Вепрь - Егоров Олег Александрович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/55
- Следующая
— Форма? — Я взял Настю под локоть. — Нет. Это содержание, друг. Это самая суть.
— Как суть? — растерялся любитель-мотоциклист.
— Известно как: ширинку расстегивают и поливают нас, грешных. "Мы-де граждане простые, наши пули холостые, но никто из нас не носит бутербродов в кобуре".
— Ты, Сережа, в Казанском институте выступай, — одернул меня Гаврила Степанович. — А здесь люди лежат.
Филимон крякнул и принялся засыпать глиной Никешину могилу.
А вот о могиле для своего верного нукера Алексей Петрович Ребров-Белявский похлопотал заранее. Могила дожидалась прибытия траурной процессии под рябиной. Место было почетное. Даже ягоды сохранились на ветках — синицы не все еще склевали.
Провожающие вытащили из кузова гроб. Он был накрыт переходным знаменем ударников социалистического труда, временно отделенным от древка. Четырех, правда, капитанов для выноса тела не набралось. Гроб с Фаизовым взвалили на плечи два капитана, сержант и рядовой. Женщину от физической работы освободили, а фотограф предпочел заняться своим непосредственным делом: запечатлением скорбного события на пленку. Невооруженным глазом было видно, что младший командный состав бронетанковых войск предварительно клюкнул и не стоило его ставить в авангарде. Проходя мимо нас, танкисты уже переругивались. Танкисты были маленькие, а татарин — большой и тяжелый.
— Мы чей крест, вообще, несем? — пыхтел Семен, спотыкаясь о кочки. — Он же мусульманин до мозга!
— Точно, братуха, — поддакивал Тимофей, поправляя соскальзывающий с плеча угол гроба. — На санках его надо было сопровождать.
— Сперва вообще пехота идет! — все более распалялся Ребров-старший. — Мы должны замыкать и поддерживать прямой наводкой!
— Точно, братуха. — Тимофей замедлил шаг. — Офицерье обязано личным примером, а не взади шастать.
Далее не сговариваясь, мятежный экипаж бросил гроб и дружно подался в стороны. Пугашкин с Паскевичем от неожиданности уронили скорбный груз, но — не честь мундиров. Оба карательных департамента добросовестно готовили свои штаты к внештатным ситуациям. Пугашкин выхватил пистолет.
Так, — фыркнула Настя. — Похороны обретают массовый характер.
Я был рад, что ее настроение изменилось.
— Отставить! — лениво скомандовал Паскевич. Бузотеры застыли, точно Бобчинский и Добчинский в финальной сцене пьесы.
— Сколько им впаяем? — Паскевич забрал у следователя табельное оружие. — По червонцу, я думаю, хватит. И без права переписки.
— Больше пятнадцати суток не могу, — замялся Пугашкин. — Мелкое хулиганство. Хотя если они знамя порвали, тогда, безусловно, статья. Умышленная порча в особо крупных размерах.
— Фотокамеру сюда. — Паскевич обернулся к увлеченному съемкой Виктору.
— Зачем? — Вопрос криминального фотографа явно запоздал. Кассета с хроникой последних событий была нещадно засвечена.
— Интуиция подскажет.
Виктор, словно заправский вратарь, в отчаянном броске поймал свой аппарат.
Братья-танкисты переглянулись. Подобное обращение с прессой, как правило, служило признаком начала решительных действий против мирного населения. В Чехословакии, по крайней мере.
— Ты что, Пугашкин? — Заведующий клубом обошел вокруг следователя, словно бы убеждаясь, что ни с кем его не путает. — Это же свои ребята! Прагу дважды брали! Правительственные награды имеют! Имеете?!
Он сурово глянул на братьев.
— Контузия у меня! — подтвердил Тимофей. — Будильником с балкона приложили! Хорошо, что я шлем тогда чуть не снял!
— Слышал, Пугашкин? — Паскевич, играя пистолетом, нахмурился. — Ты на чью мельницу воду льешь?
— Никак нет! — побледнел уже следователь.
— Вольно, — скомандовал танкистам Паскевич. — Взяли. Подняли. Пошли.
Тут выяснилось, что и Фаизов не так тяжел, и братья-танкисты дистрофией не страдают. Гроб с татарином был мигом доставлен на заранее приготовленную позицию: накрытый вишневой бархатной скатертью стол.
— Где стол был яств, там гроб стоит, Серега! — подмигнул мне Тимофей.
"Вот оно, обязательное среднее образование в действии". Я покосился на Обрубкова. Егерь чиркнул зажигалкой. Я и забыл, что у меня во рту — неприкуренная сигарета.
— Водки дайте! — прохрипел старший из братьев, шатаясь вокруг стола.
Водки ему дали. Евдокия Васильевна сжалилась. Семен ей был нужен еще живым. Братья освободитесь от гладкоствольного оружия, составив его в неполную пирамиду. Поллитровку они распили из горлышка. Виктор хотел к ним присоединиться, да был отшит под весьма сомнительным предлогом.
— По русскому обычаю на поминках не чокаются, — просветил его Ребров-старший.
Руководивший мероприятием Паскевич открыл красную папку для вручения грамот и глухо откашлялся над изголовьем гроба.
— Рак легких, — извинился он перед собранием — На порошках держусь.
Наш отряд оставался чуть в отдалении. Часть прощальной речи Паскевича относило ветром к часовне. Ветер дул от нас. Мы ожидали, когда Филимон с Чеховым установят крест на Никешиной мошне. Мне приходилось порядком напрягать слух, разбирая, о чем толкует старый иезуит над телом татарина.
Загадочная личность Паскевича вызывала во мне уже не только отвращение, но и какой-то болезненный интерес. Отчасти я догадывался, а отчасти стал понимать, что он здесь далеко не по совместительству. Слишком амбициозен и одержим был Паскевич, чтобы под легендой заведующего сельским клубом вести слежку за функционерами областного масштаба. Слишком, по разумению моему, ценным и опытным специалистом он был, чтоб начальство разменивало его на второстепенные задачи, подвластные любому комитетскому приготовишке.
Какие же козни строил в этой глуши капитан всесильных органов и великий мистификатор? Ему бы на Лубянке в теплом кабинете сидеть да перспективную молодежь консультировать. Ему бы жить в трехкомнатной отдельной квартире где-нибудь на Котельнической, уплетать кремлевский паек и лечиться в правительственной клинике. Так нет же, Паскевич сам себе варил овсянку и развлекался картинами про доблестных советских шпионов, медленно загибаясь от рака легких, если не симулировал названную болезнь. А бубен он мне дал, конечно, не из любви к духовому оркестру, возрождение которого мечтал начать хотя бы с меня.
На вепря-оборотня, мне думалось, Паскевич тоже плевал с колокольни Ивана Великого. Бубен был поводом поскорее спровадить меня из дома старухи Белявской. Что-то она знала такое, во что Паскевич никоим образом не стремился посвящать залетных студентов, сочинявших безответственные повести. Что-то очень и очень важное о подлинной его миссии в Пустырях. Утром я действовал под влиянием эмоций. Самолюбие в обойме с отчаянием толкнуло меня на авантюру. Я хотел реабилитироваться в собственных глазах и хотел вернуть Настино уважение. Я хотел отомстить за ее отца. Хотел доказать Обрубкову, что годен к строевой. Хотел избавить село от печного ужаса. Рыцарем без страха и упрека хотел я стать. Ланцелотом Болотным. Что же, Настино уважение я вернул. В остальном, слушая речь Паскевича, уже сомневался.
— Нелепая случайность унесла жизнь боевого товарища Фаизова. Не на фронте он погиб, но и не и тылу. Схватка с преступником — тот же бой за мир и хижинах, как написал товарищ Сорокин на переходящей красной рубахе под номером двадцать семь. Инвентарный учет наших святынь — это не формальность. Это учет наших достижений и подвигов. Это есть бережное отношение к прямым уликам наших завоеваний, товарищи.
Гаврила Степанович подошел сзади к Пугашкину и тронул его за плечо:
— Нож нашли? Следователь вздрогнул.
— А, гражданин Обрубков! Вот вы где скрываетесь! — Он тут же напал на егеря с уязвимой стороны. — Вопрос: кто позволил убивать зверя ценных пород, и где лицензия?
— Это — два вопроса, — усмехнулся Гаврила Степанович.
— Очная ставка! — вспылил Пугашкин. — Ваш заместитель — браконьер и щенок! Сам бы не дерзнул!
Я приблизился вместе с Анастасией Андреевной, обнимая ее за талию, к могиле под рябиной. Настя вынула руку из бабушкиной муфты и залепила Пугашкину звонко прозвучавшую на морозе оплеуху.
- Предыдущая
- 28/55
- Следующая
