Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1 - Коллектив авторов - Страница 129

Революционная волна, зародившаяся в России, девятым валом прокатилась по всей Европе, оставив тот или иной след практически в каждой стране. Она наложила свой отпечаток на становление новой системы международных отношений. Однако и здесь косные традиции старых элит глушили ростки новых подходов. Попытки определить цену победы на Парижской мирной конференции сводились к масштабу наказания Германии и ее союзников. Вопрос о цене, которую следует заплатить за сохранение наступившего мира, был отодвинут на задворки дипломатического торга. В результате два межвоенных десятилетия оказались для европейцев только короткой передышкой перед новыми страшными испытаниями.

Заложенные в Версальско–Вашингтонской системе механизмы урегулирования межгосударственных конфликтов должны были противостоять «революционному хаосу», который политические элиты западных стран отождествляли с Советской Россией. Впервые в истории одна из мировых держав была выведена за рамки «цивилизованного мира», став вначале объектом военной интервенции, а затем — внешнеполитической изоляции. В послевоенные годы были заложены основы полярности как в сфере международных отношений, так и в социально–политическом устройстве европейских стран.

Демографические последствия войны заключались не только в невиданных доселе боевых потерях. Постоянное недоедание, болезни, физическое и психическое перенапряжение делали свое дело и в глубоком тылу. «Брюквенная зима» 1917 г. в Германии, ставшая символом организованного голода, привела к гибели полумиллиона немцев. Эпидемия «испанки» зимой 1918/19 г. унесла в разных странах от 20 до 40 млн жизней.

Сотни тысяч людей в период войны были изгнаны из мест своего постоянного проживания, интернированы в лагерях для лиц «враждебной национальности». Еще большие масштабы приняла добровольная или вынужденная эвакуация перед лицом наступавшего противника. Окончание боевых действий привело к новому всплеску миграционных потоков, который вошел в историю как новое великое переселение народов. В результате свою родину были вынуждены покинуть около 4,5 млн человек. Миграционные потоки привели к моноэтничности отдельных государств, но в то же время добавили остроты социальным проблемам. США, являвшиеся традиционным пристанищем для «лишних людей», в первые послевоенные годы ужесточили правила въезда в страну.

Показателями послевоенного кризиса в демографической сфере являлись значительное преобладание женщин над мужчинами, падение рождаемости, относительный рост лиц пожилого возраста. Старики, которые рассчитывали на своих не вернувшихся с фронта сыновей как на кормильцев, оказались социально незащищенными. На государственные пособия даже в самых развитых странах могли рассчитывать только от половины (Германия, Великобритания) до пятой части (Франция) пожилых людей. Весомая часть социальных расходов государственного бюджета тратилась на различные виды военных пенсий.

Первая мировая война превратила в пустыню значительные пространства европейского континента, где была полностью уничтожена транспортная инфраструктура, годами не возделывались поля, люди были вынуждены ютиться в землянках и полуразрушенных домах. Военные расходы составили 180 млрд долл. в ценах тех лет, уничтоженные материальные ценности невозможно было подвергнуть точному подсчету. К 1919 г. валовой внутренний продукт европейских стран снизился на 30% по сравнению с 1913 г.

В годы Первой мировой войны активизировалось вмешательство государства в сферу экономики. На военное положение были переведены ключевые отрасли промышленности и транспорта. В рамках провозглашенного властями «гражданского мира» рабочие этих отраслей были лишены права на забастовку, тарифная автономия была заменена принудительным государственным арбитражем.

Резко выросло производство вооружений, для финансирования которого использовались военные займы. Напротив, производство потребительских товаров и продовольствия для гражданского населения было сведено к минимуму, который считался необходимым для достижения победы. Британский историк Эрик Хобсбаум дает предельно точную характеристику того, как экономические отношения в годы войны превращались в механизмы уничтожения: «Массовой войне требовалось массовое производство. А производство, в свою очередь, требовало организации и управления — даже если целью являлось уничтожение человеческих жизней максимально быстрыми и эффективными способами, как в немецких концентрационных лагерях. Предельно обобщая, тотальную войну можно назвать самым большим предприятием, неизвестным до этого человечеству, которое требовало четкой организации и руководства». И опыт этого предприятия не исчез из социальной памяти после подписания Компьенского перемирия.

Годы войны привели к значительному возрастанию роли государства в повседневной жизни людей. Введение карточной системы на продукты и товары первой необходимости, замораживание платы за жилье, регулирование поставок сырья и цен на потребительском рынке — вот только некоторые примеры того, как государственные органы отказались от роли «ночного сторожа» и превратились в вездесущего контролера, заглядывающего буквально на каждую кухню. Неизбежным следствием стал рост численности и влияния административно–распределительного аппарата, который потреблял немалую долю общественного богатства, нередко отстаивая корыстные и клановые интересы.

В условиях социальной нестабильности и революционного подъема власти не решились аннулировать уступки профсоюзам, данные в годы войны для обеспечения «гражданского мира» в своих странах. В то же время номинальный рост зарплаты не привел к серьезному улучшению материального положения рабочих. Денежную прибавку съедала инфляция и дороговизна «черного рынка». В 1920‑е годы настоящим социальным бедствием стала безработица, вызванная демобилизацией массовых армий и общим спадом производства.

Окончание боевых действий поставило перед странами — участницами войны задачу реконверсии, т. е. перевода экономики на мирные рельсы. Она не ограничивалась сменой номенклатуры производимой на предприятиях продукции и восстановлением разрушенной инфраструктуры (в наиболее тяжелом положении здесь находились Бельгия и Северная Франция). Следовало прежде всего оздоровить финансовую систему, разрушенную инфляционными методами оплаты военных расходов. Так, дефицит государственного бюджета Германии к концу войны достиг 137 млрд марок, Франции — 144 млрд франков. Инфляция, ускорившаяся в послевоенные годы, стала причиной нового передела общественного богатства. Она обесценила денежные накопления простых людей и в то же время позволила государствам избавиться от значительной части своих военных долгов.

На поиск оптимальных путей реконверсии накладывали свой отпечаток как идеологические дискуссии в элитах, так и социальные движения «снизу». Социалисты, представлявшие интересы значительной части рабочего движения, настаивали на сохранении жесткого государственного регулирования, на использовании его для защиты жизненных интересов трудящихся масс. Сверхприбыли, полученные магнатами тяжелой индустрии и военно–промышленного комплекса в годы войны, следовало изъять и направить на социальные нужды.

Их либеральные оппоненты продолжали верить в волшебную силу рынка, возвращение к которому сможет решить ключевые проблемы послевоенных лет. Отсутствие готовых рецептов и нестабильная политическая ситуация приводили к тому, что процесс реконверсии сопровождался откатами и наступлениями, выступая в конечном счете как отражение компромисса между различными социально–политическими силами в той или иной стране.

Перестройка экономики на мирный лад не была и не могла быть простым возвратом к довоенной эпохе. Технические изобретения и новые технологические процессы, утвердившиеся в годы войны, изменили не только лицо мирового хозяйства, но и всю человеческую цивилизацию. Уголь уступал лидирующее место жидкому топливу, автомобиль становился привычной частью транспортной инфраструктуры, разного рода «эрзацы», открытые германскими учеными в условиях военной блокады страны, продолжали производиться на химических предприятиях всего мира и в послевоенную эпоху.