Представление о двадцатом веке - Хёг Питер - Страница 31

И тем не менее театр не отказался от Адониса. Рабочих сцены снедало любопытство, сродни тому, что заставляет меня рассказывать о его судьбе, желание понять, что скрывается за всеми теми ролями, которые Адонису довелось сыграть, пытаясь не разочаровать ни одного живого человека, и, если получится, и ни одного мертвого. На самом деле, он мало чего требовал от жизни, ему хотелось лишь участвовать в той радости, которая окружает актера и ореол которой он заметил когда-то вокруг своего дедушки на том турецком базаре, оставаясь при этом почти невидимым и ни в коем случае не мешая никому. Театр принял его, поручив ему создавать волны в нашумевшей грандиозной постановке, и ему показалось, что он достиг предела своих мечтаний.

Представление называлось «Великое путешествие Сигурда вокруг Земного шара», и было оно компиляцией из произведений выдающегося писателя Хольгера Драхмана, очередной его попыткой удовлетворить всех, ну просто всех — без исключения.

Пьеса представляла собой беспримерный компромисс. Сюжет, с небольшими изменениями, Драхман позаимствовал из «Вокруг света за восемьдесят дней», но главным персонажем стал Сигурд Йорсальфар из знаменитой романтической драмы под тем же названием. Диалоги были взяты из нескольких его собственных незаконченных драматических произведений, и в антрактах он показывал эпизоды из современных фривольных сатирических сочинений, несколько смягчив их язык, а также позаботившись о том, чтобы в пьесе не было слова «немецкий», поскольку в этом случае Министерство иностранных дел никогда бы не разрешило ее из-за напряженной ситуации в Европе. Чтобы обеспечить себе благосклонность королевской семьи, он убрал все сцены в трактирах и малейшие намеки на проституцию. Дабы не оскорбить чувства членов общества по укреплению морали «Ночная стража», которое внимательно следило за репертуаром театра, он специально написал и вставил в постановку пять назидательных баллад, использовав мотивы современных псалмов, еще ему пришлось отказаться от брака Филеаса Фогга со вдовой Аудой, которую он обрек на смерть на костре вместе с умершим мужем. Кроме того, из-за театральных интриг постановку пьесы поручили полуслепому профессору — историку литературы, декорации — ученику директора Академии (тому самому Мельдалю, который на самом деле был братом Адониса), а роль путешественника Сигурда пришлось переписать, чтобы героиней стала женщина, поскольку театр должен был обеспечить своей примадонне главную роль. Пьеса имела оглушительный успех, и на премьере, когда билеты на последующие пятьдесят спектаклей, а также и на гастрольные представления по всей стране были уже распроданы, директор театра повернулся к Драхману.

— Вы непревзойденный мастер, — сказал он.

Писатель провел рукой по волосам, белым и мягким, словно взбитые сливки, и улыбнулся полубезумной улыбкой.

— Я непревзойденная шлюха, — ответил драматург.

В обязанности Адониса — вместе с семеркой других молодых людей — входило каждый вечер разворачивать синее полотно и управлять им. Полотно это изображало море в тех сценах, которые происходили на борту парохода «Монголия», и задачу свою Адонис выполнял так, что никто не мог предъявить к нему никаких претензий. Не поддаваясь соблазнам, он наблюдал, как его товарищи перенимают пристрастие актеров к спиртному и готовы оказать любые услуги пожилым мужчинам и женщинам, пытающимся продлить очарование представления, купив на короткое время возможность распоряжаться этими мальчиками, которые продавали себя в равной степени из жадности и любопытства увидеть изнанку общественной морали, фраков, шлейфов и длинных перчаток. Сам Адонис держался в стороне, потому что не хотел разочаровывать родителей, которых он понемногу уже начинал забывать, и потому что всерьез считал театральную сцену огромной и искусной машиной для облагораживания человека. Каждый вечер он с удовольствием наблюдал волшебное превращение, происходившее с актерами и зрителями, каждый вечер пьянство, истерики, неудачные и совершенные самоубийства, жестокий эгоизм куда-то исчезали и оставались лишь слезы и возгласы восторга, музыка и фейерверки, которые словно благодаря алхимической реакции заставляли зал рыдать, или взрываться, или торжественно молчать — так что слышно было лишь шарканье ног театральных служителей, время от времени выносивших на носилках тех офицеров, которые теряли сознание от душевного волнения, когда со сцены звучало:

— Мы датчане и навсегда останемся датчанами.

Поучаствовав в шестидесяти представлениях за шестьдесят дней, Адонис решил, что это и есть его жизнь. Благодаря его неизменной кроткой готовности прийти на помощь, директор и работники театра забыли о его возрасте и стали давать ему все больше и больше разных поручений. Теперь каждый вечер, когда он освобождался от своей последней технической роли, которых у него становилось все больше, его отправляли ночным поездом или почтовым дилижансом, а иногда верхом или на велосипеде, в очередной город, чтобы удостовериться, что местный реквизитор решил всегдашнюю безнадежную задачу и раздобыл бесплатно старинные диваны, королевские стулья или соорудил огромные триумфальные арки, которые требовались для представления на следующий день. Чтобы заполнять залы, привлекать в театр как можно больше зрителей и никого не разочаровывать, необходимо было расширять репертуар, и Хольгер Драхман, сам себе улыбаясь, сократил первоначальный спектакль вдвое, чтобы осталось место для представления «Под знаменем идеи». Речь в нем шла об условиях жизни рабочих, и горькая правда пьесы под конец подслащивалась сценкой «Дочь корсетных дел мастера», над которой невозможно было не смеяться, что все и делали, в особенности Адонис. Каждый вечер он, обессилевший, едва стоя на ногах, чуть не рыдал от счастья, что его окружают смех и аплодисменты.

Интриги внутри театра никак его не затрагивали. На каждом представлении он полностью отдавался иллюзиям, и этому не мешали ни нелепая мебель на сцене, ни местные статисты, выступавшие в сабо и иногда падавшие в оркестровую яму, ни крайне неподходящие помещения для спектаклей — нередко это были гимнастические залы или амбары, где с потолка свисали керосиновые лампы, болтаясь над пароходом «Монголия» и синим морем, которым мальчики, отвечающие за волны, управляли столь виртуозно, что зрители в передних рядах приподнимали платья и сапоги на пуговицах, чтобы те не промокли. Для Адониса все в театре дышало правдой, пусть даже это и был запах пудры, несгоревшего газа, просмоленных канатов, из которых делались парики, пыльных декораций и бензина, с помощью которого Адонис собственноручно выводил пятна с перчаток и кринолинов примадонны, и это в очередной раз убеждает меня в том, что Дания, вопреки распространенному мнению, страна отнюдь не бесстрастная, а напротив — самое неистовое место на карте мира. Ибо в какой другой культуре вы встретите такое двуличное поведение актрис: за кулисами, пока Адонис очищал от пятен их карнавальные костюмы, они тискали его, нашептывая, что могут научить его кое-чему в жизни, — он при этом не знал, куда от них деваться, — а на сцене они изображали нежных, тихих и трогательных девушек, светлых и поэтичных, после чего их поклонники и другие актеры, игнорируя стойкий запах бензина, осыпали лепестками роз их глубокие декольте. В какой еще культуре мы можем наблюдать столь абсурдную двойную мораль?

Иногда в памяти Адониса всплывали слова деда о том, что «жизнь, мой мальчик, это странствие по площадям и рынкам, и самое большее, на что можно рассчитывать, это на то, что Дух Божий за время выступления хотя бы раз снизойдет на актера». Адонис по натуре своей был слишком осторожным, чтобы поверить в божественное вмешательство, но никогда не возражал против этого мудрого высказывания. Он вырос под влиянием парадоксальных представлений своих родителей о честности и научился жить среди явно непримиримых противоречий. Теперь ему казалось, что стоит, пожалуй, признать правоту дедушки. В сознании Адониса его собственная жизнь тоже представлялась ему площадями, которые незаметно переросли в театральные залы и которых становилось все больше и больше, так как театру удалось получить достаточно денег для продолжения турне, и наконец наступил тот день, когда Адонис встретил Анну.