Изменить судьбу. Вот это я попал - "shellina" - Страница 35

Но у этой пьесы случилось продолжение. Дашкова, как провинившегося, снабдили той самой «Азбукой» и отправили для пробы в Новомихайловское, просто потому что близко от Москвы. Там случилось то, о чем я говорил Репнину. Дашкова послали. Разумеется, сделано это было со всем почтением, через две недели вернулся он ни с чем. Ни один крестьянский ребенок так и не пришел к нему, чтобы прикоснуться к знаниям. Я в то время уже отпустил архиепископов по домам, которые тем не менее всерьез увлеклись задачей и вовсю изучали ее со всех сторон, проживая то у одного, то у другого. Где-то в то же время они пересеклись с Куракиным, и я скрепя сердце подписал указ о выделении места под строительство на Басманной по планам, которые притащил мне воодушевленный князь, с плеч которого Синод снял заботу о людях, кои будут заботиться о постояльцах его шпиталя.

В общем, ни Феофан, ни Феофилакт тупыми не были, быстро пришли к тем же выводам, что и я, и… пришли ко мне, дабы заручиться государственной поддержкой, на что получили большой шиш. Но кто бы мог подумать, насколько же вроде бы святые люди могут быть мстительными. В кое-то веки они по-настоящему объединились против меня и завалили всевозможными проектами просто по маковку. Сжечь их в печи я не мог, слишком уж часто махал регламентом, пришлось изучать каждый и писать пространную рецензию, почему считаю проект несостоятельным.

Наша вялая борьба идет и по сей день, хотя уже лето близится. Срок-то до первого сентября я так и не отменил, а они к пониманию того, каким образом можно решить данную проблему, так и не приблизились, но радует, что очередной раскол нашей церкви пока не грозит и тех жутких процессов, после которых было казнено так много ученых монахов, пока не предвидится. Некогда Синоду искать ересь, занят он, а с бытовухой и Ушаков справится, который уже подобрал себе следователей из священников, одним из которых, к моему удивлению, оказался мой духовник отец Михаил.

— Цезарь готов, — в кабинет заглянул Репнин. — Государь, уверен ли ты, что верхом поедешь, а не в карете?

— Уверен, — я кивнул. — И так уже к креслу скоро прирасту, благодаря Феофану, который строчит прожекты, как механизм какой, — пожаловался я своему адъютанту, который только ухмыльнулся в ответ.

Одернув камзол, жутко неудобный, но красивый, этого не отнять, я пригладил рукой отросшие русые волосы, которые без парика стали вполне даже ничего, и, наткнувшись рукой на ленту, которой они были перехвачены в хвост, поморщился. Но это был тот самый компромисс, на который мне пришлось пойти, чтобы не нервировать и так хватающихся за сердце иноземцев, видящих такое попрание всех возможных традиций. Как можно-то без парика? А вот так. Я пространно объяснил свой демарш модной во все времена мигренью от давящей на головы тяжести чужих волос. Более ничего объяснять не стал — не нравится, бога ради, пускай свою версию придумывают. Каково же было мое удивление, когда я увидел через две недели вихрастую макушку скверно постриженного Шереметева, который уверял очередную даму, вертящуюся возле него, что голова его больше не болит, потому что император Петр Алексеевич подсказал прекрасную идею, как с ней можно бороться. Еще через месяц практически вся молодежь щеголяла своими родными патлами разной степени длины. Цирюльники снова начали пользоваться популярностью именно в качестве стрижки, а не создания жутких париков. Самое интересное заключалось в том, что большинство пожилых людей отказывались следовать новой моде. Странные они все-таки. Сначала истерики закатывали, когда им бороды рубили, теперь из-за ненавистного в то время парика готовы спор открыть. Но мне как-то все равно. Я никого не принуждал отказываться от этого предмета, просто так получилось, что большинство попробовало, и им понравилось. Ничего личного, просто мода, которую очень быстро подхватили девушки. Но они пошли дальше и, чтобы не травмировать психику своих матерей, косы не расплетали. Но кто сказал, что косы нельзя как-то замысловато уложить?

— Государь, едем? — в кабинет влетел без стука Шереметев. Поняв, что допустил оплошность, он смутился и пробормотал: — Извини, Петр Алексеевич, спешил очень, думал, что опаздываю.

— Извиняю, — я махнул рукой и направился к выходу.

Меня сопровождали Репнин, Шереметев и десять скучающих на отдыхе офицеров Вятского пехотного полка, отпуск которых продлился моим высочайшим повелением.

Эх, хорошо-то как, я даже заулыбался, когда мы лихо пронеслись по улицам Москвы. Петька Шереметев озорно свистнул, когда взвизгнувшая купеческая дочка отпрыгнула обратно на тротуар, явно не успевая перед нашей кавалькадой перейти дорогу. Ее юбка слегка при этом задралась, показав красные сафьяновые сапожки. Именно это и послужило поводом для свиста и здорового мужского гогота, последовавшего за этим. Девушка покраснела, а шедший с ней старый слуга выматерился сквозь зубы и погрозил нам вслед кулаком. Забавно. Я хоть Петром Михайловым не представляюсь, но стоило парик снять да из кареты вылезти, и тут же узнавать меня мои подданные перестали.

Вот так к суконному двору и подкатили. Вошли внутрь, и тут же перед нами материализовался старший смотритель, выпучивший глаза, так и норовя упасть в обморок. Вот он меня, в отличие от того старика, точно узнал.

— Государь, — лепетал он. — Ну как же так, без предупреждения…

— Ничего-ничего, просто покажи мне новый цех, в котором ткут парусину, и я тихонько уйду, чтобы никого не смущать. — Настроение у меня сегодня было на редкость хорошее. Уж не знаю, что стало причиной, может быть, яркое солнышко, а может, и что-то другое, пока неведомое.

Старший смотритель на подгибающихся ногах повел меня туда, откуда раздавался стук ткацких станков. Когда мы переступили порог небольшого помещения, так как это был всего лишь эксперимент, то и площади под него пока не были выделены большие, и я увидел Щеголина, который, красный от переполняющей его злости, которая вот-вот могла перейти в полноценный удар, орал на сжавшегося ткача, совсем молодого парнишку, потрясая у того перед носом какой-то синей тряпкой.

— Ты, сучий потрох, как сумел так все испохабить? Мало того что цветную нить схватил, так еще и основу с долевой перепутать? Они же толщины разной!

— Я случайно, я не нарочно, — лепетал паренек, а Щеголин орал все громче.

— Еще бы ты нарочно тут все подстроил! Я тебя сгною! Запорю! — Никто из участников конфликта меня не видел, и они даже не замечали, что вокруг воцарилась тишина, которую только вопли купца прерывали. — Как я эту партию государю покажу?!

Я подошел к столу, на котором лежал злополучный отрез, испорченный неопытным ткачом. Сердце пропустило удар, когда я разглядел синюю с белыми проплешинами плотную ткань. Когда-то я переносил кучу одежды из такой. Точнее, нет, не из такой. Протянув руку, я пощупал отрез. Нет, однозначно не из такой. Эта натуральная, как это было положено изначально, изготовлена из конопляной нити. Я посмотрел шальным взглядом на Щеголина, затем на ткача. Я не знаю, что с этим делать, но нельзя не использовать подвернувшийся шанс. Это будет просто преступление, не использовать его, потому что криворукий ткач умудрился только что соткать деним, больше известный в моем времени как джинса.

Дни летели стремительно, но практически ничего не менялось в масштабах Вселенной, ну или в масштабах отдельно взятого государства. Совершенно незаметно пришла осень, деревья принялись сбрасывать сменившую цвет листву, а Феофан и Феофилакт поняли, что терпят позорное поражение, потому что крестьяне таки накатали челобитную на мое имя, и к ней совершенно неожиданно присоединились дворяне, в чьих деревнях они пытались настроить свою паству на обучение уму-разуму. Ну, тут никаких сюрпризов я не получил, все правильно, летне-осенняя страда в самом разгаре, а тут попы со странными идеями, работников отвлекают. Так что архиепископы нижайше испросили разрешения удалиться в свои епархии, где им все-таки немного проще будет выполнить мои наказы, сроки которых просили перенести. Я разрешил, но пригрозил суровыми карами, если к Новому году у них ничего не получится. Вообще-то к ноябрю что-то получиться должно, дел у крестьян станет поменьше, почему бы и не поучить ребятню читать и писать — опять же, будет кому челобитные писать.