Кротовский, вы последний (СИ) - Парсиев Дмитрий - Страница 37

— Мне приятно это слышать, но делу это не помож… Мила, а может ты мне поможешь?

— Это смотря чем.

— Ты сможешь аккуратно выспросить у твоего папеньки, что именно ему наплели про мою фабрику? Что за осведомители у него такие?

Мила ухмыляется, снимает ноги со столика. Ставит бокал. Встает, подходит вплотную и слегка ко мне наклоняется. Поскольку я остаюсь сидеть на стуле, мой нос фактически оказывается в соблазнительной ложбинке между упругими полушариями, едва прикрытыми невесомой тканью. Мила запускает пальцы мне в волосы.

— Но тогда ты мне будешь должен, Кротовский…

— Ох… — грехи мои тяжкие, — …буду должен.

Мила выходит из домика, оставив меня одного. Подливаю себе немного вина. Отпиваю. Остается только ждать…

… Она вернулась минут через двадцать. Плюхнулась на диван и снова водрузила ноги на столик:

— Кротовский, будь паинькой, налей мне вина… папенька порой бывает невыносимо скрытен…

Наливаю ей вина.

— Значит так, слушай… сядь уже рядом со мной, боишься меня как будто…

Пересаживаюсь со стула к ней на диван.

— По поводу осведомителя… поближе сядь, Кротовский, я не кусаюсь.

Надо сказать, Мила умело держит интригу. Явный артистический талант. Пододвигаюсь поближе. Она, наконец, удовлетворилась степенью моей управляемости. Начинает рассказывать.

— Нет у него никакого осведомителя, — говорит она, — К нему приходила некая баронесса Гадюкина. Ты ее знаешь?

— Знаю. Я выгнал ее с фабрики.

— Вот как? Может, стоит рассказать об этом папеньке?

— Может и стоит, но не прямо сейчас.

— Кротовский, ты узнал, что хотел?

— Да, Мила, спасибо, ты мне очень помогла.

— Ну уж нет, Кротовский. Одним «спасибом» ты не отделаешься, — она хитро прищюривает глаз и передает мне пустой бокал, чтобы я поставил его на стол.

Я ставлю бокал.

— А теперь сними уже это с меня… да… и это… да, Кротовский, ниже… еще ниже, да…

На следующие полчаса погружаюсь в пучину разврата. Не думал, что купеческие дочери могут быть так раскрепощены в сексе, хотя… много ли я знаю о купеческих дочерях?

— Кротовский, там в бутылке еще что-то осталось?

— Одну минуту.

Выливаю в бокал остатки вина. Передаю. Она жадно выпивает.

— Кротовский, тебе точно всего восемнадцать лет? … Чего ты смеешься, дурачок? Нелепый вопрос?

— Нормальный вопрос. Мне точно восемнадцать лет.

— Ты что, уже одеваешься? — Мила очень мило выпячивает губки, — Я думала, мы еще пошалим.

— Мне нужно успеть на вечерний поезд.

— Оставайся до утра, никто тебя не гонит.

— Я бы рад, но мне нужно спасать сделку с твоим папенькой.

— Ладно уж, иди… но имей ввиду, Кротовский. Долг ты еще не отработал.

— Вот ведь, дитя капитализма… — целую надутые губки, — Придется отрабатывать в другой раз.

Мила выпустила меня через какую-то потайную калитку, о существовании которой я не то, что не знал, даже не догадывался. Припускаю со всех ног к станции и едва успеваю на поезд. Даже билет купить не успел. Черт, терпеть не могу ездить зайцем.

Один из редких пассажиров подсказывает, что в последнем вагоне есть шанс застать кондуктора. У того можно приобрести билет. Поезд тронулся, я отправляюсь в последний вагон искать кондуктора. Однако никакого кондуктора в последнем вагоне я не застаю. Может он в тамбуре? Прохожу через весь вагон, дергаю дверь… закрыто.

Деваться некуда, поеду без билета. Собираюсь присесть на пустую лавку и замечаю, что два единственных пассажира в последнем вагоне имеют самый бандитский вид, и моя форма гимназиста для них, как красная тряпка для быка.

Они подхватываются с места и направляются ко мне. Бежать мне некуда, сам себя загнал в ловушку. У меня в кармане до сих пор лежит дешевый трофейный ножик, который я отобрал у предыдущих гоп-стопников. Я его достаю, хотя и знаю, в моем случае — это плохой аргумент. Орудовать ножом не обучен. А бандюганы тоже подоставали ножи… и ухмыляются, они в себе уверены… они-то скорее всего обращению с ножом обучены неплохо…

И вдруг я почувствовал, как выгнулось перо в моем кармане, подавая знак. Да, черт возьми, у меня есть реальное оружие, о котором я не подумал. Отбрасываю бесполезный нож и достаю пронизывателя.

При виде пера в моей руке ухмылки на бандитских рожах растягиваются еще шире.

— Желаешь выписать нам чек?

— Еще как желаю.

Нацеливаюсь и выстреливаю в одного силовым импульсом… прямо в сердце. Преступник хватается за грудь и оседает на пол.

— А ну отошел, — прикрикиваю на второго, перенацеливая перо.

Бандит бледнеет, падает на задницу на скамью, испуганно сдвигается, прижимаясь к вагонной стенке.

— Звиняйте, ваша благородь, мы не знали.

Трогаю носком ботинка неудачника, словившего заряд. Живой хоть? Бандюган издает слабый стон. Живой. Это хорошо. Заряд моего пера для человека, оказывается, не смертелен. Ну так оно даже к лучшему. Мне только убийства не хватало. Ухожу в головную часть поезда и доезжаю до Питера без дальнейших приключений.

Но вообще подутомили чуть не ежедневные попытки меня избить или ограбить. Здесь вообще культурная столица нашей родины или дикий запад? Полиция вообще хоть что-то делает? Или это только мне так не везет? Вопросы риторические. Искать ответы на такие вопросы бессмысленно.

Время вечернее. Ехать на фабрику уже поздно. Доезжаю на трамвае до доходного дома, однако своих никого не застаю. Половой за стойкой передает мне конверт и записку. Награждаю служащего монеткой и принимаю корреспонденцию.

В конверте опять письмо от Гадюкиной. Баронесса упорно желает со мной встретиться. А я бы предпочел встретиться с ней, имея более весомые аргументы, чем одни только показания поверенного. Гадюкина совсем не дура, поверенному она плюнет в глаза и скажет, что он лжет. Убираю письмо в карман и раскрываю записку. Записка от Анюты: «Сережка, на фабрике произошло чрезвычайное. Мы все поехали туда. Ты тоже приезжай, как сможешь».

Вот черт, что ж там такое стряслось? Что ж навалилось-то? И купчина в отказ пошел, теперь еще чэпэ на фабрике. Выбегаю на улицу ловлю извозчика. Велю ему гнать поскорее. У фабрики расплачиваюсь, выпрыгиваю из коляски, спешу к воротам. Навстречу мне выбегает Анюта:

— Сережка, там… там…

— Да что там? Говори яснее.

— Вор… вор к нам залез! — выпаливает Анюта.

— Пошли внутрь, — подхватываю ее под локоток и завожу в помещение.

Мои, в смысле дед и Кеша, тоже здесь. Еще вижу фабричного сторожа и городового со смутно знакомой физиономией.

— Ну, что украли?

Городовой лихо подкручивает ус, выходит на полтора шага вперед и выкладывает на рабочий верстак обычную канцелярскую папку.

— Э-э… что это? — спрашиваю ошалело.

— Бургантерская докментация! — докладывает бравый городовой.

— Чего? — я ни черта не понял.

— Обнаружено у вора по факту поимки, — городовой не прекращает попыток внести ясность в дело.

— Так его поймали?

— Вон он, ваш-бро, скручен с поличным.

Перевожу взгляд вслед за указующим перстом городового. В углу действительно вижу лежащего связанного человека с чулком на голове.

— А чулок на башку ему тоже вы нацепили? — происходящее начинает меня забавлять.

— Никак нет. Имел на себе во время кражи.

— Так, — фрагменты паззла проявляются один за другим, но общей картины я пока составить не смог, — Анюта, перестань уже психовать. Что это за папка?

— Приходные накладные.

— О как. А зачем она вору понадобилась?

— Я не знаю.

Зато я знаю. Папка с приходными накладными понадобилась ему потому, что он не вор… не совсем вор…

— А ну-ка, чулок снимите с него…

Я как-то даже не очень удивился, когда под чулком оказалась голова Посконникова, моего бывшего поверенного по финансовым делам.

— А теперь рассказывайте по порядку, — мне надоело получать разрозненные сведения.

По итогу пересказов от нескольких лиц, наконец, удалось составить цельную картину произошедшего. Посконников попытался проникнуть на фабрику, имея при себе ключ от одного из черных ходов. И ему это вполне удалось, и возможно его проникновение осталось бы незамеченным. Но накануне Матвей Филиппыч проводил смотр замков и засовов и счел их состояние неудовлетворительным. А потому, Кеша, мой инженер-изобретатель, навесил на все задние двери разработанную им к тому моменту сигнализацию.