Жизнь на двоих (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 102

– Нет, Вик, – отрезал Арен, поставив ее на пол рядом с собой. – Не волнуйся, все будет в порядке. Я поговорил с детьми, они постараются больше не трепать тебе нервы.

– Дело не в моих нервах, – пробормотала жена, опуская глаза. – Я просто не понимаю, зачем…

– Не думай об этом. Агата и Александр скоро успокоятся, тогда найдем им новую аньян. Не переживай. – Арен взял ее руку и поцеловал чуть дрожащие пальцы. – В воскресенье опять перенесемся на море, это их немного отвлечет.

– Я… – шепнула Виктория, но он перебил ее:

– Сегодня я к себе, Вик. Не думай о плохом. – Он отпустил ладонь жены. – Все образуется. Доброй ночи.

Арену показалось, Виктория вновь хотела заговорить, но он отвернулся и шагнул в пламя, оставшись наконец в желанном одиночестве.

Дни летели за днями, стремительно проносясь мимо, и София исправно и старательно делала то, что должна была делать: дышала, двигалась, ходила на работу, общалась с близкими. Каждый день она писала письма Агате с Александром и только дней через пять вдруг обнаружила, что не рисует больше нигде, кроме этих листков бумаги, да и не хочет рисовать. Желание делать это умерло в ней и возрождаться не собиралось.

Свои старые рисунки София тоже не смотрела, чтобы не плакать и не отчаиваться лишний раз. На них было слишком много портретов человека, которого она по-настоящему любила. Да и зачем смотреть на его изображение, если он и так постоянно стоял у нее перед глазами? Ей даже закрывать их не нужно было – она все равно видела Арена. И порой Софии казалось, что она слышит его голос – рядом, близко-близко, возле уха, и этот голос шепчет что-то невнятно-ласковое, родное и любимое. Иногда это происходило так явно и невероятно ясно, что София думала, будто сходит с ума.

Через неделю после ее увольнения из дворца они с мамой и девочками переехали в дом Вано, и это событие тоже отвлекло от переживаний. Необходимо было разобрать вещи, освоиться на новом месте, утихомиривая чересчур возбужденных сестер и успокаивая изрядно нервничавшую маму. Синтия, прожившая жизнь без всяких слуг, была поражена и возмущена, обнаружив в особняке Вагариуса, во-первых, управляющего, во-вторых, горничную, а в-третьих – и это оказалось самым возмутительным – кухарку!

– Да если бы я знала! – бушевала она, рассерженно побагровев. – Я бы в жизни не согласилась сюда переехать!

В итоге Вано пришлось пойти навстречу, убрав кухарку и управляющего, а горничную сделав приходящей два раза в неделю.

– Четыре женщины в доме! – бурчала мама Софии, вызывая у Вагариуса веселую улыбку. – Мы сами неспособны убраться, что ли?!

– Вы с Софией работаете, а Лиз и Рози слишком маленькие, – возражал Вано, и Синтия раздувалась от возмущения.

– Одной шесть, другой двенадцать! Для того чтобы убирать, они достаточно большие! – отрезала она, на этом поставив точку в вопросе.

Комната Софии была теперь в два раза больше прежней и пока оставалась пустой, но Вано, по-видимому, решил постараться исправить этот маленький недостаток, а заодно отыграться за двадцать шесть прошедших без него лет. Каждый день он что-нибудь дарил, и не только Софии, но и ее маме, и сестрам, расцветая от радости, когда они со смущенной неловкостью благодарили его. Даже Синтия не могла ругаться на Вано за подарки, покорно принимая их, а уж когда Вагариус подарил Элизе то, о чем она мечтала пару лет – магтелескоп, – и вовсе посмотрела влюбленными глазами. Если бы Вано догадался в тот момент вновь предложить руку и сердце, она наверняка приняла бы предложение, но он промолчал.

София же, поздравив сестру, поспешила уйти к себе, прячась от телескопа, который напоминал ей об Арене.

Ее император тоже любил звезды и другие планеты, как и Лиз. Он показал ей две прекрасные кометы, тогда еще не зная, что они сами станут ими – разлученными влюбленными, которым если и суждено встретиться, то очень не скоро.

Однажды утром запищал почтомаг Софии, как всегда, оповещая ее об ответе Агаты и Александра. Со дня переезда в дом Вано у нее появился личный почтомаг – Вагариус сам купил, – и София вздохнула с облегчением. Каждый раз, когда приходило письмо, мама смотрела на нее с такой тревогой, что девушке хотелось где-нибудь спрятаться. Теперь она получала письма сама, и Синтия не имела возможности видеть, как дрожат пальцы дочери, когда она вытаскивает конверт из почтомага.

Но на этот раз внутри обнаружились не только рисунки наследников и письмо Агаты. На четвертом листке бумаги неумелой рукой, которую София сразу узнала, был изображен купол оранжереи, а на обратной стороне написано: «Мне кажется или мой рисунок больше похож на мыльный пузырь? Агата и Александр тоже так думают».

По правде говоря, София была солидарна с детьми – рисунок Виктории действительно больше напоминал обычный мыльный пузырь среди травы и деревьев, нежели купол прекрасной оранжереи. И это явно происходило из-за того, что императрица рисовала не с натуры.

София села за стол, взяла несколько листков бумаги, ручку, карандаши и краски и принялась за ответное письмо.

В тот вечер, когда Арен разговаривал с детьми, Виктория действительно не выдержала, подслушала их диалог и окончательно уверилась в том, что ревность ни при чем и она не может ошибаться – иначе муж говорил бы совсем иначе. Рассуждения про свободу и золотую клетку не имеют никакого отношения к работе аньян, а уж его слова «я тоже скучаю по ней» и «конечно, люблю» – тем более. Так говорят о любимых, которых вынуждены отпустить, а вовсе не о чужой женщине.

Да и разве выглядел бы Арен настолько печальным, если бы относился к Софии просто хорошо, а не любил ее? Виктория допускала, что муж может быть расстроен еще и из-за умершего ребенка, точнее, двоих нерожденных детей, но Арен никак не приходил в нормальное состояние, что казалось странным – Агата ведь осталась жива, это главное. Даже Виктория уже справилась со своим горем, а император ходил мрачнее тучи, и глаза его казались двумя черными провалами на застывшем, как у покойника, лице.

Виктории было больно смотреть на него, но еще больнее оттого, что она ничего не могла поделать. Она не могла помочь, хотя очень старалась. С ее точки зрения, она вела себя идеально – не капризничала, не задавала вопросов, оставалась предупредительной и ласковой. Она видела, что Арен ценит это. Муж благодарил и хвалил ее, но при этом оставался равнодушным, неживым.

Виктория чувствовала себя беспомощной. Первое время она злилась на Софию за то, что та отняла у нее любовь мужа, но продолжалось это недолго. Сеансы с Силваном что-то переломили в ней, позволив смотреть на все под другим углом, и Виктория с неожиданной и горькой ясностью поняла, что София не могла у нее ничего отнять. Потому что у нее ничего не было. Арен никогда не любил ее.

«Получается, это не она отнимает у меня, – подумала Виктория, усмехнувшись, – а я у нее. И у Арена. Я не даю им возможности любить друг друга».

Нет. Это несправедливо. Она ничего плохого не делала, не разлучала их, не просила Софию уехать из дворца, не обвиняла и не обличала. В их разрыве ее вины не больше, чем вины Арена в том, что он так и не смог полюбить жену. Они просто сделали то, что должны были сделать, раз не могли быть вместе. Расстались. И теперь страдали. Виктория видела это по мужу и понимала, что с Софией наверняка происходит то же самое.

Но она ничем не может помочь им. Разве не так?

Поневоле вспоминались слова шаманки про выбор и две дороги, одна из которых приведет к счастью, а другая – к несчастью. Виктории казалось, что это все относится к сложившейся ситуации, но… выбор? Никто не предлагал ей что-то выбирать, поставив перед фактом. Арен сам выбрал жену, а не Софию.

Но действительно ли он хотел делать такой выбор? Силван на последнем сеансе спросил, знает ли она, чего хочет император, – Виктория не знала. Был ли выбор Арена сделан от чистого сердца? Или он диктовался всего лишь велением долга?