Ненавистная жена (СИ) - Логвин Янина - Страница 59

Наверное, в тот миг я физически ощущала состояние мужа и была с ним одним целым — как оказалось, иначе я не умею. И мои слова Ярославу вовсе не были бравадой. Если бы в тот день он умер, я бы не стала бороться за свое одинокое будущее в империи Корнеева. Нет, зная, что меня ждет. Я помню, как мной овладел холодный страх, когда бледное лицо Ярослава вдруг напомнило Сашку и все, что было дальше.

Просто чудо, что мы не потеряли ребенка. Наверное, у Борзова какие-то особые гены и стремление к жизни, потому что я оказалась выжатой и разбитой, а ребенок в порядке. Он заставлял меня спать следующую неделю по шестнадцать часов, будил ночью, чтобы выпить теплое молоко с круассаном, а утром просил добавку к каше и свежие персики. А когда мы не спали — толкался ножками, требуя внимания.

Моя девочка еще не родилась, а уже возвращала маму к жизни и учила с ней считаться, действуя ничуть не менее упрямо, чем ее папа.

Нет, Ольге Борисовне не стоило обо мне беспокоиться, я уже была не одна. А вот вид мачехи меня огорчал.

— Спасибо за приглашение, Ольга Борисовна, но у меня есть дом. Пора вернуться и напомнить ему о хозяевах. Я позабочусь о себе, не беспокойтесь! В последние дни мой аппетит и меня саму удивляет, так что голодной точно не останусь. И я… позвоню отцу.

— Да, позвони, — кивает мачеха не без надежды. — Что ж, будем ждать вас в гости уже с Ярославом. Паше еще трудно передвигаться вне дома, история с Кириллом нам обоим далась нелегко, но он всегда о тебе спрашивает. И скучает, девочка, ты ведь знаешь.

Есть вещи, о которых мы с мачехой если и заговаривали, то многое оставляли недосказанным. Поэтому помолчали и сейчас. Нравилось это кому-то или нет, однако Стальной Босс все еще оставался у руля своей империи — тоже разбитый, с рубцом в сердце, но собранный в стержень собственной волей.

И по-прежнему ждал меня.

— Как он — Кирилл? — решаюсь спросить я мачеху, раз уж она сама заговорила о сыне. Хотя и не уверена, что получу ответ.

После случившегося, да и до этого, Ольга Борисовна всегда говорила о Кирилле неохотно и с тоской. Я ее понимала. Если рана болит, то больно ее касаться даже словами. Я не могла знать наверняка, но догадалась, что новость о живом сыне не стала для них с отцом потрясением. Они узнали правду раньше — вот что подточило здоровье обоих, но не знали, какую игру Кирилл против них ведет и с кем, пока не открылось очевидное.

— Плохо, — признается мачеха. — Конечно, есть надежда, что после специального лечения разум нашего сына проясниться, и он почувствует себя лучше. Мы будем делать для этого все необходимое. Но чудес не бывает, Марина. Кирилл не станет другим. Его душа останется прежней, и нам с твоим отцом это известно лучше, чем кому-либо.

— Именно поэтому вы не спешите никому сообщать о том, что он жив? — предполагаю я. — Я не видела никаких новостей о нем. Два дня назад ко мне приходил адвокат отца и тоже попросил нигде не упоминать о наследнике.

Я неторопливо одеваюсь, а Ольга Борисовна поправляет жакет и садится на край моей постели. Отвечает не без печали и, тем не менее, с уверенной сдержанностью:

— Наследница своего отца ты, Марина. А что касается Кирилла, то это был его выбор — отказаться от своей семьи, не наш. Если однажды он передумает и решит за все ответить… Что ж, пусть сделает это сам. А сейчас он не хочет никого видеть и не отождествляет себя с нашим сыном. Для всех он Невидимка — несуществующий человек. Я не хочу, чтобы об этом трубили из каждой газеты. Он хочет тишины, и он ее получит.

— Мне очень жаль. — И это действительно так.

Ольга Борисовна качает головой.

— Не надо, Марина. Его не за что жалеть, хватит и моих слез. У Кирилла было все. Все, что только может иметь молодой парень — свобода, деньги, внешность, любые возможности! Он мог стать нашей гордостью, а стал — болью. Тебе это будет трудно представить, вы с ним совершенно разные, но еще мальчишкой Кирилл не чувствовал границ. Сначала воровал — не только у нас, но и у наших работников. Нет, не лишь бы что. Ему нравилось отбирать у людей самое ценное — то, чем они дорожат. А потом выбрасывать это, словно мусор. Я долго не хотела этому верить, находила ему оправдания и защищала Кирилла перед Пашей, платила пострадавшим, чтобы они молчали. Пока однажды сын не вырос и решил отобрать самое ценное у своих родителей. И это, девочка, вовсе не деньги — если ты понимаешь, о чем я.

Он захотел отобрать их жизни. Даже подумать страшно, каким бы стал Кирилл, если бы у него получилось. Вот что остается недосказанным.

— Понимаю.

— Ему будет лучше в клинике, а дальше время покажет. Пока на бо́льшее у меня нет сил. Кириллу нужен хороший психиатр и психолог.

— Вам тоже, Ольга Борисовна, нужен последний. Почему вы не признаетесь своему врачу, что у вас проблемы со сном?

— С чего ты взяла? — удивляется мачеха, но мы обе знаем, что это правда, и она сдается: — У меня с душой проблемы, девочка. Здесь психолог не поможет. А успокоительные таблетки сделают из меня растение. Нет, спасибо, это уже пройденный этап. Вот вернетесь с Ярославом домой, и я буду спать спокойнее, обещаю!

Я уже оделась, и она тоже встает, чтобы накинуть на себя легкий плащ и посмотреть на часы. Потянувшись за сумочкой, ждет, пока вошедший медбрат возьмет мои вещи и вынесет из палаты. Мы идем с ней рядом по коридору, спускаемся в лифте, и уже у выхода, увидев невдалеке автомобиль Данила Егоровича, мачеха, остановившись, целует меня в щеку и поправляет рукой мои волосы.

— Я навещу тебя завтра в вашем доме, можно? — тактично спрашивает. — Захвачу что-нибудь от нашего повара — исключительно вкусное!

— Конечно. Буду рада.

Она вдруг усмехается:

— Хоть что-то хорошее от мужа получила на старости лет. И почему ты не моя дочь?

— Ольга Борисовна…

— Но ведь это правда, Марина. Беги, девочка! Похоже, тебя ждет сюрприз, — показывает подбородком в сторону, где стоит Данил Егорович и трое парней, — а мне пора.

— До свидания!

Я прощаюсь с мачехой и поворачиваюсь к парковке, на которой вижу своего мужа. Как чувствовала, что Ярослав не станет слушать врачей, и домой сегодня мы вернемся вместе. Если честно, то последние три дня в больнице я провела из-за него — боялась, что если уеду, он тоже сбежит раньше времени. И все равно сержусь, вот же упрямец! А по телефону даже словом не обмолвился!

Ярослав похудел, что не удивительно. И волосы отросли, зато чисто побрился и оделся аккуратно — все-таки он пижон немного. А вот плечи под короткой курткой остались такими же широкими и крепкими. И взгляд знакомый — чуть хмурый, темный и внимательный.

Это для меня он синий и ласковый, когда мы одни.

Но я и сама сейчас совсем не улыбаюсь, подходя к компании.

Ярослав замечает меня раньше остальных — и мое настроение тоже. В его руке красивый букет белых тюльпанов, но он не протягивает его мне, а притягивает меня к себе и целует в край губ, когда я подхожу, прекрасно почувствовав, что я бы сейчас с удовольствием опустила этот букет на его упрямый затылок.

— Борзов, врач знает, что ты здесь? — серьезно спрашиваю. — Или ты, как всегда, сам за себя все решил?

— Марина, давай… дома поговорим!

— Тебе только швы недавно сняли, и стоять долго нельзя.

— Кто тебе сказал? Да я здоров, как бык!

— Скорее, как бычок, который вот-вот завалится на бок, — смеется Серов и, шагнув ближе, в свою очередь целует меня в щеку. — Привет, Марина. Отлично выглядишь!

— Здравствуй, Игорь. Спасибо.

Выгляжу я обычно, но вид Ярослава и наша встреча все же окрашивают мои щеки в легкий румянец. До сих пор мы виделись очень коротко, когда меня пускали к нему на несколько минут — потому что против этих свиданий был мой лечащий врач и физическое состояние обоих. И, конечно же, я чувствую волнение.

Наверное, это уже никогда не пройдет и ничего не забудется — картина с раненым Ярославом во дворе дома Вормиева, которая запечатлелась в памяти, и животный страх за него, у которого, как оказалось, нет глубины.