Ловушка Пандоры (СИ) - Кузнецов Стас - Страница 5

Резкий аммиачный запах, мешался со сладостным мускусом цветов.

Смерть пахнет цветами.

Тишина упрямо сдавила виски.

Она здесь. Она пришла. От нее не спрятаться. Как ни старайся думать о другом, мысли вернутся к ней. Как не убеждай себя, что это всего лишь галлюцинации, сколько не приводи взвешенных логикой аргументов, само тело восставало, пичкая гормонами для борьбы с мнимой опасностью. И Матфей вновь оказался на охоте, и вновь он был не охотником, как хотел его отец, а жертвой.

Лишь одно могло его успокоить и привести в чувство. Лишь одно позволяло не начинать всматриваться в сумрак и не вслушиваться в тишину. Не видеть проступающую в углах тёмную фигуру, что ждала его там, по ту сторону света.

Матфей соскочил с кровати. Комната опасно накренилась. Он оказался на полу, подполз к еще не разобранному рюкзаку и, вывалив оттуда все содержимое, уже по наитию нашарил свое рисовальное барахло.

Руки дрожали, и первое время линии получались нетвердые. Он стал напевать себе под нос песню анархистов: «Квадраты» на стихи В. Лифшица

«…На каждый вопрос вручили ответ.

Всё видя, не видите вы ни зги.

Стали матрицами газет

Ваши безропотные мозги…»

В глазах прояснилось. Пошатываясь и не отрывая сосредоточенное внимание от почеркушек, он сел за стол. Продолжая, как заклинание, бубнить под нос песню.

«…Ты взбунтовался. Кричишь: — Крадут!..

— Ты не желаешь себя отдать.

И тут сначала к тебе придут

люди, умеющие убеждать.»

Вскоре, как и ожидалось, дыхание выровнялось, ноги перестали бить чечетку. Боль притупилась, подскуливая где-то в закутках. Свет налился жизнью и выровнялся.

«…А если упорствовать станешь ты:

— Не дамся!.. Прежнему не бывать!..

Неслышно выступят из темноты

люди, умеющие убивать…».

Что-то все-таки продолжало сбивать ритм, мешая погрузиться в себя и работу. Чей-то пристальный взгляд прилип к коже и казался почти осязаемым.

Матфей не выдержал. Осторожно поднял глаза. Палата выдвинулась в проясненном сознании узнаваемыми контурами.

Он обернулся и облегченно выдохнул. За спиной, слегка наклонившись к столу и пыхтя ему в ухо, стоял старик и, деловито заложив руки за спину, внимательно наблюдал, как Матфей рисует.

Красная заливка щелкнула Матфею в лицо, и он смущенно попытался прикрыть рисунок рукой. Однако тут же понял, как это глупо, и решил продолжать чирканье.

— Как хоть зовешься, мил человек? — спросил старик, выбегая из-за спины Матфея и становясь прямо перед ним.

Тот, не поднимая глаз, представился

— Матфей. Вы извините за цветы.

— Да чаго уж там. Меня Егорушкой можешь величать.

— Егорушка? А отчество?

— А нету, — развел руками старик.

От очередной клоунады соседа у Матфея опять стало подгорать одно место. Он как можно ровнее пожал плечами, сам не понимая, что так сильно раздражает его в старике.

— А я ведаю, чаго ты корябаешь тут. Енто комиксами зовется. Вполне себе недурно выходит.

— Спасибо, — коротко ответил Матфей, надеясь, что, если быть лаконичным и не обращать внимание на соседа, тот скоро потеряет интерес и свалит.

Но Егорушка был тем еще фруктом и никак не мог уняться. Он стал отпускать что-то вроде критических замечаний.

Критику Матфей никогда не умел воспринимать адекватно, поэтому в интернете под его работами часто разражался срач.

— А почему у тебя смертушка в облике такой уродской старухи?

— Я так вижу, — отмахнулся, в духе «творческой» личности, Матфей.

— Довольно заурядное виденье. Это уже и почище тебя обыграли. На мою жинку похожа. Я иной раз средь ночи проснусь, увижу ее прелести, так и бягу из дому поскорей, рад не рад, что в больничку загремел, а то зубов нет, космы торчат, а ласки до сих пор просит. Б-р-р-р… Представляешь? — он вздохнул, помолчал и снова затараторил: — Так я чаго думаю, ты бы мне смертушку покрасивши изобразил, чтобы девонька была познатней, я бы и поспокойней с ней ушел, а с такой уродихой, не дай боже! Лучше я со своей ведьмой жить останусь, с ней хоть привычно что ль, да и сковородка в её руках все поприятней выглядит, чем у твоей коса.

— Для девушек «покрасивше» есть специальные журналы. Можно в любом киоске приобрести.

— Это какие?

— Забейте, — махнул рукой Матфей. — Ляпнул, не подумав.

— А ежели не подумав, то хочу, чтобы девица была облачена в красное, волосики у неё черные и глазки черные, а сама беленькая. Вот такую можешь мне изобразить?

— Я уже готов что угодно изобразить, только бы вы ушли.

— Так и рисуй, авось и сработает, — подмигнул старик, продолжая стоять над душой.

— Я не рисую на заказ, — фыркнул Матфей и, кинув карандаш, решил, что на сегодня с него достаточно.

— Ну конечно, вы сейчас мОлодцы все свободные и гордые, наши стариковские причуды вас не волнуют. Может быть, я когда-то любил такую вот девушку, хотел еще хоть разочек посмотреть, но не буду занимать больше времени вашего молодого величества, — старик, продолжая ворчать, поковылял к своей койке у окна. — Молодость на старость вечно свысока глядит, нам-то, старикам, больше молодыми не стать, а вот вам, гордым мОлодцам, состариться вскоре придётся.

Егорушка отвернулся от Матфея к окну.

— Не всем придётся состариться, — вздохнул Матфей.

Сегодня у него вышел перебор с хамством, и это надо было как-то замять, хотя бы для себя. Он взял карандаш, задумчиво покрутил его в руке. Особо не думая, наметил контуры. Решил развлечь себя акварелькой. Это не должно было занять много времени, а старика могло порадовать.

Через пару минут он потерялся в работе. Нашелся, обнаружив себя чем-то настолько довольным, что от долгой улыбки свело рожу. Хренов принц Чарминг.

Растянулся в кресле и, моргнув пару раз, расфокусировал себя. Уже осознанно оценил свой тяп-ляп. Получилось намного лучше ожидаемого. Некоторая неправильность даже играла здесь на руку.

Он почти точно воплотил описание Егорушки, но вот глаза у девушки хоть и были черными, отливали сиреневым. А красное платье затенялось так, что казалось черным. Он и сам не понимал, как сумел так смешать краски. Растерянно глянул на палитру, но там царил жесткий замес и разобраться, что откуда — было невозможно.

Девушка напоминала Пандору с картины Дж. Уотерхауса: такая же романтичная и утонченная.

Она завораживала. Легкая, живая, манила в омут и отталкивала в пропасть. В ней чувственный рок соединялся с искренней беззащитностью.

Сердце пропустило удар, он сглотнул и, смутившись, отвел взгляд. От силиконового картона, что крутили по телику, такой живой реакции не случилось, а от небрежного наброска… Может, все-таки, с ним что-то не так?

Не хотелось отдавать эту красоту старику.

Из коридора позвали на обед.

Матфей еще немного полюбовался девушкой, да так и оставил акварельку на столе, не решив окончательно, что с ней делать. Пошел есть.

Несмотря на то, что даже от запаха еды мутило, засунул в себя пару ложек сухой гречки, запив её жидким чаем. Осмотрелся. Егорушки в столовой видно не было.

Но лучше бы Матфей не отрывался от чашки. Наверное, фишка с избирательностью мышления все-таки работает — видим то, что думаем, а думаем то, что видим — заложники самих себя.

Взгляд наткнулся на мужика лет под пятьдесят в футболке с портретом нынешнего Царя всея Руси. Вверху надпись. «Я патриот!» Ниже назидательный вопрос: «А ты?».

Патриот громко, с набитым ртом втирал соседу:

— Да, я б этих америкосов хоть сейчас бы пошел перестрелял! Гады тупоголовые! Войну нужно! Как мы им задали во Второй мировой! Забыли?! Пора повторить!

Вернувшись в палату, Матфей лег на кровать, пытаясь удержать съеденное в желудке.

Мысли прилипли к патриотизму и не хотели соскакивать с темы.

Кто такой патриот? Сейчас внушают, что патриот тот, кто, не думая, умрёт за свое государство, за своего царя и его взгляды. Точно так же, как умирали: «За Родину! За Сталина!» Объединяют же патриотов, разжигая ксенофобию. Чужой приравнивается к врагу. А враги, как внушает государство, всюду. Таким образом, искажается сама суть патриотизма, истинная основа которого любовь. Работает софистский метод подмены понятий. Вот и появляются национально настроенные патриоты, а по существу — бандиты, что не способны любить ни близких, ни соотечественников, ни культуру, ни язык, ни ту землю, что их взрастила. Ими движет лишь ненависть — эта ненависть не способна созидать, объединять и порождать жизнь — она разрушает и самого «патриота» и тех, кто впряжен с ним в одну связку.