Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 21

- А-а-а! - визжу я, прыгая на столике (тот ходуном ходит, а зеркало звенит). - Убей их! Убе-е-ей!

И кровожадно тычу пальцем в пол – чтобы Антон уж наверняка понял, кого убивать.

Антон повинуется… весьма необычно. Я честно предполагала, что он их просто окончательно затопчет. Разве не так от насекомых избавляются? Вместо этого Антон креативно поджигает ковёр.

Я серьёзно: он выхватывает из ящика прикроватной тумбочки автоматическую зажигалку (я понятия не имела, что она там есть, но Антон, очевидно, помнил), нажимает на кнопку и спокойно, деловито подносит к ковру в нескольких местах.

Вспыхивает ковёр быстро, дымит жутко, и где-то в глубине дома испуганно визжит пожарная сигнализация. Прямо как я только что.

Уже нет, конечно, теперь я молчу – зачем кричать: открыв рот, я наблюдаю. Мне вдруг становится любопытно: это Антон после смерти поглупел, или по жизни таким был? Он спалит сейчас дом на фиг!

Но сама я поражённо замираю на туалетном столике, пока пламя не перекидывается на кровать. Тогда я кричу что есть мочи:

- Туши! Быстро туши!

Антон послушно принимается хлопотать, набрасывает на огонь одеяло, плед, мой халат… И заливает пламя из кувшина ровно в тот момент, когда в дверях появляется врач, Анатолий Николаевич с огнетушителем и Анжелика, почему-то с противогазами. В руке, не на голове… по назначению. Она мнёт их, как игрушку-антистресс и смотрит на меня со знакомым выражением презрения и удивления (пятьдесят на пятьдесят). Она молчит, но я и так слышу непроизнесённое: “Идиотка!!!”

Самый спокойный из всех, Олег Александрович отодвигает Фетисова-старшего, заходит в комнату, открывает окно – у меня почти сразу перестаёт першить в горле от едкого дыма – поднимает с кровати чудом выжившую в этом дурдоме гусеницу, с любопытством изучает, потом выдаёт что-то на латыни и улыбается, подняв на меня взгляд.

- Они не ядовиты. Юная леди, слезайте.

Словно мне от этого должно стать легче. Да какая разница, ядовиты или нет – это же гусеницы! Я умру от страха.

Так что я смотрю на него с открытым ртом и не двигаюсь.

- Давайте, Оля. Эта крошка, - врач вертит в пальцах гусеницу, а та пытается согнуться в кольцо, наверное, хочет его если ни обжечь, то укусить, - боится вас куда сильнее, чем вы её.

Я смотрю на гусеницу и думаю, что поспорила бы с этим утверждением. А Олег Александрович продолжает:

- Слезайте, я как раз вас осмотрю. Толя, соседняя комната, Антона, ведь свободна?

- Э-э-э… - выдаёт Фетисов-старший и звонко роняет на пол огнетушитель.

Подо мной громко скрипит столик. Я пугаюсь и падаю на руки Антону – тот, конечно, ловит и осторожно прижимает меня к себе, легко, словно я ничего не вешу.

- Вот и прекрасно, юная леди, - невозмутимо кивает врач, глядя на нас. - Идёмте в соседнюю комнату, я вас осмотрю. Вам нельзя быть на сквозняке…

Тут он, похоже, впервые обращает внимание на Антона. И наконец-то его узнаёт.

Пауза.

Антон держит меня, Анжелика мнёт противогазы, Анатолий Николаевич хмурится, потом тихо произносит:

- Ну вот… э-э-э… как-то так. Мда…

А врач издаёт тихий звук вроде кряканья. И натурально падает в обморок – медленно, обмякнув, укладывается на пол. К останкам ковра и гусениц.

- Мда… Как-то так, - повторяет Анатолий Николаевич. - Лика, у нас ещё остался нашатырь?

На этой минорной ноте скетч можно было бы закончить. В книге, на сцене или фильме. В жизни он, к сожалению, продолжается.

Поднятый нашатырём (ну хоть не вуду), Олег Александрович больше не хочет меня осматривать. Он кружит вокруг равнодушного Антона и тоненько восклицает:

- Это же невозможно! Невозможно! Так не бывает!

А мы – я, Фетисов-старший и его жена – сидим в комнате Антона на креслах и диване. И переглядываемся, как заговорщики. Невозможно, ну да…

- Кхм, - откашливается Анатолий Николаевич. – Олег, успокойся…

- Но он же жив! Как он может быть жив после того, как его похоронили?!

Фетисов-старший на мгновение устало закрывает глаза. Потом снова откашливается.

- Это долгая история. Давай ты осмотришь Олю, потом мы выпьем, и я её тебе расскажу?

Олег Александрович не хочет пить. Он пытается ткнуть в Антона пальцем (может, думает, что Антон испарится, как привидение?). Антон уклоняется. Врач наступает, и так они доходят до противоположной стены, потом Антон как-то изворачивается – и к стене спиной прижимается уже врач.

- Но как?! – спрашивает он слабо.

- Врачебная ошибка, - Фетисов-старший, наоборот, выглядит очень уверенно, даже посмеивается. - Ты не представляешь, как мы были рады, когда узнали! И смогли вовремя Антона… вытащить. Из могилы. Мда. Сам бы он не вышел ведь, правильно?

- Oui^[1], - эхом повторяет мадам Анжелика.

Я тихо хихикаю – это нервное. Но да, я догадываюсь, как эти двое были счастливы увидеть сына живым… Со мной на руках.

Олега Александровича заботит другое.

- Ошибка? - взвизгивает он. - Я был среди тех врачей, которые, по-твоему, ошиблись! Это невозможно! Ты видел приборы! Ты его видел! Он же синий был, он задохнулся!

Фетисов-старший разводит руками.

- И тем не менее. Олег, ну правда, успокойся. Я покажу тебе медицинское заключение… Из твоей же клиники, между прочим.

- Покажи!

- Хорошо, но сначала осмотри Олю.

Олег Александрович ловит мой взгляд, моментально смущается – наверное, ему стыдно за свою вспышку. Он огибает Антона по широкой дуге и приближается ко мне.

- Д-да, конечно… Сейчас… Ну что же, юная леди, что вас, хм, беспокоит сегодня?

- Гусеницы, - честно отвечаю я.

- Гусеницы, - повторяет Олег Александрович. Мыслями он сейчас определённо не со мной.

Мыслями – да, а вот руки у него, словно автомат, сами находят в чемоданчике термометр, стетоскоп…

- Гусеницы, - по-французски повторяет Анжелика. И резко встаёт. - Я проверю, разогрет ли завтрак.

Фетисов хмурится, глядя ей вслед, но оставлять нас с Антоном наедине с доктором не решается.

- Ну как… Как… - повторяет Олег Александрович, слушая мне грудь. - Это невозможно, не-воз-мож… - Тут он замирает. Хмурится… И медленно отступает от меня, словно и я стала привидением.

- Ну что такое? - вздыхает Анатолий Николаевич. - Она умирает?

Я тут же пугаюсь. Умираю? Уже? Но я же отлично себя чувствую! Даже выспалась.

- Не-е-ет, - тянет врач. - Она… полностью здорова!

Я облегчённо выдыхаю. Ура! Я так и знала.

Хм, вообще это странно, конечно. Почему я здорова, если вчера буквально загибалась от озноба, а горло и грудь болели так, что жуть просто?

- Ну это же замечательно, - натянуто улыбается Фетисов-старший. И тоже смотрит на меня с подозрением.

- Но у неё только вчера был острый бронхит! - снова взвизгивает доктор.

Снова пауза. Фетисов-старший вопросительно смотрит на меня. Я мотаю головой, дескать, я ничего не делала, правда! Да и что я могла?

Фетисов хмыкает.

- Ну так… Организм молодой, здоровый. Вылечился.

- Вылечился?! - повторяет Олег Николаевич. - Да что за чертовщина творится в этом доме?!

Согласна.

И Анатолий Николаевич согласен, но конечно, молчит. Он встаёт и говорит совсем другое:

- Олег, пойдём-ка выпьем. Мне тут… э-э-э… передали ведро красный икры. Ты же любишь красную икру? А куда мне одному ведро, если эти вот все от неё нос воротят. Пошли – на закуску самое оно.

Врач даёт себя увести, но постоянно оглядывается то на меня, то на Антона. И беззвучно что-то шепчет дрожащими губами. Наверняка “Чертовщина!”

Оставшись одна (Антон не в счёт), я прижимаю ладонь ко лбу (и правда прохладный, а не тревожно-жаркий, как вчера) и сгибаюсь пополам от истеричного хохота. Чертовщина, о да-а-а!

Антон смотрит на меня с ласковой улыбкой блаженного. Смотрит, но не делает и шага ближе, словно боится, что я снова его прогоню. В памяти сами всплывают слова Барона из сна: “Красивый, богатый мальчик на коленях перед тобой. Тебе это нравится. В душе – тебе это нравится”.