Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Сосэки Нацумэ - Страница 13

Это известие связалось у меня в голове с главной темой наших каждодневных разговоров о «грабителе-джентльмене», и я решил разыграть представление, подшутить не самым лучшим образом. В своё оправдание скажу только, что я как и Мацумура только и желал найти подтверждение превосходству своего ума.

Тот нелепый шифр, разумеется, придумал я сам. Ну, конечно же, я совсем не так хорошо как Мацумура знал историю зарубежного шифрования, — просто пришло в голову; а то, что дочка владелицы табачной лавки являлась невестой тюремного надзирателя, было простым совпадением. Странным было прежде всего то, что у старухи вообще была дочь.

Но во всём этом представлении я больше всего опасался не его драматических сторон, но одного весьма реалистичного, тривиального и одновременно юмористического момента: останутся ли эти игрушечные деньги в типографии до того момента, когда туда прийдет за ними Мацумура?

Об оплате за них я совершенно не беспокоился. Между моим родственником и «Дайкокуя» сделки происходили с отложенным платежом; что ещё лучше — «Сёдзикидо» вела торговлю достаточно примитивно, неаккуратно, и если у Мацумура даже и не будет квитанции от ответственного в «Дайкокуя», то ничего страшного не случится.

Наконец, я как видите, избегаю того, чтобы рассказать поподробнее о медной монете в 2 сэн, с которой эта проделка и началось. Из-за моих каракуль, человеку, что подарил мне её, может быть причинён вред, поэтому позволю себе оставить читателя в неведении относительно того — откуда она у меня появилась.

Сакагути Анго

(坂ロ安吾)

САКАГУТИ Анго. настоящее имя Сакагути Хэйго (坂ロ炳五) (20.10.1906 — 17.02.1955)

Родился в обеспеченной семье в Ниигате 12-м ребёнком из 13-ти. Отец был президентом центральной префектуральной газеты. Рано проявил упрямый характер (неприятие начальственных авторитетов) и любовь к литературе.

Сакагути не закончил третий класс средней школы, семья послала его в Токио; там он занимался спортом и поэзией, в 1925 г. закончил среднюю школу и стал учителем в начальной сельскохозяйственной школе на окраине города.

В 1926 г. поступил в Токийский университет, стал заниматься санскритом, пали и тибетским языками, намереваясь исследовать буддизм.

Уже тогда с друзьями стал издавать два маленьких литературных журнала и публиковаться в них (одним из первых произведений стал «Доктор Ветер» /1931/, в котором буддийской просветлённости противопоставлены плотские желания).

Рассказы высоко оценили Симадзаки Тосон и Макино Синьити, но следующие произведения оказались неудачными. Для Сакагути были характерны неустроенность в жизни, частая смена мест проживания.

С начала войны он — литературный критик; в 1944 г. работал в кинематографической компании сценаристом, чтобы избежать призыва в армию.

После войны ассоциировался с группой молодых писателей «декадентской школы» (無頼派) (в их числе Тамура Тадзиро и Дадзай Осаму), в произведениях которых выражалась бесцельность и кризис идентичности послевоенного общества. «Упадок» — самое известное эссе — стал призывом отбросить дискредитированные устои прошлого и вновь прийти к базовым основам человеческой морали.

На 1946-49 гг. пришёлся пик популярности Сакагути; он умер от алкоголя и наркотиков.

УПАДОК^[49]

За последние полгода облик мира изменился. «Я отправляюсь служить щитом нашего повелителя. Погибнув на стороне Его Величества, я не испытаю сожалений». Молодые люди «падали подобно разлетающимся лепесткам», но те из них, кто выжили, теперь работают на чёрном рынке. «Теперь, когда ты, любимый, отправился служить щитом повелителя, я больше не хочу жить сто лет». Однако, те же женщины, что отправляли своих мужей [в сражение] с подобным чувством в сердцах, уже через полгода клали поклоны перед их поминальными табличками чисто формально, и недолог тот день, когда место в их душах займут новые лица. Не то, чтобы изменились люди. Люди изначально были такими, меняется лишь внешний облик мира.

В старые времена одной из причин того, что 47-ми преданным воинам было отказано в милосердии и вынесен смертный приговор, стало почти родительское беспокойство за них, за то, что, если они с позором останутся в живых, то запятнают своё проявленное чистое имя.^[50] Подобные человеческие чувства не существуют в нынешних законах. Однако, такая тенденция в человеческих чувствах до значительной степени остаётся, а желание закончить прекрасное, пока оно ещё прекрасно, является общим стремлением. Около десяти лет назад большое сочувствие у людей вызвала история двойного самоубийства где-то в районе Оисо студента и девушки, пожелавших завершить свои жизни в состоянии целомудренной любви; когда несколько лет назад одна из моих племянниц, с которой мы были очень близки, в 21 год совершила самоубийство, у меня также было некое чувство благодарности за то, что она умерла прекрасной. На первый взгляд, утончённая девушка, она создавала неуютное впечатление, что может вот-вот разбиться и попасть прямиком в ад, и я чувствовал, что не смогу присматривать за ней до конца её жизни.

Во время войны литераторам запрещалось писать о влюблённых вдовах. Невысказанной причиной было желание военных политиков оградить военных вдов от упаднических стимулов, заставив их провести остаток жизни в монашеской приверженности душам погибших мужей. Военные обладали весьма тонкой силой понимания в отношении пороков; они не то, чтобы не знали о непостоянстве женских сердец, а, наоборот, слишком хорошо об этом знали, потому и доходили в запретах до такой крайности.

Заявляется, что в древности японские воины не знали о чувствах женщин и детей, однако это искусственный взгляд; высшим значением выработанных ими законов грубого [кодекса самурайской этики] бусидо было то, что они являлись защитным барьером для человеческих слабостей.

Говорят, ради того, чтобы отыскать врага и отомстить ему, воин должен перевернуть всё вокруг и даже стать нищим попрошайкой, однако существовали ли те преданные сподвижники, что охотились за своими заклятыми врагами с истинно горящим чувством мести? Всё, что они знали, — это кодекс мстительности и понятие чести, определявшееся этим кодексом; в основе же своей у японского народа очень мало злобных чувств, которые не остаются надолго, а истинное чувство выражается оптимистическим: «вчерашний враг — это сегодняшний друг». Совершенно обычное дело, когда со вчерашним противником приходят к согласию, да что там — становятся с ним неразлучными друзьями, а прежнее желание отомстить делает их ещё ближе, и вмиг хочется забыть о преданности и «служить двум господам», угождать своему вчерашнему врагу. Говорили, что, «пока жив, нельзя допускать постыдности пленения», ведь без такого принципа японцев было бы невозможно гнать в сражение; мы послушны правилам, но наши истинные чувства прямо противоположны им. Японская военная история демонстрирует не столько приверженность бусидо, сколько является историей всяческих уловок, и мы скорее поймём исторические механизмы, если будем исследовать свои собственные истинные мотивировки, а не искать каких-то особых подтверждений историческим событиям. Как сегодняшние военные политики запрещали писать о влюблённых вдовах, точно так же и воины древности ощущали необходимость подавлять слабости в себе и у нижестоящих посредством [кодекса] бусидо.

Кобаяси Хидэо^[51] характеризовал этот типаж военных политиков как лиц без оригинальности, которые просто администрируют и управляют, однако это необязательно так. Хотя большинство политиков именно таковы, небольшое количество гениев бывает весьма оригинально в способах администрирования и управления; это становится моделью для обычных политиков, проявляясь как великая воля к жизни в исторической форме, пронизывающей каждый период и каждую политическую систему. В сфере политики история не есть нечто, связывающее индивидов, но рождается как отдельное гигантское существо, поглощающее всех индивидов, и политика в своём историческом аспекте также реализует своё колоссальное творчество. Кто развязал эту войну — Тодзё [Хидэки],^[52] милитаристы? И они, разумеется, тоже, однако, без сомнения, главной была неуклонная воля истории, колоссального существа, пронизывающего Японию. Перед лицом истории японцы были не более, чем дети, послушные своей судьбе. Даже при том, что политики лишены оригинальности, сама политика в своём историческом аспекте оригинальностью обладает, имеет волю, двигаясь, подобно волнам великого моря, непрестанным шагом. Сколько людей придумали бусидо? В историческом творчестве есть ещё и «чутьё». История постоянно обнюхивает людей. Поэтому, при том, что бусидо является не-человеческим и анти-человеческим набором запретительных правил, будучи результатом внутреннего видения той же самой человеческой природы и инстинктов, оно всё же вполне человеческое.