Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 (ЛП) - Монти Джей - Страница 10

— Это склад и его еще нужно переделать, поэтому он заперт, — это бесхитростная ложь, которую, я надеюсь, он оставит в покое. — Здесь есть ванная комната, кровать и комод. Это не очень много, но сойдет.

Он смотрит на дверь в коридоре еще мгновение, заставляя мои ладони вспотеть, прежде чем пройти мимо меня, чтобы войти в комнату. Я вдыхаю его знакомый одеколон, наслаждаясь близостью в течение той секунды, которую он мне позволяет.

Тэтчер кладет свои вещи на кровать, затем засовывает руки в карманы и осматривается. Я провожу глазами по венам на его руках, пальцы так и чешутся провести по синеватым линиям. Приталенные брюки обрамляют его стройные ноги, а простая накрахмаленная рубашка на пуговицах не скрывает, насколько под ней подтянутый живот. Ни одного лишнего волоска, ни одного изъяна.

Свет проникает через глухое окно, отбрасывая вечернее сияние на его кожу.

Он выглядит так неуместно. Дорогая мраморная статуя, которую родственник купил за внушительный ценник, не зная, что мне нравится. Тэтчер выглядит слишком чистым, слишком дорогим, чтобы лежать на моей запасной кровати, которую я купила на распродаже в универмаге.

Его шаги эхом отдаются по паркетному полу, когда он идет к тумбочке рядом с кроватью. Я смотрю, как он берет черную книгу в кожаном переплете, которую я забыла здесь некоторое время назад, его рука пробегает по корешку, прежде чем открыть ее.

Кусок ткани служит маркером страницы. Это почти интимно, когда его пальцы пробегают по краям страниц, читая слова на странице с врожденным любопытством.

— Кожа белая как снег, губы красные как кровь, а волосы темные как черное дерево, — читает он вслух, переводя взгляд на меня со знающей ухмылкой. — Эта страница отмечена, потому что на ней ты остановилась или потому что это твоя любимая сказка Гримм?

— Это была любимая сказка моей мамы, — тихо отвечаю я, по позвоночнику пробегают мурашки. — Она читала мне их в детстве.

— Умная женщина, которая воспитала свою дочь так, чтобы она не верила в счастливый конец.

Я нахмурила брови и прошла дальше в комнату, выхватив книгу из его рук и прижав ее к груди, как будто я могла защитить воспоминания внутри.

— Злые люди, танцующие на раскаленных углях, и короли, умирающие от своей жадности, — это счастье. Не для тех, кто смотрел диснеевскую классику, а для таких, как я.

— Таких, как ты? — он приподнял бровь.

— Те, кто знают, что счастье не всегда приходит с обещанием солнечного света или полуночных поцелуев, — я крепче сжимаю книгу. — Ночь может быть холодной, окутанной горькой тьмой, и даже тогда у тебя все равно может быть свой сказочный конец.

Например, история о мальчике по прозвищу Джек Фрост, который спас меня от чудовища.

В его глазах появляется вопрос, но он держит его при себе, отставляя наш разговор и продолжая осматривать комнату. Я отхожу к дверной раме, позволяя ему устроиться поудобнее, готовая уйти, пока он снова не заговорит.

— Здесь чище, чем я ожидал. Хаотично, без чувства структуры дизайна, но чисто.

Как мило с его стороны оскорблять меня. Интересно, это он пытается напомнить о моем месте в его жизни, чтобы я не привязывалась к нему под одной крышей, прямо по соседству? Или он пытается напомнить о себе?

Я не пытаюсь посмотреть на него через плечо, просто стою в дверях спиной к нему.

— Ух ты, как приятно получить твое одобрение моего дома.

К несчастью для него, я знаю, как работает его разум. Как он играет в игры.

Я не сержусь на него, не совсем, хотя мне хотелось этого прошлой ночью. Я люблю и понимаю его слишком сильно, чтобы расстраиваться из-за того, что он ведет себя так, как умеет только он.

Холодно. Отстраненно. Резко.

Но я больше не собираюсь быть кроткой. Не тогда, когда мои руки стали причиной трех смертей. Барьер, удерживающий меня от того, кем я была и кем являюсь, прорвался, когда он ушел, пока я гадала, жив он или мертв.

Если Тэтчер собирается порезать меня своими словами, я отвечу ему тем же. Я знаю, кем мы являемся друг для друга, но мне надоело позволять ему причинять мне боль без ответа. Мы были сделаны из одного и того же лезвия; нетрудно понять, какое место кровоточит больше всего.

Может, хоть раз он попробует свое собственное лекарство.

Я знаю только одно: я не хочу быть ниже его.

Я хочу быть ему ровней. Зеркальными отражениями друг друга. Он отражает все, что есть во мне, а я отражаю то, что есть в нем. Две части на равной игровой площадке.

В конце концов, это мы, и в глубине души он это знает. Что для нас обоих не может быть никого другого.

— То, что я здесь, заставляет тебя чувствовать себя неловко, не так ли? Ты на взводе? Или это просто твоя новая личность теперь, когда ты смирилась с тем, что ты убийца? — знаю, что, когда я повернусь, он будет ухмыляться. Эта глупая ухмылка, которая заставляет мои внутренности скручиваться.

— Разве это имеет значение? — я отвечаю в ответ, слегка повернувшись к нему лицом, прислонившись к дверной раме со скрещенными перед собой руками и плотно прижатой книгой. Стараюсь не обращать внимания на то, как кричит мое сердце.

Он так близко. Прикоснись к нему. Прикоснись к нему.

Хотела бы я, чтобы оно поняло, как тяжело он делает это для нас. Что оно выбрало самого сложного мужчину для любви.

— Нет, — он цокает языком. — Но я не могу не задаться вопросом, почему человек, который вторгался в мое пространство с тех пор, как мы были подростками, не хочет делиться своим.

Я сжимаю челюсть, скрежеща коренными зубами, борясь с румянцем, угрожающим моим щекам.

— Тебе нравится знать это, не так ли? Что я следила за тобой? Это подстегивает твое и без того огромное эго, когда ты знаешь, что у тебя есть преследователь?

— Это не отвечает на мой вопрос.

— Я не обязана отвечать только потому, что ты спрашиваешь меня о чем-то.

Он улыбается, прижимая язык к щеке, волосы падают перед его лицом, когда он отвечает.

— Теперь у тебя есть от меня секреты, питомец? — его глаза становятся жесткими. — Учитывая, что я никому не рассказал о твоем недавнем убийстве или о том, как я помог тебе избавиться от тела, думаю, что это заслуживает доверия, не так ли?

В его словах звучит угроза. Я решила держать все в себе из-за клина, который он вбил между нами, а теперь меня шантажируют, требуя поделиться?

Он никогда не сможет отрицать, что он Пирсон, это точно.

— Это никак не связано с доверием к тебе, Тэтчер, — говорю я с горечью в голосе. — Мне было бы неприятно, если бы здесь находился кто угодно. Это мой дом, мое пространство, место, где мне не нужно прятаться. А это значит…

— Людям легко увидеть тебя, — закончил он за меня. — Всю тебя.

Я сглатываю комок в горле, во рту пересохло из-за жара в его взгляде. Его глаза не отрываются от моих ни на секунду. Ненавижу, когда он так делает, смотрит на меня, как будто видит все, и это его не пугает.

Моя кожа покрывается мурашками, когда я киваю.

— Это не то, к чему я привыкла. Мир видит меня, — я ковыряюсь в краях своего свитера, дергая за тонкую нитку на подоле. — Мы не все можем быть созданы для суеты политических разговоров и присутствия в СМИ.

В каждой комнате, куда заходит Тэтчер, он владеет каждым взглядом. Он наслаждается их страхом и улыбается из-за этого. Я видела, как он без труда прокладывает себе путь через комнату. Этот город осуждает его, но есть уважение к тому, кто он есть, и он это знает.

Он смеется, без юмора и грубо. Черная дыра звука, поглощающая весь свет в комнате.

Интересно, знает ли он, что такое настоящий смех?

— После ареста Генри я несколько месяцев оставался запертым в поместье. Эта версия меня? Ее еще не существовало, — он оглядывает комнату, вероятно, представляя себе свою детскую спальню. Затем он снова смотрит на меня, его длинные ноги подводят его все ближе и ближе ко мне. — Я отказывался покидать территорию, почти ни с кем не разговаривал, включая моего деда, что приводило его в бешенство. Чтобы избавить его от страданий, Мэй отвела меня в сад, и мы просидели в тишине несколько часов. Я наблюдал, как она ухаживает за цветами и разговаривает с персоналом. Только когда начало темнеть, она заговорила со мной.