Спасти род Романовых: Первокурсник 2 (СИ) - Лим Дмитрий - Страница 42

Инквизиция, как оказалось, вообще нихрена на меня ничего нарыть не смогла. Лишь приставили ко мне через месяц какую-то монашку. Которая поселилась в соседней от меня комнате, и, на этом — все.

Тренировки с Виктором — я намеренно пропускал, внутренне обижаясь на него, и Ви, так и не приехала, занимаясь внутренними политическими делами. Принцесса, побаивалась меня, и кроме как встреч в академии, у нас больше ничего не было.

Будто бы она позабыла, что мы, отныне, запечатлены. Но, мне от этого проще — меньше косых взглядов от нее.

Не забывая время от времени появляться на занятиях, я грешил возможностью найти Анну-Маргариту, или же, связаться с Алисой. Ни одного ни второго у меня не получалось. Как будто все силы иссякли, и я больше ничего не мог.

В один из вечеров, я простоял около зеркала больше двух часов, пытаясь утонуть в собственном отражении зрачков, представляя себе образы комнаты Алисы, или вызывая Анну, но, увы и ах — ничего не получалось. Недовольный собой, психанул, выматюгался и вышел из комнаты, желая отведать чего-нибудь беседной комнате, которая, к счастью, пустовала.

Один за другим бутерброды попадали в бездонную яму моего желудка, а мне, в который раз казалось, что я голоден и не могу насытиться. Что, собственно говоря, и выходило.

Злой и голодный, спустился со второго этажа, и заметил полураскрытую дверь мужской душевой комнаты, откуда доносилось странное пение.

Ну, всякое бывает, парни тоже в душе поют, но, когда я прошел мимо и из комнаты донесся всхлип, явно женский, все же заглянул.

Перед моими глазами предстала божественная картина. Во всех смыслах этого слова.

Обнаженная монашка. Других слов было не подобрать.

Только я, сначала, и не понял, причину ее всхлипов, но все же, мадам меня удивила.

Она прошлась рукой по запотевшему зеркалу, и я услышал, как ее сердце бьется сильнее, и ее дыхание становилось тяжелым. А дальше…

Не знаю, что с ними творит эта самая инквизиция… Сердцебиение усилилось, температура ее тела поднялась. Я не знал, как и почему я это вижу, но это забавляло.

«Боже, набожники могут возбуждаться?»

Она не могла устоять перед соблазном прикоснуться к своим грудям, которые казались ей неправедными и слишком соблазнительными. Ее руки легли на них, и кожа под ее прикосновением заиграла от возбуждения.

Постепенно, ее руки начали скользить по своему телу, и чувство наслаждения охватило ее. Она ощущала каждую дрожь, каждое прикосновение, каждую волну удовольствия. Ее слабый, до смешного хриплый стон, чуть не заставил меня засмеяться. Она внимательно уставилась на свое отражение, и наконец, заметила меня в отражении зеркала.

Я восторженно глядел на нее.

— Что ты делаешь, моё дитя? — спросил я мощным голосом, пытаясь спрятать свою улыбку, но не смог.

Она покраснела пуще прежнего, попыталась прикрыть «срам», весьма выдающийся, и, несмотря на свою собственную стыдобу, попыталась объяснить свои действия, но слова не нашли выхода из ее ошеломленного разума.

-— Я… Я… — замялась она, и я вроде успокоился.

Грешно смеяться над чужими грехами. Но и эта мысль подняла мое настроение.

-— Я поняла, что потеряла свое духовное призвание и позволила себе стать пленницей своих желаний. Мое тело, которое когда-то было идеалом чистоты и святости, стало символом греха и предательства.

-— Что за ерунда? — улыбнулся я. — Что Плохово в том, чтобы восхищаться собой? Любоваться? Трогать себя? Что за хрень ты несешь?

-— Мое обнаженное тело — это тело, которое уже никогда не будет принадлежать богу, а будет оставаться лишь вечным напоминанием о моем падении и слабости.

«Духовность головного мозга», -— подытожил я сам про себя, и внимательно уставился на ее шею. — «Твою мать.»

Тоненькая венка, которая проглядывалась на ее белой коже, сильно пульсировала, зазывая меня. Подавив глоток, я сделал пару шагов вперед и закрыл за собой дверь.

-— Что вы… — только и успела сказать она, когда мои губы сомкнулись на ее шее.

Нет, я не грыз ее, не пытался разорвать глотку, я облизывал, кусал, целовал это место, пытаясь бороться с чем-то смертельно опасным в собственно голове.

Только вот восприняла монашка инквизиции все иначе. Растянулась в улыбке, плача со стыда, прижалась своим телом ко мне, и начала что-то нашептывать.

Меня это удивило, моментальная смена настроения, и действия, которые последовали дальше, вырвали из меня удивленное:

-— Хы..,

Она извивалась, праща прощения, трогала меня, пыталась раздеть, терлась о мои пальцы, пытаясь сесть на них.

-— Да что с тобой такое? — я отдернул ее от себя, и внимательно уставился на заплаканное лицо.

-— Желаю. — сухо ответила она, хотя лицо обозначало совсем другое. — Укуси, испей, выпей, обрати.

В ее глазах появилось безумие, и до меня наконец дошло. Вот и плата за силу, вот и возможности этих существ.

Она таяла в моих объятьях, тряслась и стонала.

Во мне проснулось то, чего я и не знал. Клыки прорезались, желание близости стало слишком сильным, как и желание разгрызть ее. Я видел, чувствовал, знал, с какой скоростью течет ее кровь, в каком месте я наемся быстрее, и это самое желание поесть — сводило с ума.

Вгрызаясь в шею девушки, я наконец понял, насколько сильно голоден. Балансируя в незримом удовольствии от поглощения, я и не заметил, как усадил ее на раковину, она стянула с меня брюки, и я вошел, придавая своему ужину еще более яркие ощущения.

Кабинет Лаврентия Лаврентьевича Блюментроста

-— Как ты думаешь, история о Фениксе правда? — президент разговаривал с мужчиной в сером костюме и белой маской на лице, -— Обряд был, принцесса его подтвердила, однако, фамильяр остался прежним. Ничего не изменилось.

Его гость лишь пожал плечами.

-— Он за неделю просиживания в комнате Генриха — ни на грамм ни похудел, ни стал слабее, да и вообще, у меня возникло ощущение, что и ману не потерял, хотя пол должен был из него все выпить досуха.

-— Может, у него есть какие-нибудь амулеты?

-— Сомневаюсь. — коротко ответил Лаврентий, -— Мы и не проверяли его толком. Обшарили карманы, сумку, рюкзак и все.

-— А кожу? Вы смотрели на его кожу?

-— Нет, -— президент виновато улыбнулся, понимая, что может раскрыть то, что не нужно. — Не вижу смысла.

Мужчина встал, и подошел к подоконнику, на котором в футляре лежал клинок Быкова, честно заработанного в пещере.

-— Клинок не пускает никого к себе?

-— Нет. Владелец у него один — до конца жизни. Возьмешь — начнет ману пить, обжигать.

Президент показал свою ладонь, черную как смоль, будто бы засунул ее чуть ранее в доменную печь, и подержал там, пока не образовалась хрустящая корочка.

Артефакт Быкова был вопиющим предметом. Не нося в себе и крупицу маны — пожирал ее как умалишенный, не поддавался контролю, огрызался, не поддавался сканированию. Его пытались обжечь в печи, заковать в кристалле, но любой предмет магии касавшийся его — умирал. Он пил магию, и о таком предмете услышали впервые.

Инквизиция, потратила неделю ссылая все свои ресурсы на поиски хотя бы упоминания о подобном предмете, но увы и ах ничего подобного в природе не известно.

Отдавать такой предмет ученику — не решались, хоть и высвободили его из-под заключения, но и держать артефакт поодаль — нельзя было. Не было оснований на это.

А вот сказочная птица стихии огня, на то и была сказочной, что одно упоминание о ней вызывало смешок. Только вот, Пётр Алексеевич, наоборот, воодушевился, когда услышал о подобном.

Забрал дочь на несколько дней, выпрашивал любые подробности, но так ничего и не добился.

Никто не мог сказать наверняка или утверждать, что быков либо врет, либо в действительности получил подобный дар.

Идеология бессмертия подобного рода — привлекла ненужное внимание. И президент это понимал.

Его планы, медленно, но верно крушились, а все из-за сказанного слова, из-за сказочного фамильяра. Теперь, на территории Васильевского острова будут люди, чужие и неручные. Которым плевать на всю демонологию этого мира, и они будут только мешаться.