Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник - Страница 37

Но — мало, очень мало.

Я всё время сравниваю, как оно выходит у нас и как оно шло у них. Пока что у нас, по крайней мере, на бумаге всё куда лучше. Главное теперь — не повторить тех ошибок, что сделали те добровольцы.

Тех матросов, что попытались нам перехватить, оттеснили в предместья Витебска, но от Москвы, никто не сомневался, явятся к ним подкрепления. Неистовствовала некая «рада» в Киеве, и оттуда поступили сведения, что эшелоны спешно вооруженных «сичевых стрельцов» тоже двигаются по железной дороге нам наперерез.

Кто-то удивляется, откуда всё это взялось, а я так ничуть. Любили у нас в столицах всяческих чудаков, с чубами да в шароварах, словно со страниц г-на Гоголя. Вот они и подумали — а чего бы нам самим не запановать, коль такие дела?

Могилев мы прошли, не задерживаясь. Но, если в Витебске нас встречать вышло всё городское начальство, звонили колокола и отслужили молебен, то Могилев словно вымер. Губернский город, как и Витебск, а всё уже изменилось. По окраинам бузил народ с красными знаменами. Лавки закрыты, полиция разбежалась кто куда. Государь разгневался и повелел вывезти всё, что только возможно, всё же военное имущество, не могущее быть спасённым — уничтожить.

У нас на глазах страна замирала. Переставали ходить поезда. Останавливались заводы. Словно неведомая рука повернула выключатель, и вместо яркого света настала кромешная тьма.

Последний из наших эшелонов ещё не покинул могилевской станции, а вслед нам уже стреляли какие-то люди с красными повязками на рукавах. Надо полагать, «рабочая гвардия»; большевики не теряли времени, ни дня.

Всё это время мы идём в головах, мы — 1-ый кадетский Александровский батальон. Нам пожалован особый знак государем, особое знамя, пока что лишь на бумаге, само собой. Новых красно-чёрных погон, конечно, ещё тоже нет. Многие даже не понимают, зачем они нужны — армии ведь приходилось гасить смуту, и не раз. Стараюсь объяснять, как могу.

Наш бронепоезд идёт самым первым. Мы знаем, что нас скорее всего будут ждать в Гомеле и готовимся.

А Слон поправляется, прямо не по дням, а по часам. И сестра милосердия от него не отходит. И смотрит на него… нет, совсем не так, как Лиза Корабельникова, или как Зина моя — на меня. И Слон на неё тоже совсем не так глядит, как на ту же Лизавету…'

Две Мишени собрал на бронепоезде всю первую роту. Хотя какая ж это рота, двух полных взводов и тех не наберется… Состав, можно сказать, еле полз — Аристов в любую минуту ожидал или разобранного пути, или подорванного моста; впереди первого вагона толкали ещё две пустых платформы.

Однако местные Советы в мелких станциях по пути то ли ещё не успели создаться, то ли попросту решили «не вмешиваться, нехай столичные разбираются».

Утро 9-го ноября караван встретил на окраине Гомеля, у местной сортировочной станции. Железная дорога пронзала город навылет, и деваться тут было некуда. А дальше — мост через реку Сож, и, если не бросать всё имущество, то надо прорываться.

Пешая разведка (всё тот же неугомонный Воротников) вернулась с неутешительными известиями: рельсы на сей раз разобраны очень основательно, сняты десятки саженей, вдоль насыпи — позиции рабочих отрядов.

— С лесопильного завода Левитина да с чугунолитейного, который Фрумина, — бодро докладывал Севка.

— Откуда сведения? — поднял бровь Аристов.

— Болтали больно громко, — потупился Всеволод. Ростом он был выше самого полковника. — Услыхал.

— Ну, с какого они завода — нам всё равно, — вздохнул Две Мишени. — Передайте роте приказ — изготовиться к бою. А я за поддержкой…

…В предутренней мгле, в промозглом ноябрьском холоде цепи 1-го кадетского, 1-го сводно-гвардейского, 2-го и 3-го ударных офицерских батальонов без выстрелов, без «ура» серыми тенями потекли к позициям рабочей гвардии.

Гомель ещё спал.

Так всегда бывает — добрые обыватели до последнего не верят в беду, не знают, когда надо бежать, бросая всё.

…С местными кадрами у новой власти, видать, оказалось совсем скверно. Боевое охранение выставлено не было, позиции укреплены наспех, точнее — почти совсем не укреплены. Рабочая гвардия ждала атаку, но ждала её слишком долго, устала, замерзла, внимание неизбежно притупилось — и потому, когда добровольцы ударили накоротке, подобравшись на расстояние одного короткого броска, поливая перед собой огнём и не жалея патронов, защитники Гомеля обратились в бегство.

Две Мишени аккуратно поднял выпавший из рук убитого знаменосца стяг. Алое полотнище, белыми буквами наспех выведено: «пролетарская дружина №1».

— Бросьте, Константин Сергеевич, — рядом остановился Яковлев. — Зачем тряпки всякие подбирать? Это ж даже не вражеское знамя, не почётный трофей…

Аристов ничего не ответил, но знамя не бросил, аккуратно накрыл кумачом навек застывшего знаменосца.

Цепи добровольцев заняли товарную станцию, продвинулись до железнодорожных мастерских. Выстрелы ещё гремели, но уже редкие, отдельные, на предутренний Гомель наваливалась тишина. «Пролетарская дружина» — вернее, то, что от неё осталось — рассеялась по дворам, сараям, улочкам северной окраины города; если ею командуют настоящие офицеры, то сейчас попытаются привести её в порядок, занять новые позиции в районе вокзала, и, разумеется, у железнодорожных мостов через Сож.

А пока что требовалось занять прилегающие кварталы, и, конечно, чинить рельсы.

Из дневника Пети Ниткина, 11 ноября, перегон Полтава-Лозовая.

«…Город сменяется городом и кое у кого из добровольцев подъём духа сменяется унынием. Обыватель, что раньше выстраивался бы плотною толпой вдоль улиц, коей шествовал бы обожаемый монарх, теперь попрятался. Чиновники явились, но верноподданические чувства излагали так, что, думаю, ни для кого не было секретом — они точно так же изложат их и 'временному собранию», буде то вдруг воскреснет. И большевикам пойдут служить — я-то знаю точно, что те пошли. Правда, помогло им это не слишком…

И Две Мишени всё мрачнее.

При этом на первый взгляд у нас всё если не хорошо, то и не совсем не так плохо. Псков, Витебск, Гомель — всюду нам удается взять неплохие трофеи, увезти с собой запасы и взять с города «контрибуцию» — золотыми монетами из местного банка.

Но я видел, что творится, красные знамёна появлялись, как по волшебству. И жители окраин привычно кланялись нам, строем входившим в тот же Гомель; и собирались на благодарственные молебны; но, стоило нам отвернуться…

В первую же ночь заполыхали здания железнодорожных мастерских и пакгаузов, примыкавших к магистрали. Поджигателей захватить не удалось. Наутро выстрелами из-за угла поражён был наш патруль, причём в самом центре, на Миллионной улице рядом с городской управой…

Государя я видел лишь мельком. И, ей-Богу, когда мы вызволяли Его из заточения, выглядел он куда лучше. А сейчас… чело Его постоянно осеняли мрачные раздумья, и нетрудно было догадаться, в чём причина: народ совсем не рвался выражать верноподданнические чувства. А «долой самодержавие!» с равным усердие орали и «временнособранцы», и большевики.

Задерживаться нам было нельзя. Трижды нам везло, и мы отразили не слишком хорошо организованные атаки. Но в конце концов против нашей горстки отправят дивизию, укомплектованную по штатам военного времени и…

Поэтому, наскоро исправив пути, мы покинули Гомель уже на следующий день. И больше уже старались нигде не останавливаться.

Меж тем вокруг нас длилось то, что некие учебники, мной читанные там, именовали «триумфальным шествием Советской власти» — на местах большевики стремительно и, в большинстве случаев бескровно, брали власть. Губернаторы бежали или просто объявляли себя «частными лицами», полиция растворялась и исчезала, армия…

Армия бездействовала, несмотря на грозные приказы, телеграфируемые нами. Нет, многие генералы, полковники, старшие офицеры, по слухам, уже начали сами пробираться на юг; Войско Донское твёрдо объявило, что будет стоять «за закон и порядок», но многочисленные дивизии и корпуса оставались на местах, больше того, призванные нижние чины начали утекать во всё больших количествах: большевистский «декрет о земле» начал действовать.