Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений - Страница 12

Батя вообще не понимал, чего от него хотят. Впечатление было такое, что он узнал о существовании английского языка только в армии. Все старались, как могли.

Для начала нам вбили в головы английский алфавит. Не тот, который учат в школе, а тот который используют для радиообмена. Система несложная.

Так же, как в старом русском алфавите, буква «А» называлась «Аз», а буква «Б» – «Буки», так и американские пилоты не кричали в эфире «Эй», «Би», «Си», а выговаривали «Альфа», «Браво», или «Чарли». Такое произношение очень трудно перепутать, несмотря на любые помехи в эфире.

Вообще язык радиообмена немногословен – двести-триста слов или стандартных фраз вполне достаточно, чтобы уверенно себя чувствовать на перехвате. Но и эти триста слов нужно выучить, да еще и уметь распознавать.

К несчастью для нас, шпионов, коротковолновой эфир переполнен помехами, ибо короткая волна многократно отражается от озонового слоя и еще черт-те от чего.

Когда мы впервые услышали магнитофонную запись настоящего радиообмена, где на фоне щелчков, завывания, хрипов и какого-то писка, неясный голос, постоянно меняющий тональность, забормотал что-то по-английски, мы безнадежно переглянулись.

– Никогда я этого не пойму, – обречённо сказал Панфил, – пусть меня особист расстреляет, я ничего не разбираю.

Через две недели Панфил лучше всех нас писал радиообмен… Кроме всего прочего, мы изучали устройство радиоприемников, пеленгаторов и тактико-технические данные самолетов НАТО.

В качестве поощрения нам давали полистать американские журналы, которые выписывало из Америки советское Министерство обороны. Журналы назывались «Air force» и радовали нас красивыми самолетами, а еще больше – яркой рекламой с американскими девицами разной степени обнаженности.

Через месяц многие из нас начали нормально разбирать эфир, который мы слушали пока только в магнитофонных записях.

Приблизительно определялась и наша дальнейшая судьба. Хорошо шарящие и слышащие эфир гуси, после учебки должны были направиться во Второе Подразделение. Они становились элитой, микрофонщиками. Из них ковали спецов, подслушивающих переговоры супостатов в эфире. Этих волков поиска и акул перехвата до конца службы кормили сырым мясом радиообмена.

Из троечников изготавливали радистов, и они поголовно изучали азбуку Морзе.

Грубиян Джаггер говорил, что радисты напоминают ему басистов. Старательны и туповаты. Радисты не обижались, а басистов у нас не было, если не считать самого Джаггера, который при случае мог вполне сыграть и на басу.

Батя и еще несколько подобных ему пареньков должны были продолжить службу в хозяйственной роте. Их ждали дизеля, трехфазный ток, сварочные аппараты и автомобили.

Существовала еще одна, особая ипостась радиоразведки – Первая Площадка. Это был радио-пеленгационный центр. Туда попадали те, кто был слабоват как микрофонщик и не вполне годился на перехват. Но и в радисты отправлять такого человека тоже было нельзя, не говоря уже о хозроте.

Народу на Первой Площадке было совсем немного. Она находилась на отшибе, примерно в трех километрах от части. Голая тундра вокруг и единственная дорога создавали все условия для относительной анархии. До абсолютной дело не доходило, но свободы на Первой Площадке было гораздо больше.

Набирали туда разборчиво. Критерием являлось какое-либо художественное или техническое умение. Впрочем, судьба наша была неизвестна тогда никому, а уж нам самим и подавно.

…Во время занятий в теплом микрофонном классе самым трудным было не заснуть.

Со сном боролся лейтенант Минусин, периодически колотя деревянной указкой по столу со страшным грохотом. Если спящие не просыпались от этого, то Минус давал указкой по голове.

– Черт проклятый, – жаловался Джаггер, – и не поспал толком, и вся голова в шишках; как шапку ни надень, всюду давит.

– Не гони, – увещевал его Панфил, – у тебя еще на призывном вся голова была шишкастая.

Иногда Минус давал нам длинные задания, включал магнитофонную запись примерно на полчаса и уходил. Мы должны были записывать радиообмен без ошибок. В такие минуты за нами присматривали сержанты.

Я сидел за столом с Чучундрой. Панфил и Джаггер располагались чуть сбоку и впереди от нас. Было хорошо видно, как шишкастая голова Джаггера медленно, но неизбежно склонилась и легла на доску стола.

Через минуту Панфил отрубился рядом с ним. Мы продолжали писать.

В это время тихонько приоткрылась дверь в класс, и внутрь прокрался сержант Рязанов. Он сразу приложил палец к тонким губам, как бы приказывая нам не будить спящих.

На роже его большими буквами было написано, что он замышляет какую-то гадость.

Я скомкал лист бумаги и бросил в затылок Джаггеру. Чучундра бросил ручку в Панфила. Я попал, но Джаггер не проснулся. А Чучундра и вовсе промазал.

Сержант Рязанов шепотом подал команду:

– Всем кто спит… – а затем продолжил в полный голос, – встать! Естественно, что тут же выскочили только дрыхнувшие.

Ими оказались Панфил, Джаггер и Кролик, который тоже задремал где-то в углу.

– Вы, все трое, – обратился Рязанов к заспанцам, – уже выспались. Так значит пришло время творческой деятельности. Пойдете на алмазы.

– А вы, – он повернулся к нам, – хотели помочь товарищам? Так идите с ними, арлекины, и помогайте.

В это время раздался дикий грохот. Как оказалось, Батя, который не проснулся, даже когда сержант заорал «Встать!», сейчас упал со стула и потянул за собой стол.

Рязанов поднял Батю за шиворот. Тот явно был еще не с нами. Глаза плавали где-то, видимо в родном леспромхозе. Рот зевал прямо в лицо сержанту.

– Ничего, проснешься на алмазах, – сказал Рязанов.

– Товарищ сержант, что за алмазы-то такие? – нахально спросил Джаггер.

– А я вам сейчас покажу, – пообещал сержант Рязанов. И он нам действительно показал…

…Для начала Рязанов велел нам одеться в старые, третьего срока пошивы и штаны.

– Чтоб в алмазной трубке не замараться, – пояснил он.

Затем выдал каждому по лому и вывел наружу через запасную дверь туалетной галереи.

Слегка морозило, и после душной учебной комнаты, воздух был вкусен как дюшес. Над нами полыхало прекрасное в своем безумии полярное сияние. Мы задрали головы, но Рязанов поторопил нас:

– Ещё насмотритесь, тошнить будет. Бессмысленная игра природы.

Впрочем, было видно, что ему сияние нравится тоже.

Рязанов, прокладывая дорогу по колено в снегу, подвел нас к тыльной, глухой стенке туалета.

– Вот она, шахта алмазная, – сказал он сказочным голосом. – Навались!

Мы навалились и откинули навзничь деревянную стену. Призрачный электрический свет северного неба осветил шесть ржавых бочек. Все бочки были здорово помяты. Над каждой угадывался нимб очка.

– Тут высшее образование не нужно – утешил нас сержант, – ва́лите бочку, выкатываете по снежку подальше в тундру. И ломами её, ломами по бокам! Оно замёрзлое и отскакивает. Вот и всё. Переворачиваем бочечку, алмазы пламенные высыпаем, и бочку ставим взад, под её очко родное. Вперед, арлекины. Приду – проверю.

И ушёл, сука…

Для начала мы, конечно, перекурили, усевшись ватными штанами прямо в сугроб.

Потом Панфил прочел нам стихи.