Чужой среди своих (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 21

— Насчёт свысока смотрел… — пожимаю плечами, — это я легко могу объяснить.

— Ага… — как-то очень выразительно сказал Сева, облокачиваясь спиной на слегка согнувшуюся молодую берёзку, проросшую сквозь старую тракторную шину.

— Не свысока, — продолжаю, будто не замечая, — а просто отстранённо. Задумываюсь просто, вот и всё…

— По поводу якобы клеветы на то, что Колька был незадолго до того с ПТУшниками… — чувствую внезапную сухость во рту, — я этого не говорил.

— Врёшь! — забесновался Второв, — Батя говорил, именно ты стуканул!

— Не стуканул, — занудно поправляю его, — а высказал предположение! Когда участковый спросил меня, не видел ли я чего-нибудь странного, и я вспомнил, что за несколько минут до драки видел их с кем-то, похожим на тебя.

— Но! — перекрикиваю гам, — Я сразу сказал, что это вряд ли! А правда это, или нет, установят следственные мероприятия!

[i] С 1956 по 1977 год гимн исполнялся без слов.

[ii] Гегемон — здесь от «Гегемония пролетариата», то есть представителем господствующего в СССР рабочего класса.

Сидя на топчане по-турецки, бездумно подбрасываю «финку», подхватывая её за рукоять. В голове обрывки мыслей… или даже не мыслей, а образов, среди которых доминирует виденье пустынной улицы, по которой носится на ветру всякий сор.

Всё очень депрессивно и уныло, так что будь я обычным подростком, меня бы накрыло очень жёстко. Собственно, меня и сейчас накрыло нешуточно… Но одно дело — гормоны, а другое — взрослый разум, и главное — жизненный опыт. Бывало хуже!

— Социализация не задалась, — шепчу одними губами и усмехаюсь кривенько, — шах и мат, господин попаданец!

Давит обида… или, наверное, всё-таки больше самолюбие. Как же! Взрослый человек, с двумя «вышками» и нехилым жизненным опытом, послезнанием и прочими теоретическими вкусностями, не может вписать в коллектив подростков!

Ох… кислотой разъедает. Чёртова инаковость! Базовую психологию я знаю, и, в общем-то, понимаю, что это скорее закономерный результат. Я выделяюсь, как… не знаю, не с чем даже сравнить!

Другие движения, мимика, моторика… и на всё это накладывается собственное ощущение, что тело не родное, что оно сидит, как тесный костюм, который жмёт в самых неудобных местах. Оч-чень интересно, как же я со стороны выгляжу…

— Одержимость, — снова усмехаюсь я, — демон как есть! Полвека назад меня потащили бы к попу — вычитывать… или как там у православных полагается? Лет через тридцать будут возможны варианты с шаманами и экстрасенсами, ну и попами, куда ж без них! Чёрт… и это они ещё ужастиков не смотрели. Вот было бы весело!

— Сына… — заглянула ко мне мать, виновато и неловко улыбаясь, — мы там уже накрывать на стол начали.

— Да, мам, сейчас… — киваю я, откладывая финку так, чтобы она её не видела.

— Оденься только нормально, — добавляет она просительно, — хорошо?

— Угум, — киваю, давя невесть откуда прорвавшееся раздражение. Ну вот чего я взъелся? Нормальная ведь просьба…

Стол накрыли во дворе, ещё до моего прихода вытащив из сараев козлы, и водрузив на них доски, какие-то старые двери и бог весть что. Затем получившееся застелили газетами, и вот на эту–то праздничную скатерть женщины сейчас таскают из кухни всякую советскую вкуснятину.

— Ма-ам… — заглядываю на общую кухню, выглядывая её в пару, — может, помочь чем?

— Нет-нет, Мишенька! — сразу отозвалась она, подхватывая с печки кастрюлю, — Ты иди, на улице посиди! Нечего мужикам на кухне делать!

Пожал плечами, вышел на улицу, и, щурясь на вечернее солнце, присел рядом с отцом, на лавочку возле песочницы. Хмыкнув, тот на миг притянул меня к себе за плечо и отпустил, продолжив какой-то разговор с дядей Витей и соседскими мужиками.

Немного отпустило… Сижу, слушаю вполуха разговоры и поглядываю, как хлопочут раскрасневшиеся женщины. Какие-то кастрюли, тазики, салатницы, стопки тарелок… ну и бутылки, куда без них! А также (редкий дефицит по нашим местам!) разливное пиво в металлической фляге.

Светка, соседская девчонка на пару лет младше меня, мечется как угорелая, но это у неё как-то… Да едва ли не горделиво выходит! Ах да… женщина же сейчас в первую очередь — хозяйка и мать, а потом уже (но не обязательно!) всё остальное. Она сейчас не просто хлопочет, а показывает соседям, а через них всему Посёлку, какая она домовитая и рукастая. Хозяйка!

Стол уже, кажется, накрыт, но женщины всё суетятся, что-то приносят из кухни, поправляют, переставляют… Наконец звучит заветное:

— Мужчины! — уперев руку в бок, весело кричит мама, — К столу!

Мужики встают как бы нехотя, хоть если судить по блеску глаз, они ох как предвкушают… Рассаживаемся с шутками и разговорами, по некоему негласному табелю о рангах.

— Мне к холодцу поближе, — потирает ладони дядя Витя, ёрзая на лавке, — ну или холодец — поближе ко мне, ха-ха!

— Не боись! — весело отзывается одна из женщин, — Всем достанется! Гору наготовили, три дня доедать будете!

— Миша! — кричит немолодой и временами дурковатый (последствия контузии ещё на Финской) дядя Ваня, он же Рупь Двадцать, — Давай со Светой во главе стола! Вы жа севодня, считай, как именинники! А ты так и вообще — шутка ли, семь классов окончил!

— Да мне здесь удобней, — отбиваюсь я от излишнего внимания.

— Не хочешь во главе, — так со Светочкой рядом садись! — Визгливо вскрикивает одна из женщин, замотанная разведёнка чуть за тридцать с двумя детьми, тут же стреляя глазами куда-то в сторону и кокетливо накручивая на палец конец платка, — С невестой!

— Вот ещё! — фыркает девчонка, бросая на меня короткий презрительный взгляд, — Жених нашёлся!

— Светочка, ты чего? — удивляется женщина, — Он же всегда тебе…

— Любочка! — громко перебила её мама, — Дай, пожалуйста, плошку своего холодца! Миша его даже в больнице вспоминал!

— А… да, сейчас! — мигом переключилась там, и разговор свернул на то, кто из женщин что приготовил, да потчевание мужчин и детей.

Детворы в бараке много, но все они, не считая меня и Светки, которой только-только стукнуло двенадцать, вовсе уж малышня. Вся эта сопливая, замурзанная и постоянно ссорящаяся орава, носящаяся по двору с парой кудлатых, вечно тявкающих собачонок, тискающая не успевших удрать кошек, сейчас с трудом удерживается на месте. Минут пятнадцать они выдержат, а дальше, утолив первый голод, снова начнут свои игры, вовлекая в них всех присутствующих, и время от времени подбегая к столу, кусочничая и прося внимания родителей.

— Вот… поешь, Мишенька! — Люба… ну или тётя Люба, подхватившись из-за стола, сам отнесла мне холодца. Несколько натужно поблагодарив её, скептически уставился на трепещущий на тарелке холодец, и, вздохнув, потянулся за горчицей.

— А вон пирожки, — ткнул меня локтем отец, не переставая жевать, — с капустой, как ты любишь!

Пирожки — крохотные, на один укус, оказались выше всяких похвал… но вот грибов в них оказалось больше, чем собственно капусты!

Ем неторопливо, хотя молодой организм требует пометать всё в себя, как в топку. Выцеливаю глазами, а что ещё на столе интересного, почти не слушаю разговоры.

Все эти горы пирожков, пирогов, солёных и мочёных (кто бы сказал, в чём разница?!) грибов, рыбы и дичи, холодца и оливье — тазами, тазиками, всех разновидностей!

Отдельно, как редкий деликатес — копчёная и полукопчёная колбаса.

— … в городе была, через Нинку достала… ну Добрынину! — хвастается мать, в подробностях рассказывая всем желающим колбасный эпос. В нём фигурировали слова «достать», «договориться», «очередь» и «в одни руки», и судя по всему, присутствующие прекрасно понимают маму…

… но не я!

— Давайте выпьем за Мишу! — подал голос дядя Витя, уже слегка нетрезвый, с очень блестящими глазами и воздетой вверх рюмкой.

— В самом деле! — спохватилась мать, — О Мише и Светочке совсем забыли! Ну, ребята… с окончанием учебного года вас!