Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 5

— Да… — только и мог сказать он, смущенный случившимся.

— У меня тоже никого не было… всю войну, — прошептала она со вздохом и стала целовать Володьку жадными, изголодавшимися губами.

Наутро, обессиленный, он еле добрался до своей постели и проснулся уже тогда, когда Клава ушла на работу, а на столе кипел самовар, дымилась только что сваренная картошка. Ольга Федоровна пригласила к завтраку, внимательно посмотрела на него и, увидев черные круги под глазами, наверно, догадалась обо всем.

…В палате его встретили хихиканьем и глупыми расспросами. Он ничего не стал говорить, бухнулся на койку, потому что боли, исчезнувшие ночью, вернулись опять и, чтобы уйти от них, надо было поскорее заснуть.

~~~

Идя от Майки, Володька дошел до Колхозной и повернул на 1-ю Мещанскую, прошел бывшую немецкую школу, в которой до восьмого класса учился Сергей, прошел особняк греческого посольства и дошел до Ботанического сада, где часто бывал в детстве… За ним около «деревяшки» «Пиво-воды» толпился народ. Володька замедлил шаги, вглядываясь в лица, потому что с первого дня приезда в Москву ему все время казалось, что вот-вот он встретит кого-то из одноклассников или дальневосточных однополчан, но знакомых не обнаружил и пошел дальше, но тут его кто-то сильно толкнул в бок. Он обернулся.

— Толька?!

— Он самый… Ну, привет, друже, привет… Сколько же не виделись?

— С сорок первого.

У Толика была сытая розовая физиономия. На небольшой, крепко слаженной фигуре ладно сидела комсоставская гимнастерка, а хромовые сапожки сверкали, как на параде.

— Давно в Москве? — спросил Володька.

— Месяца четыре уже. Из госпиталя я, видишь, — показал Толик сведенную кисть правой руки. — По чистой.

С Толей Лявиным Володька учился до седьмого класса, потом тот пошел в ФЗУ и пропал. Неожиданная встреча произошла в тридцать девятом в вагоне эшелона, стоявшего на Красной Пресне, куда их погрузили вечером, довезя автобусами из призывного пункта в Марьиной роще. Ночь они простояли, а утром, проснувшись, Володька увидел напротив себя сидящего на нижних нарах Толика. Оба обрадовались, как-никак знакомые.

— Я только оттудова… Понимаешь? И погулять не дали — в армию сразу, — объяснил Толик.

Володька не сразу понял, откуда Толик, но расспрашивать не стал, только удивился очень, когда по приезде в часть на вопрос о специальности Толик заявил — повар.

Дорога на Дальний Восток оказалась Толику знакомой, потому что еще в Александрове он посоветовал всем запасаться водочкой — чем дальше, тем с нею труднее будет. Но знал об этом, видимо, не только он — в Александрове винная палатка была почти разнесена марьинорощинской братвой.

За Уралом водки было уже не купить. А у них с Толиком порядок. Здесь-то и начал Толик — за стопочку требовал флакон одеколона. Поначалу Володька не понял зачем, но вскоре, когда уже ни на одной станции спиртного нельзя было достать, Толик торжественно раскупорил флакончик и предложил попробовать. Володьку чуть не стошнило, но потом за неимением другого пошел и одеколончик.

— Ну, что делать собираешься на гражданке? Как жить? — спросил Толик.

— Осенью в институт пойду… Правда, не знаю пока, в какой. А ты?

— Я? — он засмеялся. — Сам понимаешь, домушничать больше не буду. Туда больше не хочу, да и дружки порастерялись… Ты мне, Володька, объявление не сделаешь: «Есть свежее холодное пиво. 22 р. 60 к. кружка»?

— Зачем тебе? — удивился тот.

— В «Уране» пивом торговать буду.

— Ты пивом?

— Ага… «Уран» — только начало. На Сретенке точку обещают. Знаешь, рядом со столовой помещеньице есть, узенькое такое?

— «Ущелье Аламасов»?

— Оно самое… Сделаешь?

— Ты же видишь, — показал Володька на руку.

— А левой не сумеешь?

— Попробую.

— Так приходи завтра в «Уран». Пивком угощу… Ты когда на фронт угодил?

— В сорок втором, после училища.

— Ах да, вас же в Серышевское запихнули… Ну а меня долго из санчасти не брали, да и не взяли бы, но одна история вышла. Ты капитана Иванова помнишь?

Володька кивнул.

— А женку его видел? Молоденькая такая, худенькая, но огонь…

— Видел.

— Закрутил я с нею… Да влипли, зашухерил капитан. Меня сразу в маршевую и на запад. Но не жалею. Такой бабенки больше не попадалось, а уж втрескана в меня была — жуть!

Володька посмотрел на Толика. Личико у него было прямо херувимское, ангелочек, и только. Разумеется, женщинам он нравился, здесь Толик не врал.

~~~

— Ты очень устаешь, мама? — спросил Володька, увидев, как тяжело и со вздохом опустилась мать в кресло, придя с работы.

— Да нет, Володя… Когда шила белье, уставала больше. Просто как-то раскисла… Шла война — мы все держались изо всех сил, а сейчас, видимо, реакция. Странно, но у нас на работе некоторые стали жаловаться на недомогания, которые не давали о себе знать во время войны, — она улыбнулась. — Все три года я жила как под дамокловым мечом — ждала самого страшного, но теперь все кончилось, ты дома, а я все еще не верю этому чуду. Нам очень повезло, Володя.

Он кивнул… Мать ни разу ни слова не сказала о его увечье, не охала и не ахала, даже делала вид, что не обращает никакого внимания на его безжизненную руку. И «нам повезло» она повторяла часто.

Да, конечно, повезло не угодить в число тех пяти-шести миллионов, о которых поминали с Деевым.

После обеда мать посмотрела на Володьку и сказала:

— Володя, я очень боюсь, вдруг Юлины родители как-то узнают о твоем возвращении и… — она замолчала. — Тебе трудно идти к ним, я понимаю, но это надо, Володя.

— Я схожу к ним, только чуть позже… Сейчас не могу, — он взглянул на мать.

Она выглядела не только усталой, похудела еще больше с того, сорок второго года, появились морщины и седые волосы, а ей только сорок три, и Володька в школе всегда хвастался, что у него самая молодая мать. Она ответила на его взгляд слабой понимающей улыбкой, но все же твердо повторила:

— Это надо, Володя. И не откладывай, пожалуйста.

~~~

Юлькина часть оказалась недалеко от расположения их бригады, километрах в восьмидесяти… И, как только через Москву они обменялись адресами, переписка пошла частая, особенно, когда после коротких, но тяжелых боев на участке Сытьково — Бутягино их часть отвели на отдых и появилось время… Первые Юлькины письма не вызывали тревоги, она находилась не на передовой, но вскоре появилось в них нечто обеспокоившее его.

Володька злился, кусал губы и не раз намекал начальству, чтоб отпустили его денька на два, но начальство намеков не понимало, вернее, делало вид, а Володька мучился: всего часа четыре на попутных машинах до Юльки, а невозможно. Он думал, что появление его в Юлькиной части положило бы конец всяким там приставаниям к ней.

В другом письме Юлька писала, что на ее беду понравилась она одному майору, человеку, на ее взгляд, нехорошему, и что если его ухаживания не прекратятся, то придется просить о переводе в другое подразделение. Это встревожило Володьку еще больше, ведь «другое подразделение» могло обернуться передовой.

После того письма Юлька долго молчала, и Володька не знал, что и думать, ходил мрачный, все валилось из рук. Занятия со взводом разведки, увлекшие его поначалу, стали тяготить и надоедать… Когда он возвратился в свою часть, ему предложили на выбор либо роту, либо взвод разведки. Володька взял взвод, точнее, его остатки. В боях на участке Сытьково — Бутягино взводу не пришлось быть в деле, и сейчас он, помня свою разведку на Овсянниково, в которой только чудом удалось добраться до немцев и захватить «языка», усиленно занимался с ребятами. Каждую ночь ползали они на имитированную оборону противника, сделанную по всем правилам — и с проволочными заграждениями, и минами, и консервными банками. Раздобыли трофейные немецкие осветительные ракеты. Их запускали бойцы, изображающие противника… Целую неделю не удавалось им скрытно, не обнаружив себя, подобраться к «противнику». Долго не могли научиться бросать ножи и много переломали немецких штыков, хрупкая сталь которых не выдерживала неудачных бросков. Многое приходилось осваивать самим, так как не все было в руководствах и инструкциях. И вот эти занятия после последнего письма Юлькиного Володька стал проводить вяло, без прежнего напора.