Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 18

— Любовь, да еще необыкновенная, — горько усмехнулась она, а потом рассмеялась, пропев: — «Обещал он, конечно, жениться, оказался же сам при жене». Все ясно?

— Ясно.

— Институт, разумеется, к черту! В кассирши подалась, — она отхлебнула пива, задумалась. — А помнишь, как меня в школе дразнили?

— Лелька-интеллигентка, — улыбнулся Володька.

— И вот в кассиршах буду вместо университета, — она опять усмехнулась.

— Поступи на заочный, — предложил он.

— Куда там! Времени и так не хватает… Проживу и без университета. Не до жиру сейчас, как говорится, быть бы живу.

— Это так, — согласился Володька.

Они долго молчали… Володька не знал, что сказать, а ей, видимо, вообще говорить больше не хотелось.

— Мальчик у тебя или девочка? — наконец спросил он, чтоб разрядить неловкую паузу.

— Парень… К счастью. Вам, мужикам, жить легче.

— Наверно… Хотя я что-то совсем не представляю своего будущего. Безразличие какое-то…

— Устали мы, Володька, на войне. Мне тоже как-то все равно. Помнишь, на фронте говорили — будь что будет? Сейчас я тоже — будь что будет… — она затянулась папиросой. — Мужика мне, конечно, не найти. Видишь, какой выдрой стала. Да и ребенок к тому же… — глотнула пива, потом задумчиво сказала: — Теперь иногда думаешь, может, зря так туда рвалась? Мужики, мат, смерть…

— Была же любовь, Леля, — попытался Володька смягчить ее воспоминания.

— Ты же знаешь, какая там любовь? Временная… Обреченная с самого начала. Так и получилось, — она медленно допила пиво, задумалась, потом подняла голову. — У меня такое ощущение, Володька, что подхватила нас в сорок первом какая-то огромная волна и понесла… И должны мы были обязательно доплыть до далекого берега и плыли, поддерживая друг друга, сцепившись руками… И вот доплыли, расцепили руки, и каждый в свою сторону, — она немного помолчала. — Надо, конечно, опять плыть куда-то, а сил уже нет, да и желания… — Леля бросила докуренную папиросу, достала другую, снова закурила и уставилась отрешенным взглядом в мутное окно.

— Что-то вроде того… Это ты верно, Леля. — Володька тоже задумался.

Она поднялась, одернула гимнастерку и короткую юбку. Он бросил взгляд на ее длинные ноги, обутые в тяжелые кирзовые сапоги.

— Пока, Володька. Спасибо за угощение… Кого из наших встретишь, особо обо мне не распространяйся. Хорошо?

— Разумеется, Леля.

— Это я перед тобой что-то разоткровенничалась, а другим — «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо». Ну, бывай, — закончила она мужицким фронтовым словечком и, крепко пожав ему руку, пошла из бара.

Володька посидел еще немного… Ему вспомнилась тоненькая длинноногая девочка с точеным породистым личиком, какой была Леля в школе… Нет, подумал он, война, конечно, не для девчонок, недаром ему всегда было нестерпимо жалко их — в нескладных шинелях, в кирзачах чуть ли не сорокового размера среди загрубелого фронтового люда…

Инвалиду с аккордеоном либо подносили пива, либо давали деньги, заказывая сыграть что-то любимое… Володьке захотелось вспомнить немудреную песенку о девушке в серой шинели, и он подошел к безногому, спросил, знает ли тот ее. Тот кивнул и сразу стал вспоминать мотив… Володька пошел за пивом, принес кружку, а по залу уже разносилось: «И пошла ты прямо, не сутулясь, со всеми равно смелая в бою, не посмела вражеская пуля посягнуть на молодость твою…» И дальше: «…девушка в шинели не по росту, ты товарищ-друг мой боевой…» Инвалида поддержали, стал подпевать и Володька, но к горлу что-то подкатывало, и он перестал. Вернувшись к столу, он сел и вдруг, как никогда до этого, его пронзило: Юльки нет и не будет! И наверно, всю жизнь ему будет не хватать ее, ее любви, ее преданности, наивности, ее чистоты… Всю жизнь! И Юлькины слова: «Володька, вот окончится война, и вокруг тебя будет много разных девчонок, но тебе они будут неинтересны, тебе просто не о чем будет с ними говорить, а у нас с тобой будет великое, незабываемое — война…» — как живые прозвенели в этом прокуренном, наполненном хриплым разноголосьем и стонами трофейного аккордеона зальчике пивного бара.

Володька закрыл лицо руками.

~~~

— Что-то от Сережи давно нет писем, — сказала мать. — Ты бы позвонил ему. Возможно, он уже вернулся?

С Сергеем Володька почти не переписывался. Ксении же Николаевне Сергей писал регулярно, и друг о друге они узнавали от нее.

И Володька позвонил.

— Ну, сэр, у тебя дьявольская интуиция, я ведь только что ввалился и вот-вот хотел звонить тебе. Приходи немедленно. Кстати, сейчас должен зайти Левка Тальянцев — случайно ехали в одном вагоне, — голос Сергея был радостен и бодр.

— Сейчас приду, — коротко ответил Володька.

У дверей квартиры Сергея он недолго постоял, потом, улыбнувшись, позвонил: два длинных, один короткий — их условные еще с юности звонки. Сергей открыл сразу. Он прекрасно выглядел в новом добротном обмундировании. К «Звездочке», полученной на финской, прибавилась еще одна и медаль «За боевые заслуги». Они обнялись… Взгляд Сергея, брошенный на безжизненную Володькину руку, был сочувственный, но никаких жалостных слов он не сказал.

— Пошли в комнату, Левка уже у меня.

С Тальянцевым Володька не виделся с тридцать девятого, а до этого их компания часто собиралась у него, потому что Левкин отец бывал в постоянных командировках, мать где-то дежурила и вечерами комната была свободной… Помнил Володька, как перед армией распивали они необычный ликер «Арктика» с горкой льда внутри бутылки.

Тальянцева он узнал с трудом. Перед ним стоял перетянутый ремнями майор с боевыми наградами на груди. Ордена Красного Знамени и Кутузова — награды очень высокие — сразу бросились в глаза. Левкино лицо приобрело значительность и некоторую надменность. Он как-то снисходительно похлопал Володьку по спине и вроде бы шутливо, но со скрытым довольством в голосе представился:

— Командир отдельного саперного батальона майор Тальянцев к вашим услугам.

— Дает… — иронически улыбнулся Сергей. — Всех переплюнул! Володька до старшего только дотянул, я в лейтенантах хожу, а тут майор! Командир отдельной части! По стойке «смирно» так и хочется встать.

— Бросьте, ребята! Обыкновенно все получилось, я же войну лейтенантом начал. Взвод, рота, ну и батальон — нормальное продвижение по службе, — с не совсем искренней скромностью произнес Тальянцев: дескать, конечно, обыкновенно, но не у всех так вышло, и такие награды тоже не все заработали.

— Ты демобилизуешься? — спросил Володька.

— Что ты? Я же кадровый, в армии до конца дней… Видимо, в академию направят. А сейчас в командировке. Вот жену демобилизовал, она у меня военврачом в батальоне была… Знаете, ребята, странно как-то, только двадцать шесть стукнуло, а чувствую себя… ну, не старым, конечно, а…

— Созревшим начальником, — перебил Сергей, усмехнувшись.

— При чем начальством? Не подковыривай. А человеком созревшим, что ли. Ведь полутора тысячами командовал — не шутка. Понимаете, ответственность какая?

— Понимаю, — сказал Володька.

Тальянцев солидно помолчал, сел, достал пачку «Казбека», просунул друзьям.

— Спраздновать бы встречу, но мне… — посмотрел на трофейные швейцарские часы, — через час в наркомат. Очень рад, что вас повидал.

Какой-то холодок и натянутость были в этой встрече. Не мог Тальянцев скрыть до конца чувство превосходства перед школьными товарищами, и, когда он распрощался и ушел, Володька облегченно вздохнул, сказав:

— Ну и важен стал… Странно, чем это он отличился, в школе не блистал.

— Службист по натуре, — небрежно бросил Сергей.

— Не без этого… Но все же хорошо, что встретились, ничего не попишешь — прошлое, юность.

— Да… — задумчиво протянул Сергей, — у нас уже есть прошлое. Даже немного грустно.

— Деев без ноги. По самое бедро, — сообщил Володька.

— Очень печально… — Сергей затянулся папиросой. — У меня два случая было, когда загнуться мог. Один — при сильной бомбежке, второй — немцы к штабу прорвались, пришлось круговую оборону организовывать и отстреливаться. Кстати, за это вторая «Звездочка». А вообще-то везло.