Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 (ЛП) - Монти Джей - Страница 21

Я никогда раньше не был в такой ситуации, и я знаю, что принято говорить — спасибо тебе, — но этих двух слов мне кажется недостаточно. Я получал подарки от короткого списка членов моей семьи, но никогда от человека, который мне ничего не должен.

Ничего из того, что я скажу, не будет достаточно, чтобы передать то, что происходит внутри меня.

Это шипение.

Нет другого способа описать это. Я впервые испытываю что-то подобное. Как пузырьки, плавающие вокруг моих органов или переваривающие Pop Rocks.

Я забираю у нее коробку и ставлю ее у стены в своей комнате. Когда я оборачиваюсь к ней, она уже начала идти к своей комнате, приняв мое молчание за достаточный ответ. Инстинктивно я протягиваю руку, пальцы обхватывают ее холодное запястье. Она смотрит на меня, как будто я назвал ее по имени, и ждет слов, которые я не знаю, как произнести.

— Я живу во тьме, — пролепетал я, не в силах быстро поймать свои мысли, прежде чем они сорвались с моих губ. — Доброта там не живет. Это коробка без света. Я ничего не знаю о мире, и он не знает меня. Я не знаю, как…

Я резко останавливаюсь, потому что она выглядит так, будто вот-вот рассмеется, а все, что я говорю, глупо, ее пальцы лежат над ртом, который искривлен в шутливой улыбке.

Мой рот закрывается, и я бросаю взгляд, только чтобы услышать, как она хихикает в ответ.

Мои пальцы отпускают ее, и я собираюсь захлопнуть дверь, пока она не сорвется с петель. Но на этот раз она тянется ко мне.

— Подожди, подожди. Я не смеюсь над тобой, — вздыхает она. — Я просто… я думаю, что сломала тебя.

Да, я тоже думаю, что ты меня сломала.

Потому что все работает неправильно. Ничто не чувствует себя нормально ни в моем теле, ни в моем разуме, и я ненавижу незнакомый способ реакции на это. Я хочу вернуться к тому времени, когда я злился из-за того, что она обнимала Коннера Годфри. Я хочу вернуться к тому времени, когда я мог не замечать ее лица в толпе или ощущение того, что она находится так близко, не приводило меня в бешенство.

До того, как я узнал, на что похоже ее сердце, когда оно бьется для меня.

Я поворачиваю голову, встречаясь взглядом с ее зелеными глазами. Между нами пролегает волна неопределенности. Никто из нас не знает, как правильно поступить.

Поэтому я выбираю честность.

По крайней мере, она этого заслуживает.

Я беру один из локонов, обрамляющих ее лицо, медленно накручиваю его на палец, а затем осторожно потягиваю.

Я безуспешно пытаюсь удержать ее на расстоянии, чтобы не признаться, что она меня пугает. Человек, который ничего не боится, боится всего, чем он является. Всего, чего она заставляет меня хотеть. Все, что она заставляет меня чувствовать.

— Твой дар, — говорю я, трепет, возникший ранее, возвращается, и я делаю паузу, прежде чем продолжить. — Ты — солнечный свет.

СОН ВНУТРИ СНА

ТЭТЧЕР

— Мама! Мама! — кричу я, бегая по длинным мраморным залам, скользя по полу в носках. — Я сделал это!

Мой смех отскакивает от стен, и я едва могу сдержать свое волнение. Мама будет так счастлива, когда я скажу ей, что наконец-то смог сыграть Колыбельную Брамса — от начала до конца.

Даже ту трудную часть в середине, которая заставляет меня напрягать пальцы!

Я люблю, когда она смотрит, как я играю. Она и Баба, они слушают часами, даже если получается не очень хорошо. Но это неважно, потому что мама всегда подхватывает меня, когда я заканчиваю песню, и кружит меня на руках.

— Счастье, мой милый, талантливый мальчик.

В ее глазах все, что я делаю, прекрасно, независимо от того, что я думаю, и Баба говорит, что именно это сделает меня великим в один прекрасный день.

Поднимаясь по две ступеньки, пока не дойду до вершины, я слышу, как они с папой разговаривают. Может быть, сегодня вечером он тоже захочет послушать.

Я упираюсь руками в дверь и с улыбкой открываю ее.

— Мама, иди послушай. Я могу исполнить всю песню!

Но никто больше не улыбается.

Комната кажется грустной и серой.

— Мама?

Она поворачивается, ее белые волосы кружатся от этого движения. Ее лицо все мокрое и красное, такого лица я никогда раньше не видел. В обеих ее руках сумки.

— Мы собираемся в путешествие? — спрашиваю я, не понимая, почему она плачет. Ведь раньше она была такой счастливой.

Она улыбается мне, бросается ко мне и бросает свои сумки. Ее руки обнимают меня, и все становится немного лучше. Всегда становится легче, когда она рядом, как будто я в безопасности, что бы ни случилось.

— Тэтчер, — шепчет она. — Мы с тобой уедем ненадолго, только мы, хорошо?

Я киваю, мои брови сведены вместе.

— Мы можем остановиться и купить те жевательные рыбки, которые я люблю, прежде чем мы уедем?

Ее смех щекочет мне шею, прежде чем она отступает, гладит мою руку и нежно проводит ладонями по моему лицу, словно боится, что я исчезну, если она этого не сделает.

— Конечно, rybka, — она прижимается губами к моему лбу: — YA tak lyublyu tebya, moy milyy mal'chik. Неважно, что, хорошо? Неважно, что.

Я хихикаю, когда она трется своим носом о мой.

— Мама, я еще не знаю столько слов по-русски!

Ванная открывается, дверь хлопает о стену, заставляя меня подпрыгнуть и шагнуть дальше в мамины объятия. Папа входит в комнату. Он такой высокий, и он все время говорит мне, что однажды я стану таким же, как он.

— Привет, папа, — говорю я. — Мы с мамой собираемся в путешествие!

Но он не улыбается. Он просто стоит и смотрит на нас, как всегда.

— О? — спрашивает он, глядя на мою маму и улыбаясь.

— Генри…

— Иди сюда, Александр.

Его голос заставляет меня еще больше прижаться к маминым рукам. Он холодный и заставляет меня чувствовать, что я в беде. Я качаю головой, глядя на нее, потому что не хочу идти с ним.

— Мы уходим, — говорит ему мама, вставая так, что я оказываюсь у нее за спиной. — Я больше не буду тебя беспокоить. Я не буду говорить о тебе.

Я вижу, как папины ноги движутся к нам, и мое сердце начинает колотиться. Я чувствую, как оно бьется о грудную клетку, и меня тошнит в животе. Вцепившись пальцами в материал ее юбки, я прижимаюсь к ней, даже когда он тянется вниз и хватает меня за руку.

Она такая сильная.

— Папа, ты делаешь мне больно, — плачу я, пытаясь вырваться из его хватки, но он не отпускает меня.

— Генри! — кричит мама, хватаясь за него, чтобы он отпустил меня.

Но он не отпускает. Он просто тянет меня сильнее, пока не прижимает меня к себе и держит там. Я протягиваю вторую руку наружу, отстраняясь. Я не хочу идти с ним, когда он расстроен.

Он такой грубый, когда сердится.

Слезы жгут мне глаза, и я чувствую, что мои щеки становятся мокрыми.

— Мама, мне страшно.

— Нет, — говорит папа, глядя на меня сверху вниз. Его глаза такие темные, что кажутся почти черными. — Посмотри, что ты с ним сделала, Талия. Ты сделала нашего сына слабым.

Мама плачет сильнее.

— Генри, пожалуйста! Просто позволь мне взять его. Я умоляю тебя, позволь мне взять его, и ты больше не услышишь от нас ни единого шепота.

Мое маленькое тело сотрясается, рыдания заставляют мою нижнюю губу дрожать. Мне это не нравится.

Я не хочу этого.

— Я не позволю тебе разрушить то, что я создал, Талия. Он мой сын, и ты не заберешь его у меня.

Раздаются крики и вопли. Я зову свою мать, снова и снова. От моего голоса болит горло, а комната словно кружится. Она бежит за мной, я тянусь к ней, но мы так и не успеваем.