сказала Рыбка таинственным голосом, — Здорово, правда?
— Это откуда? — спросил я потрясенно.
— Из водопровода. Это я его сделала, отвернула наверху пару краников — и готово. Их, конечно, постоянно закручивают жильцы злополучного дома, который я использую в своих целях, а я снова откручиваю, когда хочу ванну принять. Правда, я умница?
Я что-то промычал.
— Так как я на особом положении, и мне часто наверх подниматься приходится, мне позволяют мыться, когда захочу!
«Великое счастье», — подумал я.
— Жаль, вода здесь набирается очень медленно, но сегодня я позволю тебе искупаться, а то с тобой рядом находиться…
Ха, ха! Нашла дурака!
Может быть, с ее стороны это — милость великая и самый великолепный подарок, какой она вообще может сделать, но я не чувствовал в себе сил, чтобы подарок этот принять!
- Предыдущая
- 27/71
- Следующая
