Через лабиринт - Шестаков Павел Александрович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/32
- Следующая
- Борькино хозяйство. И топорик его.
- Обоих убили! - ахнул Вадим.
Мазин рассматривал окровавленную рубашку.
- Не многовато ли? Может быть, все-таки одного? Посмотрите на эти пятна.
- Мы же не знаем группу крови.
- Я не про группу. Обратите внимание на характер пятен. Рубашка не залита, а испачкана, даже вымазана кровью.
Однако самой веской уликой оказался топорик: маленький, с металлическим топорищем и острым, недавно заточенным лезвием, к которому прилипло несколько волосков. Коротких темных волосков, которые никак не могли принадлежать рыжему Стояновскому.
- И все-таки, Игорь Николаевич, почему он все это не сжег в топке?
- Ну, топорик, положим, жечь бесполезно, а ботинки... Не мог же он уйти из котельной босиком? Холодно, да и подозрительно.
- А зачем было везти вещи в Береговое?
- Нужно было избавиться от них. Не так уж глупо сунуть чемодан в пустой вагон на небольшой станции. Его могли обнаружить и за тысячу километров отсюда.
- Хитро придумано. Значит, Стояновский убил?
Мазин пожал плечами:
- С уверенностью можно сказать только одно: следы в комнате оставлены его ботинками. Все остальное - предположения. И очень много совершенно неясного. Ведь, по нашим данным, Стояновский уехал в отпуск двенадцатого, но в этот день Укладников был еще жив и здоров, и в чемодане Стояновского никак не могли находиться вещи, связанные с убийством. Остается предположение, что он вернулся с дороги (или совсем не уезжал), убил Укладникова и снова уехал. И тогда уже подбросил чемодан в пустой вагон в Береговом. Очень сложно. Но ничего попроще, к сожалению, не приходит в голову. Пока Стояновский - наиболее реальная версия. Ею и придется заняться.
Так начался поиск.
Начало пути обычно кажется легким. Повезло на первых порах и Вадиму. Эдик Семенистый определенно подтвердил, что геолог уехал двенадцатого: "Это точно. Мягким махнул. Так и сказал: "Гулять так гулять!" И хотя лейтенант полагал, что никуда Стояновский двенадцатого не уезжал, он все-таки разыскал на вокзале проводницу вагона, в котором мог ехать геолог, и развернул перед ней веер фотоснимков, почти уверенный в том, что проводница не найдет среди них знакомого лица.
Получилось совсем не так.
- Этот, рыженький. - Она без всяких колебаний ткнула пальцем в нужное фото, хотя Стояновский на снимке выглядел скорее темным.
Поговорить тетка любила.
- Моя б воля, молодой человек, я б вашего брата, одинокого мужика, вообще б в поездах не возила. Самолетом летайте лучше. Стоит столько же, летит быстро, девки смазливые пассажиров обслуживают - чего лучше? А у нас как сядет такой - хоть в отпуск, хоть в командировку, - сразу либо в купе бутылки тащит, либо в ресторане наберется так, что и нам беспокойство одно и другим пассажирам, особенно если люди пожилые, покой любят...
- Значит, этот тоже напился? - прервал словоохотливую проводницу Козельский.
- Да ты знаешь, парень, как тебе сказать... Может, он бы и не напился, если б его тот хромой не разыскал.
- Что еще за хромой?
- Будто я знаю. С другого вагона. Пришел к нам и заглядывает в купе. А я эту публику сразу вижу. Спрашиваю: "Вам кого здесь, гражданин, нужно?" Он тогда: "Я тут одного молодого человека ищу". - "Что за человек, какой из себя?" - "Рыжеватый должен быть", - говорит. Я его проводила, конечно. Правда, сначала они так уставились друг на дружку, вроде бы и не знают один другого. А потом хромой спрашивает: "Ваша фамилия будет?.." Ну, фамилию я, парень, запамятовала. Да и вообще тут я из купе вышла, потому что неделикатно при чужом разговоре присутствовать.
- Как выглядел хромой?
- Обыкновенно. Немолодой уже, в годах мужчина, хотя и не толстый.
- Хорошо, - лейтенант вздохнул. - Напились они, значит, вместе?
Проводница проявила некоторое колебание:
- В ресторане они пили. Посидели в купе немножко, а потом рыженький выскакивает, веселый такой, и ко мне: "Мамаша, в какой стороне ресторан у вас?" Ну, думаю, вырвался, голубь. Показала, конечно. Пошел он с этим хромым. Пошел - и нету. Пассажиров-то немного было, каждого видно. "Ай-я-яй, - думаю, - на ногах не вернется". А он еще лучше отмочил. Почему я его и запомнила. Один вернулся и говорит: "Дайте билет, мамаша, мне в Береговом сойти срочно нужно..."
- Где? - изумился лейтенант.
- А в Береговом, в Береговом, - охотно подтвердила женщина. - И вроде не очень пьяный. Да ихнего брата разве поймешь, алкоголиков проклятых? Другой и на ногах стоит, а такое устроит. Вот был со мной случай...
Но случай Козельского не заинтересовал. Он и так узнал много. Даже то, что проводница не запомнила, куда был билет у "рыженького", не особенно огорчило его.
Мазин тоже казался довольным:
- Эффектное начало. Итак. Береговое из случайности начинает перерастать в нечто закономерное. Придется вам туда отправиться, Вадим, и покопать на месте поглубже. Но сначала сходите-ка в вагон-ресторан. Иногда официанты запоминают интересные вещи.
И действительно, официантке из крымского поезда лицо Стояновского тоже показалось знакомым.
- Был у нас этот парень. Долго сидел, помню.
- Много пил?
- Нет, не так чтоб очень...
- Не запомнили, с кем он сидел?
- Кажется, пожилой такой мужчина. Прихрамывал. А может, и не прихрамывал. Нет, толком не помню. Много их у нас бывает.
- Разговаривали между собой?
- Да все разговаривают. Ресторан же. Но нам их слушать некогда.
Ничего больше о пожилом прихрамывающем человеке, которого Козельский мысленно прозвал "инвалидом", узнать не удалось. Но в Береговом лейтенанта ждала еще одна удача. Стояновский останавливался в гостинице. В книге, куда администратор каллиграфическим почерком записывал приезжих, черным по белому значилось - Стояновский Борис Витальевич. Приехал двенадцатого апреля, выехал - четырнадцатого. Цель приезда - командировка.
Отсюда начались осложнения. Ни на одном предприятии о Стояновском, разумеется, никто не слышал. Не мог он приехать и к близкому человеку. Зачем было бы тогда останавливаться в гостинице? Что же делал здесь два дня Борис Стояновский?
Об этом думал Козельский, лежа на неразобранной постели и рассматривая фото геолога. Снимок он изучил до мельчайших деталей и не сомневался, что легко узнал бы Стояновского при встрече, но что-то беспокоило в нем лейтенанта, много неясного оставалось в этом снимке. Насколько определенны были внешние черты, настолько не улавливался характер. А Козельскому хотелось представить себе этого человека изнутри, его мысли, желания. Но не тут-то было! Стояновский терялся за своей фотографией - самое обыкновенное, заурядное лицо. Мазин говорил: "Поймите преступника - и вы уже наполовину поймали его". А Козельский лежал и не мог понять, кто же перед ним - расчетливый убийца и грабитель, человек, мстящий за несмываемую обиду, или просто неуравновешенный субъект, случайно погубивший чужую и свою жизни? Все это предстояло выяснить, но пока что поиск, кажется, зашел в тупик.
Надев пиджак и подтянув галстук, Козельский спустился на первый этаж к администратору.
Администратор, видимо, не так давно демобилизовался из армии. Это заметно было и по его новому офицерскому кителю без погон, и особенно по его манере держаться - умению слушать и отвечать на вопросы ясно и коротко.
- Простите, пришлось вас еще разок побеспокоить.
- Прошу, пожалуйста.
- Мне бы хотелось узнать, Стояновский останавливался в отдельном номере или в общем?
- Одну минутку. - Администратор полистал книгу приезжих. - Вот и соответствующая запись: номер двадцать три, второй этаж, двухместный.
- А нельзя ли взглянуть, кто жил вместе с ним?
- Конечно, можно. Прошу, пожалуйста. Брусков, корреспондент областной молодежной газеты.
При упоминании этой газеты Козельский поморщился. Вспомнил заметку, касавшуюся его лично. "На пути опасного преступника, - писал корреспондент, - вырос лейтенант Козельский". А дело-то было пустяковое. Потом ребята долго смеялись: "Вырос, а ума не вынес". Может быть, поэтому Вадим и не обратил внимания на фамилию Брусков, хотя она и показалась ему знакомой. Главное, что человека, жившего в одной комнате со Стояновским, можно разыскать.
- Предыдущая
- 7/32
- Следующая
