Русские дети. 48 рассказов о детях - Сенчин Роман Валерьевич - Страница 66

Стоя под Пизанской башней, Гдов размышлял о том, что в нынешней России выгрести против течения на реке Е. в не погоду смог бы только президент РФ В. В. Путин, потому что всю жизнь занимался в КГБ спортом. «Д. А. Медведеву при всём уважении к нему это, боюсь, было бы сделать слабо́, – мельком подумал Гдов. – Ну, вот ещё министр обороны Сергей Кужегетович Шойгу, возможно, сдюжил бы, потому что он – генетический тувинец, взрос на реке Е., выкормлен буйволиным молоком и мясом маралов. Зато министр культуры Мединский, тот самый, который сплагиатил у доброго десятка других „ученых“ весомую часть своей диссертации, наверняка элементарно обосрался бы со страху там, на реке Е., ещё не садясь в лодку». Это, замечу я для адептов «басманного правосудия», всего лишь ОЦЕНОЧНОЕ МНЕНИЕ писателя Гдова, находящегося хоть и под Пизанской башней, но над схваткой. Поэтому просим власти не преследовать писателя Гдова, да и меня, писателя Евг. Попова, автора этого сочинения. «Мы против властей не бунтуем», – как нас давным-давно научил отмазываться Михаил Булгаков, тоже писатель.

В музее тоже все вдруг заплакали, весь персонал, хотя непосредственно перед приходом ребёнка Гдова явно пили чай с пряниками, колбасой и вареньем, сильно похоже было на это, лоснились физиономии у музейных лиц женского пола.

Тем не менее скорбная тётенька в валенках, вытерев губы, записала ребёнка Гдова в толстую памятную тетрадку, и уже вечером того же 6 марта 1953-го чёрный радиокруг сообщил всем жителям города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, что ПЕРВЫМ В ГОРОДЕ цветы усопшему вождю принёс октябрёнок Гдов. Поэтому, если настанет время и всех будут судить за коллаборационизм и шашни с тоталитарными, а также авторитарными и колониальными режимами, то Гдову тоже не избежать своей горькой участи. «Но я могу не волноваться. Ведь такие времена наступят, когда мне Пизанская башня на голову упадёт», – ухмыльнулся Гдов.

Писатель Гдов, даром что в давние уже теперь времена окончил Московский геологоразведочный институт им. С. Орджоникидзе и когда-то служил в Сибири рядовым геологом, всегда был тщеславен, в детстве – тем более. Поэтому, услышав по радио про себя в передаче с характерным на званием «Сталинские внучата», он 7 марта 1953-го страшно возгордился. Ещё бы! Ведь его, дошкольника, не только прославили НАВСЕГДА, но ещё и назвали (авансом) ОКТЯБРЁНКОМ. Папа Гдова, Анатолий Евгеньевич, бывший футболист команды «Динамо», а к марту 1953-го кардинально спивающийся офицер внутренних войск МВД (Министерство внутренних дел), и мама Гдова, Галина Александровна, работник детских садов, были днём на работе. Помыкавшись, Гдов отправился за занавеску к бабушке Марине Степановне. У папы в биографии было тёмное пятно. В анкетах он писал «из учителей», а на самом деле, как это выяснилось лишь лет через десять после его смерти, всю жизнь скрывал, что является сыном расстрелянного священника. Бывает… МВД, кстати, именно 7 марта 1953-го временно объединили с МГБ (Министерство государственной безопасности). Тоже бывает… У нас в стране всё бывает…

Бабушка Марина Степановна, носившая в девичестве знаменитую сибирскую фамилию Краснопеева, жила за занавеской, отдельно, а не в общей комнате, где сосуществовали вместе Гдов, папа с мамой и старшая сестра Гдова Наташа. Отдельно, потому что болела залеченным туберкулёзом, даже ездила куда-то, Гдов не знал и никогда теперь не узнает куда, на лечение кумысом. Где и познакомилась со своим будущим мужем Федосеевым, который отцу Гдова приходился отчимом, но это не имеет особого значения, потому что он, один из основателей пединститута в городе К., давным-давно, ещё перед Второй мировой войной, тоже умер. От туберкулёза, а вовсе не от сталинских репрессий, как многие другие основатели чего-либо у нас в стране. Бабушка, вдова и расстрелянного, и Федосеева, тоже была интеллигентная. Отец у неё был поп. И дед у неё был поп. А сама она писалась в анкетах «преподавательницей», окончив, естественно, ещё до революции женское епархиальное училище. Гдов ещё долго после окончания школы не ведал, что учебное здание, в котором он провёл своё отрочество, переходящее в юность, и есть то самое епархиальное училище, которое окончила когда-то его бабушка. Это теперь все всё знают. Даже и то знают, чего и не было никогда, – врут, подвирают, грешат неточностями по слабости ума или ради денег. Люди, ребята, люди! Люди, родные мои, на то и люди, что им ни что человеческое не чуждо, хотя в это «человеческое» иной раз такая, прямо надо сказать, пакость входит…

Гдов решительно отодвинул занавеску и был поражён. Бабушка Марина Степановна безо всяческих следов скорби на всё ещё красивом лице покойно курила папиросу «Беломорканал», вставленную в длинный стильный мундштук, и читала книгу. Гдов зачем-то на всю жизнь запомнил её название – «Витязь в тигровой шкуре». Шота Руставели. Перевод К. Бальмонта.

– Баба, здравствуй, – сказал Гдов.

– Здравствуй, внучек, – любезно отозвалась бабушка.

Помолчали. Дымилась папироса. Книга лежала обложкой вверх на кровати, застланной шерстяным одеялом «с начёсом».

– А ты почему не плачешь? – решился наконец Гдов.

– По какому такому случаю я должна плакать?

– Так ведь Сталин умер.

– А я здесь при чём?

Действительно… Гдов, затаив дыхание, во все глаза глядел на бабушку.

– Подох чёрт нерусский, куда и дорога, – заключила она и снова уткнулась в книгу.

Гдов как ошпаренный выскочил из-за занавески, натянул пальтишко, шапку.

На дворе было холодно. Потому что март 1953-го в Сибири – это зима.

Куда… Пойти… К кому? Папу дождаться? Маму? Наташу? Сказать? Пускай её арестуют, как еврея, который космополит, или просто как врага народа, с которыми всю жизнь боролся Сталин… Да, да, арестуют и посадят, как это нужно делать с любыми ВРАГАМИ.

Но внезапно острая жалость к родной, любимой бабушке вдруг охватила Гдова. Бабушка была хоть и сердитая, но ласковая. Она однажды развела зимой на кухне кур в деревянном курятнике, а Гдов напоил их украденной у отца водкой. У бабушки была икона Николай-угодник и почётная грамота гороно города К. Бабушка пересказывала Гдову художественные произведения классиков мировой литературы…

– Да она просто сошла с ума от горя и старости. – Мальчик произнёс вслух эту практически книжную фразу и огляделся по сторонам.

Сталин помер, но мир продолжал жить. Пёс Рекс зевал в будке. Птички чирикали. Соседка Пиама Кикульчинская шла по снежной тропке в уличный сортир, других тогда на улице Ады Лебедевой не было. Пьяная какая-то баба причитала за тесовыми воротами, возведёнными вторым дедом Гдова, папой мамы, которого Гдов тоже никогда не видел. Тоже через годы, тоже выяснилось – в городе К. он числился передовым рабочим-плотником, а в своей родной деревне Сухая – беглым кулаком. Дуализм, что ли, это называется? Или просто жизнь? Ведь мир всегда, всегда продолжает жить. Пьяная баба малочленораздельно лепетала за воротами, обильно используя ненормативную лексику, которую теперь, за исключением слова «бля», как я слышал, новыми законами запрещено наглядно демонстрировать в печати: «Чо ты, бля, Виссарьёныч ПРОБЕЛ, совсем, чо ли, ПРОБЕЛ, бля? Чо ты, ПРОБЕЛ, чо ты, ПРОБЕЛ! Мне, ПРОБЕЛ, так, бля, хорошо было с тобой ПРОБЕЛ! Тебя, ПРОБЕЛ, как в кино увижу, ПРОБЕЛ, так у меня вся ПРОБЕЛ мокрая становится, как от мужика!»

И то, что мир всегда, всегда продолжает жить, и то, что мир гораздо умнее всех представлений о нём, Гдов понял именно тогда. Вот как повзрослел он за эти три дня, которые потрясли страну и мир! А ведь ещё совсем недавно, когда радио и газеты только-только заговорили о гибельной хворобе Сталина, он, например, не мог понять – из песни слова не выкинешь! – как ВООБЩЕ можно будет, например, писать и какать, если Сталин, например, умрёт? Понимаю, как примитивны эти рассуждения ребёнка, как вообще крайне глупа эта моя фраза про связь отправления естественных надобностей со смертью Вождя. Но что делать, если всё это действительно было так? Что делать, если мой персонаж, писатель Гдов, вовсе не умен, а всего лишь наблюдателен. Допустим, «опоздавший шестидесятник» Гдов глуп, сверстники его умирают один за другим, у Гдова снижена творческая и половая активность, в его голове нет ни одной креативной мысли, Пизанская башня накренилась почти на четыре метра, но разве всё это повод для пессимизма?