Девочка, которой не было. Мистические истории - Мацейчик Гаянэ - Страница 21

Потом я ее не помню. Скорее всего, дальше было вот что: вернулась Миледи, справилась обо мне, послала за мной, и меня вернули в номер. Но в состоянии подпития и, как выяснилось позже, начавшейся лихорадки я пытался втолковать ей, что розы въяве не такие уж серые, что девочка на фотографиях не помешала книгопродавцу, а вот девушка из ресторации о-о-очень даже раскрыла мне глаза. Наверное, это было началом бреда.

Болею я редко, поскольку, как уже докладывал, совершенно не ощущаю холода и не простужаюсь. Стала ли лихорадка следствием чрезмерного употребления непривычной мне водки или я слег, заразившись от кого-то из собутыльников, я и по сей день не знаю. Неизменно было одно: Миледи, которую не мог ни смутить, ни напугать никакой негодяй, лихорадки боялась. Она немедленно переехала в другую гостиницу, наказав заботиться обо мне самым лучшим образом и подкрепив свой наказ солидной суммой, так что я ни в чем не нуждался.

Убежден, что добрые самаритяне, которые за мною ухаживали, передавали Миледи все, о чем я говорил в бреду, а каким причудливым образом там переплелись девицы и цветы, я и предположить не могу. Когда через пару дней жар спал и я пришел в себя, приветливая и мягкая, как свежая булка, хозяйка поведала мне, что я волновался о своей паре коньков и вроде бы тщился разгадать какую-то головоломку, называя невпопад отдельные буквы, чтобы сложить из них некое слово. Что это было за слово, она не поняла и букв, конечно, не запомнила.

Оглушительным шепотом она рассказала мне, что давеча в гостинице произошло лиходейство: неизвестный заколол ту самую поломойку, с которой я повздорил, прямо в сердце и насмерть. Многие слышали, как я кричал на бедняжку, и полицмейстер был бы рад арестовать столь подозрительного иностранца, каковым являлся я, да все они встали за меня горой и показали, что я всегда вел себя спокойно, как джентльмен, а в тот самый вечер слег и валялся эти дни в бреду, и всякий видел, что я не вставал и был в таком беспамятстве, что не мог расквитаться со зловредной девицей. По хозяйке было видно, что она рассчитывала на щедрую оплату сей любезности.

Я чуть было не вскочил с постели, но слабость уложила меня обратно. Что-то екнуло в груди. Я лишь подтянул к подбородку овчину, которой укрывался все эти дни, а потом скосил глаза и проверил, там ли еще привычное пятно, девочка-фантом. Да, она была на месте.

– Как так закололи? – спросил я тихо.

– Прямо в сердце, – не без удовольствия повторила хозяйка. – И главное, поговаривают, что оружия-то не было никакого, а по дырке судя, как чем острым ткнули, но не ножом, и не гвоздем, и не…

– Чем?

– Вроде как сверлом или резцом каким, а болтают, что то не металл был, а как будто…

– Что?

– Сосулька будто.

Что-то невыносимо заныло в сердце, как будто и туда ворвалась острая, как сверло, сосулька.

– Летом? – усмехнулся я через силу.

– Ну, ледники-то имеются у нас, вдруг господам шампань подать или что прикажут.

– Так там лед кусками, а не сосульками.

– Не знаю ничего, а так люди болтают, – заключила она, поджав губы. – Вы-то чего изволите?

– Чего?

– Брусники моченой? Для здоровьичка хорошо вам будет, в самый раз.

Я кивнул. Как я уже объяснял, мне все равно, что есть – и питаться ли вообще. Все равно всё серое, муторное и на один вкус. Мне просто хотелось, чтобы она ушла.

Все дело представилось мне с абсолютной ясностью: с девицею расправилась Миледи. Сосульки – ее излюбленные стилеты, которые после тают, не оставляя следов.

Мы сели в поезд, когда я достаточно окреп. Никто и не подумал задерживать прекрасную Миледи, а меня очистили от подозрений, основания для которых были настолько смехотворными, что наверняка зародились вовсе не у полицмейстера, а у самой предприимчивой хозяйки в надежде на дополнительный куш.

Я сидел в изысканном купе напротив Миледи, и взгляд мой отдыхал. Она была такой же, как всегда, – ледяной и безупречной, с идеально симметричными чертами лица. Нельзя было заметить, чтобы ее расстроила моя болезнь или обрадовало мое выздоровление.

– Что если я умру когда-нибудь? – сказал я.

– Непременно.

– Ну да, разумеется, когда-нибудь мы все умрем…

– Не все.

О. Даже так. Я догадывался, но никогда прежде не думал об этом. Мне все было безразлично. Однако сейчас, когда поломойку убрали… и из-за чего? Мне стоило выяснить, почему это произошло. Впереди еще много городов, дорог и девушек.

– Мне всё казалось, я умираю, – проговорил я жалобно.

– И?

Нет, такой тон был ошибкой.

– Но я-то поправился. А потом мне рассказали, что в гостинице все же кто-то погиб… девушка, ее убили…

– Как страшно, – отвечала она равнодушно. Так равнодушно, что это даже не было иронией.

– Но почему?

– Потому что все умрут когда-нибудь?

– Она умерла не когда-нибудь, Миледи, а очень рано. Она была молода.

– Правда?

– Ты же знаешь.

– Откуда мне знать.

– Ты знаешь, и мне надо знать. Почему это произошло?

– Тебе не все равно? – она чуть-чуть приподняла верхнюю губу, как делают собаки, когда злятся. Ее это не портило. Ничто не могло испортить эту совершенную красоту, вот только люди, обычные люди, которых везде хватает, часто признавались мне, что их не тянет взглянуть на нее еще и еще раз. Иные спрашивали, как я выдерживаю рядом. Я цеплял на лицо улыбку. Мне было все равно. А теперь?

– Миледи, мне хотелось бы знать, – сказал я вежливо, но твердо. Она ценила твердость, несгибаемую, ледяную и кристальную.

– Зна-ать?

– Чем эта убогая девушка заслужила твое внимание?

Она молчала, глядя в окно, за которым все убегала и убегала вдаль серая тайга. Я ждал. Я умел ждать.

Это всё, что я делал годами.

Откуда я сам? Я не помню. Как меня зовут на самом деле? Какой язык мне родной? Почему мы мечемся по свету, как перекати-поле? Почему еще пару дней назад мне в голову не приходили вопросы?

Я скосил глаза: девочка была со мной.

Молчать, спокойно, как айсберг ждет неосторожный корабль. Как глыба снега на крыше поджидает неосторожного прохожего. Я давно научился ждать, пока королева повернется ко мне и поманит своим ослепительно белым пальцем, холодным, как сосулька.

Буквы. Узнать бы еще, о каких буквах, о каком слове я болтал в бреду… Я посмотрел в окно поезда. Оно было слева от меня. Справа в поле зрения показалась девочка-фантом. Она приложила палец к губам. Про это спрашивать было нельзя.

– Она оскорбила тебя, – произнесла наконец Миледи уставшим голосом.

– Как? Я не заметил.

– Она сочла, что ты плохо видишь. Ты, такой прекрасный фотограф, у которого по всему миру поклонники и почитатели твоего таланта, ты, ты плохо видишь!

– Она говорила о цвете, – осторожно заметил я, как бы припоминая.

– Кому нужен цвет?

– Ну да.

Значит, у меня и правда что-то с глазами. Помимо девочки, я имею в виду. Значит, на самом деле в мире есть краски, другие краски, не только черная и белая и все оттенки их смешений. Спасибо безымянной поломойке, которая поплатилась жизнью за эту весть.

А розы…

III

Мы не возвращались в Российскую Империю еще целый год.

Весь этот год я вынашивал мысли об убийстве. Сидел напротив Королевы в ресторациях, выдерживал ее испытующий взгляд в тесном купе, лежал бок о бок с ней в постели в ночной тьме – и думал, как можно ее убить. Люди так умеют.

Впрочем… человек ли я? У меня нет никаких желаний, никаких чувств. Я даже не помню ничего о прошлом, о том, что было до нее. Она забрала мою жизнь. Почему бы мне не забрать ее жизнь взамен?

Я перебирал разные варианты, мысленно играя с ними, как с ледяными кристаллами. Столкнуть с высоты, толкнуть под поезд, применить нож для колки льда? Посадить на горячую печку, пока она не растает? Или просто задушить, когда она спит рядом, и голова ее лежит возле моей, и ее белые волосы покрывают белую наволочку…