Переполох на Буяне - Голотвина Ольга - Страница 15

Елена-королевна меня учила: гляди величаво, выступай, словно пава… Какая там пава, когда в брюхе кишки от голода в узел завязались! Несусь впереди присланных за мною бояр, подобрав подол, чтоб не спотыкаться. И дорогу не спрашиваю – по запаху иду.

Трапезная огромная, гостей полно, все на меня уставились, как на пятиногого лося.

– Проследуй, свет-королевна, за стол, садись рядом с женихом.

Вот это самое – жених и есть? Фу! Набор костей! Унести бы его отсюда и закопать в укромном уголке! Могли бы и кого получше найти. Можно подумать, я каждый день замуж выхожу.

Сижу. Слуги вокруг суетятся:

– Отведай, королевна, варенья из розы да пряника печатного…

Угу. Щаз. Я целый день был в пути, а мне подсовывают пряник непечатный!

Тянусь через весь стол, обеими руками беру блюдо с запеченным бараньим боком. Тащу к себе, сметая под стол хрустальные чарки и блюда с какими-то овощами. И принимаюсь за дело. Эх, мне бы сейчас мои клыки, а не эти зубки, ровные да мелкие! Ну ничего, несовершенство восполню усердием.

Гости молчат. Я жру. А жених… Краем глаза вижу, что жених сияет.

– Какая невеста! – восклицает он на всю трапезную. – Аппетит – прямо волчий! Это вам не полудохлая заморская мамзель! Эта мне крепких сынов родит!

Мечтай-мечтай, старый хрен. Прямо сейчас и рожу, из-за стола не выходя…

А мне подливают зелена вина. Не люблю это дело, но приходится пить. Потому как гости нам с Кощеем здравицу говорят.

– Горько! – орет какой-то хряк в алом кафтане.

Нет, вы подумайте, это ему горько? Это мне горько!

Что-о? Целоваться?.. И не выдумывайте! Я застенчивая! Я скромная!

– Горько! – орет уже вся стая.

Приходится встать. Жених тычется в меня губами.

Смотрите! Любуйтесь на срамоту! При всем народе целуют меня, волчару позорного!

Знал бы заранее – сроду бы у царевича коня не съел! Да что там – вообще бы мясо жрать бросил, на репу бы перешел.

Кстати, о репе… а подать невесте вон того гуся жареного!

Хмель-то разбирает с непривычки. Закачались стены, пошли расплываться ухмыляющиеся рожи гостей.

Еще один умник вылез:

– А пускай невеста наш обычай уважит, споет о волюшке девичьей, с которой расстается…

А мне и самому спеть хочется.

Ставлю локти на стол, запрокидываю голову, ищу на потолке луну. Не нахожу, но все равно начинаю выть.

Гости притихли. А как я закончил – тот же умник говорит уважительно:

– Слов не разберу, потому как языкам ненашенским не обучен. А только песня красивая и спета с душой.

Тут и Кощей не выдержал. Хлопнул ладонью по столу:

– А и пиру конец! Пора в опочивальню!

Как – в опочивальню? Не хочу-у! А куда денешься! Обступили гости со всех сторон… обложили меня, обложили… ик! Зачем я столько пил?!

В опочивальне оставили нас одних. А Кощей бормочет:

– Свет-Еленушка, я, пока шел, забыл, что мне делать-то надо! На пиру помнил, а пока шел – забыл!

Вот и хорошо…

– Не печалься, сокол мой, – говорю ему. – Ложись пока почивать. Утро вечера мудренее.

Ложись-ложись, старый дурень. А как уснешь – я убегу…

Сажусь на край постели. Снимаю кокошник. Скидываю сапоги. Потянул через голову сарафан. Хмель кружит голову.

И тут Кощей вскинулся:

– Еленушка, я вспомнил!

И обниматься полез…

Нет! Всё! Хватит!!

В голове стоит лихой, азартный, злой звон…

Лязгаю клычищами. Ошалевший жених сползает на пол…

Потрясенные стражники увидели, как в окне опочивальни разлетелся вдребезги витраж. В вихре разноцветных осколков на двор вылетела огромная серая тень.

Гигантский зверь сбил с ног часового у ворот и, не задерживаясь, волчьей рысью понесся к лесу.

В этот вечер на постоялом дворе дядюшки Рошбаха было многолюдно. И не беда, что комнаты для проезжих пустовали. Да, сейчас в вольный город Бреген прибывает не так уж много гостей – ни ярмарки, ни праздника. Ну и что? Зато пиво у дядюшки Рошбаха лучшее в городе. Так почему бы горожанам не собраться вечерком в трапезной, не посидеть за кружкой-другой, а то и за бочоночком? Хорошенькая служанка Люсетта уже забегалась подливать гостям «брегенское темное». Вот хозяин и с прибылью!

А раз собрались, так почему не обмозговать местные новости, не перемыть косточки соседям, не позубоскалить насчет жителей вольного города Амбурга, стоящего на другом берегу реки (каковые жители, бесспорно, сплошь дурачье и ослы), или не послушать бродячего сказителя?

– А расскажи-ка нам, добрый человек, про волшебницу Мелюзину! – попросила хорошенькая Люсетта. И сделала такую умильную мордочку, что ее поддержал даже господин Селиус, бургомистр, хотя обычно он предпочитает послушать про подвиги Болдуина, последнего здешнего короля.

А вот господин Геерц, городской судья, не был так любезен:

– Да выдумки все это! Такому вздору разве что амбургцы поверят!

– Почему – вздор? – вмешался дядюшка Рошбах, балансируя подносом, на котором высилась гора тарелок с закусками. – Мой покойный дед в молодости сам видал Мелюзину. Она через город проезжала, на нашем постоялом дворе останавливалась. Как в сказках говорится: приехала в карете, а на дверце ее герб: ворон держит в клюве розу.

– А как она выглядела, дядюшка? – с замиранием в голосе спросила Люсетта.

– Не юная, говорил дед, но красивая. И требовала, чтоб ее называли госпожой Мелюзиной.

– Еще бы не юная, – хмыкнул бургомистр. – Который век по земле бродит – второй или третий?

– Четвертый, – твердо заявил лавочник Вессель – и тут же скорчил брезгливую рожу, прикрикнул: – А ты чего сюда приперся, урод? Пожрал бы на конюшне! Нечего своим видом порядочным людям аппетит портить!

Вошедший в трапезную конюх, прозванный Чурбаном, не обратил на слова Весселя никакого внимания. Проковылял через трапезную, потянулся к кружке пива, которую несла Люсетта. Кстати, не так уж и мерзко выглядел бедняга – парень как парень, молодой еще. Вот только скособоченный какой-то, при ходьбе левую ногу приволакивал. И говорить толком не мог. Вроде не совсем немой, но сливались у него слова в мычание, с трудом разберешь…

– Не ори на убогого, – строго сказал Весселю трактирщик. – Люсетта, дай парню кружку пива да хлеба с сыром. И посади в уголке, чтоб глаза нам не мозолил.

Трактирщик старался не обижать работника. Где он найдет другого дурня, который бы вкалывал за жратву да за ночлег на сеновале?

А Чурбан хоть и с придурью, а старательный, к делу внимательный. Вот и сейчас: оставил недопитую кружку, вскинул голову, прислушиваясь. Замычал тревожно, вскочил, поковылял к двери.

Тут уж и все услышали за окном топот копыт, конское ржание, свист кучерского бича. Гости разом прекратили разговоры и игру в домино. Приезжие – это всегда интересно.

Первой на крыльцо выпорхнула Люсетта – и тут же возвратилась в трапезную. Глаза круглые, как талеры, рот некрасиво приоткрылся.

– Ой… там… там… кто приехал-то!..

Брегенцы известны неукротимой любознательностью, а потому все ломанулись на крыльцо и застряли в дверях, не пропуская вперед даже бургомистра: перед увлекательным зрелищем все равны. Только хитрый лавочник Вессель кинулся не к двери, а к окну – и уселся на подоконник.

Кое-как все устроились – глазеть подано! – и уставились на карету у крыльца. Точнее, на герб, нарисованный на дверце. Лукавого вида ворон держал в клюве розу.

Чернобородый кучер спрыгнул с козел, распахнул дверцу, откинул ступеньку и подал руку госпоже, помогая ей выйти из кареты.

Статная, с королевской осанкой дама. Не юная, но старухой не назовешь: ухоженное лицо, в меру положено белил и румян. Видно, что госпожа ведет войну с неумолимым временем – и время пока проигрывает. Темные волосы убраны в высокую прическу. Наряд старомодный, но богатый. В руке веер.

Дядюшка Рошбах, распихав зевак, поспешил навстречу незнакомке, поклонился ей.