Представление о двадцатом веке - Хёг Питер - Страница 9

Кристофер Людвиг отправился по этим временным тропам, демонстрируя усердие и педантичность, и можно предположить, что его пристрастие к сказочным существам из бумаги на самом деле объяснялось стремлением к порядку, который он наконец-то обрел в бухгалтерских книгах, желтых архивных шкафах и непрерывно растущих стопках заказов. Заказы эти он внимательно просматривал исключительно для того, чтобы составлять бесконечные таблицы, заполнение которых, при том что никто не мог объяснить происхождение заказов, стало его главной, непреложной заботой. Таблицы эти представляли собой что-то вроде расписаний, по которым можно было установить, кто в какое время дня чем занимается, и в первую очередь чем занимается сам Кристофер. Первая таблица содержала список его собственных дел — с той минуты, как утром его в спальне одевали горничные, ставшие посредниками в вечной борьбе Кристофера с теми предметами гардероба, с которыми он так и не заключил мир, до того момента, когда там же, в спальне, ему помогали ложиться в постель после длинного дня в большом кабинете и долгих странствий по коридорам, в которых он так и не научился ориентироваться, и добирался в нужное место только потому, что его сопровождала одна из горничных, а горничные в свою очередь старались пользоваться теми коридорами, в которых они не сомневались, и при этом, передвигаясь по ним, все равно тряслись от страха заблудиться.

Когда Кристофер столь основательно запротоколировал свое время, что все его действия в течение суток были записаны с точностью до половины секунды (он провел кропотливую работу — по его просьбе три горничные в течение нескольких месяцев сидели по ночам у его кровати, чтобы он составил представление о том, как протекает его сон, хотя вообще-то с трудом выносил присутствие женщин), он обратил свой взор на остальных сотрудников, — не потому, что закончил изучение собственного времени, но потому что к этому его призвала мать.

В один прекрасный день Старая Дама исчезла. Однажды утром несколько служащих, которые пришли на работу ранее положенного времени, чтобы успеть прибраться на рабочем месте, увидели, как она на некотором расстоянии следует за своим сыном, которого ведут по коридорам дома, превратившегося к этому времени в один огромный совершенный часовой механизм. Движения Кристофера были полностью синхронизированы с многочисленными часами, попадавшимися ему по пути в кабинет, и служащие чувствовали, что даты поставок, конечные сроки сдачи работ и сроки оплаты векселей все больше сжимаются, и им уже некуда деться от их давления. Старая Дама постояла некоторое время в широких дверях кабинета, сосредоточенно глядя на склонившегося над столом сына, и с тех пор ее никто больше не видел. Когда она поворачивается и исчезает в лабиринтах дома, всем, кто наблюдает за ней, одновременно приходит в голову мысль, что под плотно прилегающим сатиновым платьем и корсетом, который две самые сильные кухарки каждое утро затягивали с помощью рычага, ее обрюзгшее тело колышется с игривой моложавостью, глумясь тем самым над временем, но мысль эта их пугает, и они стараются не встречаться друг с другом взглядом и поскорее выкинуть ее из головы.

На смену пустоте, возникшей после исчезновения Старой Дамы, пришел ритмичный рост предприятия. На первых порах журналисты никак не могли понять, как злободневные, но не ими написанные статьи таинственным образом материализуются в плетеных корзинках на их письменных столах. Типографские рабочие с удивлением обнаруживали по утрам необъяснимые, сами по себе прибывшие партии бумаги, а управляющие пытались скрывать свое изумление от постоянно растущего потока заказов, поступавших из разных уголков страны, а со временем и с других континентов — с непроизносимыми адресами клиентов и экзотическими почтовыми индексами. Но постепенно они примирились со всем, решив, что Старая Дама просто удалилась от мира как египетский фараон в какой-нибудь тайный отдаленный склеп или в одну из своих роскошных туалетных комнат, чтобы из какого-нибудь золоченого саркофага, куда могло уместиться ее тело — все еще крупное и подвижное, как туловище носорога, — наблюдать за всеми ними. Они поняли, что все было приведено в непрерывное движение, или, другими словами, ей удалось осуществить мечту всякого нувориша, выскочки, парвеню, тирана и начальника — добиться стопроцентного контроля над временем.

Думаю, теперь она могла чувствовать себя спокойно еще и потому, что Кристофер Теандер каждый день склонялся над своими столбцами цифр, поднимая голову лишь для того, чтобы смахнуть пылинку с сюртука, безупречного, как и его белые воротнички, или с манишки, всегда накрахмаленной так, что походила на доспехи, стоящие в рыцарском зале, который в свое время появился в доме по распоряжению Старой Дамы. Мелкие движения, которые у других людей можно было бы счесть признаком живого интереса к своей внешности, делали Кристофера похожим на куклу-марионетку или на дергающуюся фигурку на веревочке более, чем когда-либо прежде, более даже, чем в детстве, когда он молчаливо сопровождал родителей, наносивших визиты, и так как он никогда не говорил со своими работниками, никому — даже служанкам, которые каждое утро и каждый вечер без всякого интереса созерцали его наготу — не могло прийти в голову, что за матовым лбом, потухшими глазами и нечеткими контурами тела скрывается живой человек, и это представление о Кристофере не претерпело никаких изменений даже после объявления о его помолвке.

Однажды утром все знакомые семейства и все деловые партнеры получили белоснежную открытку с сообщением о счастливом событии — помолвке Кристофера Людвига Теандера Рабова и дочери пробста[11] Катарины Корнелиус Бак. Всерьез к этому отнестись было нельзя, ведь всем было известно, что Кристофер Людвиг и дочь пробста прежде никогда не встречались. Во-первых, потому что Кристофер за время детства и юности почти не покидал свой огромный кабинет, во-вторых, потому что он в соответствии с установленным в доме порядком никогда не оставался один — без слуг или родителей, и, в-третьих, потому что Катарина до недавнего времени проживала на курорте в Германии, где ее тщетно пытались излечить от уже тогда мучившего ее чахоточного кашля. И тем не менее у большинства получивших открытку возникли какие-то смутные сомнения: хотя подписи на ней и не было, текст был напечатан шрифтом «Fed Venus». Этот шрифт, в сочетании с тяжелым, горько-сладким ароматом сушеных австралийских гвоздик напомнил большинству адресатов о матери Кристофера и о ее даре предвидения. Пастор Корнелиус сначала глазам своим не поверил, потом рассердился, даже разгневался, но немного спустя поостыл и впал в молчаливую задумчивость. Несколько дней он пытался выведать что-нибудь у дочери, но та ушла в себя, время от времени заходясь в приступе кашля, и в конце концов он отправился к Кристоферу. Войдя в его кабинет, он молча положил перед ним открытку. Кристофер внимательно изучил ее, потом проверил, как дата помолвки согласуется с его распорядком дня, и только тогда поднял взгляд на пробста.

— Совершенно исключено. Если только вся помолвка не прошла менее чем за полсекунды, — сказал он без тени улыбки.

Корнелиус ушел, убежденный в том, что полученная им открытка — чья-то дурная шутка, а о Кристофере он подумал: «Вот же дурак, безнадежный, непроходимый дурак, прости Господи!»

Несколько месяцев спустя были разосланы приглашения на свадьбу. В почтовые ящики их опустили ночью, и никто не видел, кто их разносил. Приглашения выглядели аляповато и изобиловали множеством пышных деталей. Текст был напечатан золотыми буквами на бумаге ручной работы, с тисненой монограммой Старой Дамы — епископской митрой, обернутой шелковым платком, а по периметру были изображены гербы Рудкёпинга и амуры с бутылками шампанского в пухленьких ручках. В приглашении перечислялись все этапы великого дня, начиная с венчания, которое должен проводить сам пробст и которое должно начаться в половине шестого утра, чтобы служанки и те управляющие и печатники, которые работают в воскресную смену, не опоздали к началу рабочего дня, после чего должен был состояться праздничный прием в продолговатом дворе, а вечером — торжественный обед, ход которого был расписан с точностью до секунды, в том числе было указано, кто именно из жителей города будет произносить речи и какова продолжительность этих речей, а также излагалось краткое их содержание и давались рекомендации относительно длительности аплодисментов перед тем, как гости перейдут к поглощению меню, которое тоже было подробно описано и представляло собой какое-то чудовищное сочетание пристрастия Старой Дамы к кухне ее прошедшего в нищете детства с ее очарованностью богатством. Угощать гостей будут ячневой кашей с шампанским, омлетом с беконом, мятным ликером, винным желе на основе «Шато Марго» и марципаном, предварительно законсервированным в утином жире, а когда подадут кофе, коньяк и очищенную от сивушных масел картофельную водку, которую Старая Дама по-прежнему предпочитала ликерам и крепленым винам, к лепным потолкам взлетят фейерверки, заиграет оркестр из восемнадцати человек в форме пожарных и на столе появятся шоколадные конфеты, цельные кофейные зерна, пшеничный хлеб, сливочное масло, блинчики с вареньем из черной смородины и светлое бочковое пиво. А к окончанию торжества из отдаленной деревни прибудет четверка крепких парней брутальной наружности, которым заплачено в том числе и за то, чтобы они ни капли не взяли в рот до восхода солнца, когда им придется выпроваживать последних гостей — таковые были перечислены поименно, как те, кто добровольно уйдет на рассвете, прихватив с собой последний бочонок пива, так и те, кто станет упираться и откажется идти домой, мешая тем самым уборке, без которой рабочий день в понедельник не может начаться вовремя. Вот этих последних крутые деревенские парни, повыбивав им зубы, шарахнут головой о белый буковый пол, а потом выкинут на улицу, где те полежат в канаве, захлебываясь кровью и соплями, до того точно указанного момента, когда им пора будет уползти восвояси, чтобы огромный дом в глубине площади мог встретить первые лучи солнца начищенными до блеска окнами и готовностью к труду, и не осталось бы никаких досадных следов после счастливого события, вот и всё, и «наилучшие пожелания, особенно тем, кто приглашен на обед», писала Старая Дама, и к приглашению прилагался также список гостей, под которым стояла ее подпись.