Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Мартен-Люган Аньес - Страница 30

– Джошуа…

Ее ладонь легла на мою щеку, и я потянулся к ней. Она мне улыбнулась. Та благодать, которая снисходила на нее и уводила ее от меня, вынудила меня взять себя в руки. И неважно, как я себя поведу, когда ее сердце перестанет биться, главное, я не должен навязывать ей ни свою ярость, ни свою боль. Двадцать лет я терпел и выживал ради нее, ждал ее и ждал, полный отчаяния, и теперь нельзя было грязнить оставшиеся нам часы жалобами на свою судьбу. Тем более что моя того не стоила.

Я улыбнулся ей. Так я не улыбался с тех пор, как остался без нее. В ее помутневшем взгляде снова вспыхнули искры.

– Ты отнесешь меня к роялю?

Я нес ее, силясь не замечать ее смертельную легкость и наслаждаться ощущением ее тела, прижавшегося к моему, ее теплом, еще живым и осязаемым. Она обхватила руками мою шею. Нет ничего более нежного, чем ее объятие. Когда мы подошли к инструменту, она задрожала.

Я глубоко вздохнул. Главная моя задача – снова стать тем Джошуа, которого она знала. Я насмешливо вздернул бровь.

– Ты никогда не боялась играть, если я был рядом.

Она засмеялась и уткнулась носом в мою шею, поцеловала, жадно втянула мой запах и застонала от блаженства.

– В те времена табурет перед клавиатурой был единственным местом, где я верила в себя… Теперь все так далеко…

Я старался быть самим собой. Самим собой для нее. Я примирялся с тем Джошуа, которым был тогда, давно. Я имел на это право, нет, это было моей безоговорочной обязанностью. Она заслуживала всего, кроме жалости и сочувствия. Прояви я их, и я бы разочаровал ее, а это последнее, чего мне хотелось. Разве можно разочаровать ее сейчас, когда она вернулась ко мне? Когда она меня простила.

– Музыка звучит в тебе, выпусти ее на волю.

Я расслабил объятия, у нее не было сил сопротивляться, и я усадил ее на табурет. Она рефлекторно вцепилась в крышку клавиатуры. Я испугался, как бы она не потеряла равновесие, и встал у нее за спиной. Я любовался, не отрываясь, ее хрупким затылком, разметавшимися по плечам волосами. На рояль упали слезы. Ее трясло.

– Помоги мне, Джошуа.

– Ты никогда не нуждалась в моей помощи. Зачем начинать? Играй!

Мой приказ прозвучал, как удар хлыстом. Она набрала в легкие побольше воздуха. В чем она нуждалась? В смелости? В энергии? В желании? Она выпрямилась, ее спина напряглась. Она позволила своему телу проявить себя в последний раз. Направила силы, еще остававшиеся у нее, на контроль над ним.

– Отойди от меня! – приказала она ясным, четким, совсем не дрожащим голосом.

Я подчинился, но счел себя победителем. Я был уверен: она понимает, что ее гордая реакция вызвала у меня ликование. Мадди подняла крышку, ее голова элегантно качнулась слева направо – она заново открывала для себя клавиатуру. Обычно Мадди касалась ее кончиками пальцев, невероятно чувственным жестом. Меня всегда околдовывала свойственная ей и только ей манера ласкать клавиши. Ее пальцы словно порхали над ними, как будто она вовсе не дотрагивалась до них. Но, несмотря на это, игра Мадди была мощной. И сейчас она снова проявила свою власть надо мной. Она все еще оставалась здесь.

– Если не хочешь помочь, подари мне хотя бы свой взгляд.

Я опять подчинился. Прошел вперед, чтобы оказаться лицом к лицу с ней, как когда-то, когда мы были вдвоем на сцене, за двумя роялями, стоящими один напротив другого. Я прислонился к изгибу корпуса, напомнившему мне прогиб ее поясницы. Ее глаза впились в мои. Я не смог бы увернуться от их настойчивости, даже если бы вдруг почему-то захотел. Они взяли меня в плен. Мадди была со мной. Она действительно вернулась. Она была живой. Пока еще. И доказывала мне это. Без слов, одним своим присутствием. Гордая и уверенная в себе, она сидела напротив меня. Я перестал различать маску, покрывающую ее лицо. Витающая над ней тень постепенно таяла. Смерть давала ей передышку. И преподносила мне бесценный дар.

Правая рука Мадди взлетела и несколько секунд танцевала в воздухе. Она призывала музыку к себе, давала наполниться ею каждой клеточке тела. На лице появилась легкая, совсем легкая улыбка. Потом к правой руке присоединилась левая.

Время остановилось. Я задержал дыхание, а она поставила пальцы на клавиатуру.

И заиграла пьесу “Мы”, которую я начал писать в день нашей встречи и продолжал создавать все семь самых чудесных лет моей жизни. Я постоянно возвращался к ней. Записывал нашу историю, добавлял к ней новые фрагменты. Я переносил на нотный стан наши порывы, нашу страсть, душевную боль, зависимость друг от друга, наши надежды, тайные грезы, будущее, о котором мы мечтали. Иногда эту композицию исполняла Мадди, иногда я, но чаще мы играли ее в четыре руки.

Как ей удалось с такой точностью вспомнить ее? Без единой фальшивой ноты. Не забыв ни единого вздоха. Подсознание Мадди сохранило эту музыку в самой глубине ее души. Точно так же она жила в моей душе. Я ни разу не играл эту вещь после того, как Мадди покинула меня. Но все, абсолютно все, каждый аккорд, каждая музыкальная фраза отпечатались на подкорке, в сокровенных уголках моего мозга. Мадди исполняла ее по памяти и еще более мощно, чем раньше. Она наделяла ее своими страхами, своей злостью, яростью, муками, надеждами, своей смертью и своей любовью. Любовью к дочери. И любовью ко мне.

Такой красивой она не была никогда.

И никогда еще я не любил ее так сильно.

Я бы хотел, чтобы мы умерли прямо в это мгновение.

Пусть это будет последней сценой из нашей жизни.

Я продолжал любоваться Мадди, преображенной музыкой и бросающей вызов самой смерти, сопротивляющейся ей всеми фибрами. Она всегда сомневалась в своей силе, хотя была воплощением железной воли, окутанной нежностью.

Ее губы приоткрылись. Она прошептала: “Подойди. Подойди ко мне. Прямо сейчас”.

Но это же ее и только ее личная встреча с роялем после разлуки, и я не должен в ней участвовать. Я не хотел ничего красть у нее, наоборот, я мечтал все подарить ей. Но взгляд Мадди стал властным, и я не смог ослушаться. Я покорился ее желанию, ее приказу, покинул свое место в прогибе ее поясницы и подошел к ней. Она широко улыбнулась. Откуда у нее эта сверхъестественная сила? Был ли это последний всплеск перед концом? Неужели такое возможно в реальности? Я всегда задавал себе этот вопрос. У моего отца ни на что не осталось времени, смерть сразила его молниеносно. Что до моей матери… я не позволю ей мазать грязью красоту того, что переживала Мадди.

Когда я сел рядом с ней, она склонилась над клавиатурой и еще больше подчинила ее себе. Ее руки одновременно были всюду, они летали, не давая себе передышки. Я наслаждался напряжением ее тела, которое касалось моего и втягивалось в воронку музыки.

Мои руки присоединились к ее рукам и слились с ними в последнем танце.

Мадди

– Продолжай играть, – шепнула я.

Я отдала все, что могла, и даже больше. Моя энергия утекала. Чтобы все не испортить, я остановилась и внимательно наблюдала за своими руками, которые теперь медленно отдалялись от клавиатуры, прощаясь с ней. Я получила больше, чем мечтала. Сыграла на рояле. Подле Джошуа снова встретилась со своим самым старым и верным другом, ко мне вернулись давние впечатления, звуки, глубоко укоренившиеся в моем существе, прикосновения к клавишам, которые помогли мне узнать себя и стать той, которой я была и оставалась до сих пор. Я прежняя так никогда и не исчезла.

Я уткнулась лицом в плечо Джошуа, закрыла глаза, его музыка укачивала меня. Я покорилась его игре и всему тому, что он мне ею говорил. Проходили минуты, и он играл все тише, подчиняясь ночи и приливу нежности, такой нужной нам обоим.

Потом он покосился на меня, и я потянулась к нему. Еще один, последний аккорд. Потом последняя нота. Она зависла над нами, длилась и длилась. И наконец нас поглотила тишина. Его лицо замкнулось. Я не хотела, чтобы его боль усилилась. Он этого не заслужил, а она и так слишком хорошо ему знакома. Как же долго он себя жестоко казнил. Я еще приблизилась к нему и поцеловала его с той малостью жара, которая у меня сохранилась. Я могла подарить нам только поцелуи, но они были мне нужны. Ради нас. Ради него. Ради того, что они значили.