Самые близкие (СИ) - Доронина Слава - Страница 15

— Потом будет только хуже. Говори! — настаиваю я.

— Да, умер. Ребенок Андрея умер при родах… — Подруга смотрит на меня с сочувствием.

А сегодня умрет второй. Так вот к чему были те сны. Господи... Сердце сжимает словно тисками.

Нисколько не удивляюсь, что появившийся в палате врач, даже не осмотрев, дает распоряжение готовить меня к экстренному кесареву и звать бригаду неонатологов. Реальность жестоко вторгается в мои попытки сохранять самообладание. После этой фразы прорывает. Даже не плачу — скулю.

Неужели мы с Андреем испытаем одинаковые чувства? Для него и вовсе будет двойной удар...

Я закатываю глаза к потолку. Бусинке сейчас в разы хуже, надо думать о ней, в первую очередь о ней. И ни о ком другом. Но не получается. Внутри паника и хаос.

Замечаю, как Ильмира тянется к телефону.

— Не смей, — пресекаю, догадавшись, кому она собирается позвонить. — Мама часто ездит сама за рулем, не хватало еще, чтобы в аварию попала. Сейчас ни ты, ни она, никто другой ничем не поможет. Позвонишь, когда меня заберут в операционную, — говорю заплетающимся языком.

Состояние на грани истерики, что вполне понятно.

— Яна…

— Я сказала не смей, — отрезаю.

— Вдруг какие-то бумажки потребуется заполнить? Я не имею такого права, а твоя мама…

— Врачи дадут перед операцией подписать необходимые документы. Делай, как говорю.

Горло словно сдавлено тугим ремнем, я с трудом сглатываю. Всё как в тумане. Мечтаю повернуть время вспять и не допустить трагедии. Ни для одного из нас.

Теперь понятно, почему все молчали и ходили подавленные, ничего не говорили, почему врач настоятельно просил убрать подальше все гаджеты. Но я бы все равно узнала правду.

Мир в очередной раз расшатывается, когда думаю о том, что все могло сложиться иначе. Голова идет кругом от картинок. Сознание мутнеет и троит.

В палате появляются люди. Я стараюсь абстрагироваться от происходящего, не хочу это запоминать. Но горячая влажность между ног, страх и вспышки ламп перед глазами в операционной, лицо Андрея, образ Бусинки, которую я много-много раз представляла здоровой и живой, врезаются в память. Совершенно точно мне никогда об этом не забыть.

— Анестезиолог где? Счет уже даже не на минуты. У нее большая кровопотеря, — разносится по операционной голос врача.

Сглатываю страх. Даже речи не идет о спасении моей Бусинки.

Я будто в тумане, словно себе не принадлежу. Могут наживую резать — ничего не почувствую. Везде болит. И особенно — в районе сердца. По щекам больше не текут слезы, я даже звуков не издаю. Кричу внутри себя. Так сильно, что глохну и цепенею от этого крика.

— Делаем общий наркоз. Быстрее.

Это последнее, что я помню, думая о том, что маленькая девочка внутри меня самая красивая и здоровая на свете. Потом проваливаюсь в темноту.

Прихожу в себя тяжело. Голова плывет. Словно я нахожусь на дрейфующем корабле. В ушах нарастает писк, не сразу понимаю, что это работают приборы, к которым я подключена. Морщусь от неприятного звука. Кажется, барабанные перепонки сейчас разорвет.

— Яна, доченька… — доносится сквозь этот писк знакомый участливый голос.

Картинка перед глазами нечеткая. Лицо мамы не сразу попадает в фокус. Яркая вспышка воспоминаний выталкивает меня на поверхность. Пытаюсь дотянуться одной рукой до живота, но куча проводов на запястье мешает. Вторая рука обездвижена тем, что ее держит мама.

Внутри ощущается странная пустота. Никто не толкается. Я больше не чувствую свою Бусинку. На языке вертятся слова, но не решаюсь их озвучить. Страшно услышать ответ. Сейчас я еще есть, но через мгновение могу разбиться на множество осколков. И тогда собрать меня никому не будет под силу.

Сердце ломает ребра, писк приборов становится сильнее, оглушает. Ловлю резкий приступ головокружения и тошноты от образа маленькой девочки, которую я хотела увидеть живой, подержать на руках. Которой хотела сказать, как сильно ее люблю.

Неужели даже эту мечту у меня отняли?

— Моя дочь… Она жива? — произношу одними губами, вглядываясь в лицо матери.

Впервые вижу ее такой уставшей и разбитой. Мама словно постарела лет на десять.

— Яна… Пока все очень сложно... — аккуратно подбирает она слова. — Нужно ждать.

По щекам градом начинают течь слезы, изо рта вырывается жуткий хныкающий звук. Потому что от услышанного по новой наполняет безумием. И страхом, что я не успею познакомиться со своей Бусинкой.

Я вздрагиваю, услышав знакомые голоса. Время в реанимации тянется медленно, и, если бы не успокоительные препараты, которые в меня без конца вливают, не знаю, как бы справлялась со своей тревогой.

— Всё, Эрик, тихо. Ей сейчас только положительные эмоции необходимы, — шипит мама на отца. — Давай ты сбавишь обороты. Я не в курсе, кто отец Бусинки, и давить на дочь не позволю. Это все равно ничего сейчас не изменит.

Положительные? Я уже забыла, что это такое. И про отца Бусинки ничего никому не скажу. Ковалёва мои новости могут просто-напросто добить.

Папа появляется в палате с подобием улыбки. Но мог бы не притворяться. Все видно по его глазам. Мама еще держится, хотя в последние дни напоминает мне коршуна, который отгоняет всех и вся от своего неокрепшего детеныша и не дает его в обиду. А обидеть сейчас может даже вот такой прямой и внимательный взгляд, которым отец смотрит на меня.

— Как моя Бусинка? — спрашиваю у родителей.

— Нужно ждать, Яна. Врачи борются за ее жизнь, — спокойно говорит мама.

Который день одно и то же. Ничего нового.

— Несправедливо, что меня к ней не пускают. Я хочу к дочери. Мы все время были вместе. Вы не имеете права нас разлучать. Я должна быть с ней рядом. Я ей необходима! — произношу дрожащим голосом.

— Когда наберешься сил, вы увидитесь. Твоей дочери предстоит серьезная операция. Папа уже через фонд обо всем договорился. Патологии не генетические, это обнадеживает. Ее будут наблюдать лучшие врачи. Бусинка выкарабкается, — заверяет мама.

Постоянно повторяет эти слова, но легче от услышанного не становится. Потому что никто не знает наверняка, будет жить моя дочь или нет.

— Ей пора бы нормальное имя придумать, — ворчит отец.

— Пока не знаю какое, — тяжело вздыхаю я.

— Вообще?

Коротко киваю и перевожу взгляд на капельницу. Потеряно много крови, меня даже лежа штормит. О том, чтобы встать, речи пока не идет, хотя такое чувство, что я готова ползти в детское отделение, лишь бы посмотреть на свою дочь. Мама делать снимок отказалась, сказав, что девочка крошечная. Настолько маленькая, что мама сама расплакалась, когда увидела ее.

— Как обе выйдете отсюда, отправлю вас куда-нибудь на курорт. Нет, все вместе отправимся. Вечером забронирую отель. С моим графиком как раз не раньше чем через три месяца получится. Этого времени вам с Бусинкой, надеюсь, хватит, чтобы восстановиться и окрепнуть. Поедете дышать морским воздухом, созерцать прекрасное. И забудете обо всем плохом, что с вами произошло в стенах больницы.

— Спасибо, пап.

На душе и впрямь становится тепло, потому что я не сомневаюсь: он так и сделает.

Мама, смешно хмыкнув, опускает руки на плечи отца и целует его в темную макушку с пробивающейся сединой.

— Ну давай, дедушка Эрик. Ты же не зря пришел, — шепчет с улыбкой.

Папа протяжно вздыхает и тянется к карману. Извлекает из него футляр. Открывает и достает браслет. Эксклюзивная работа. Узнаю руку мастера. Жена папиного друга, Софья, несколько лет занимается ювелирным бизнесом. Я как-то увидела украшение в одном из каталогов ее фирмы и сказала, что мне оно нравится. Папа запомнил и добавил деталей. Вместо одного человечка на браслете их пять. Младенец, выгравированный на тонком металле, без сомнений — моя Бусинка.

— Спасибо… — Протягиваю руку, к которой не подключена капельница, и смотрю, как папа надевает мне на запястье тонкий, изящный браслет.