Ненавистная жена (СИ) - Логвин Янина - Страница 33

Стальной Босс мог сколько угодно тешить себя надеждой, что после его смерти семья сохранит влияние в городе, его верные партнеры, как оказалось, считали иначе и ясно дали понять, что не поручатся за меня, если мы не сойдемся на условиях.

На «их» условиях. Считаться с каким-то боксером никто не собирался. Они так долго ждали этого дня, укрепляясь в империи Босса щупальцами, что закапали слюной весь стол, предлагая мне стать одним из них. Я не сомневался, что старый черт Корнеев крепко держал за глотку каждого, получив заверение в пожизненной преданности. И тем не менее, он еще был жив, а они уже стали теми, кто бросил комья земли на крышку его гроба.

Чувствовал ли я похожую ненависть к старику? Да, и еще какую. Я отлично знал, как он умеет впиваться в горло и добиваться своего. Но еще больше, сидя за этим столом и видя перед собой сальные рожи с жадными оскалами, я хотел впиться в их кадыки сам. А потом уже решим, кто и с кем у нас будет считаться.

Я как раз думал, до кого из них добраться первым… когда дверь в кабинет распахнулась и вошла она… Светловолосая молодая женщина, похожая на ледяную красавицу.

Марина Борзова. Моя жена.

Уверенная и гибкая пересекла кабинет, заполнив собой его пространство, и с легкостью скрутила змеям шеи. Они и понять ничего не успели, как подавились жалами. И будь я проклят, если и сам не опешил и не ослеп от ее появления.

Мышь? О, нет. Я последний идиот, если мог ее такой считать. Давно понял, что ошибался, а сейчас убедился насколько. А ведь она с первой встречи показала свой характер и не прогнулась, как я, идиот, ни старался. Как ни упрямился в желании отплатить Боссу за свою удавку. Не понимал, что это невозможно. Я просто никогда не встречал таких женщин, как она.

Марина. Моя жена. Неужели и правда, моя?

Старик Корнеев двинулся умом, если, зная характер дочери, выбрал ей в мужья сына шлюхи и улицы, не знающего, что такое семья. Не умеющего уступать. Я бы за это Боссу сам скрутил шею. Зато я знал, что такое долг, и он лучше всех должен был понимать, что не выпущу из рук свое, даже когда он наиграется в свои интриги. Я никогда этого не умел.

А теперь поздно, он мне не указ.

Она привела меня в чувство, когда отхлестала. Смотрела прямо большими серыми глазами, совершенно бесстрашно сверкая яростью и обжигая ударами пощечин. Я был ненавистен ей и принес боль. Плевать, что вдвое больше, она в полной мере дала мне это почувствовать. Даже в детстве тетке не рисковала касаться моего лица, только материла, отвешивая подзатыльники и тычки, а тут, считай, девчонка… Устрой я с кем-нибудь серьезный мордобой — это не отрезвило бы сильнее, чем ее злость.

Никому бы не простил подобное, а тут знал, что заслужил.

Не мышь — Марина, я больше не мог думать иначе, и замечать других. Даже домашняя, в удобной одежде и в очках, с волнистыми прядками волос у щек, жена влекла меня, не уходя из мыслей. Наверное, еще с того проклятого вечера, когда я не мог отпустить ее руку, чувствуя под пальцами нежное запястье и горячий пульс.

Моя.

Сегодня только ее голос смог остановить меня, иначе этот жирный боров был бы мертв, а хозяин этого гребанного ресторана шамкал беззубым ртом, как сожалеет, что не сдох сразу.

Красивая, ледяная… смертельная. Не мышь, снежная королева с серой сталью в глазах. Кожа Марины оказалась холодной, когда я накрыл ее плечо рукой, желая защитить от этих падальщиков, с утра слетевших на добычу. Сталь в ее теле жрала тепло, и в этот миг я ощутил, что убью любого, кто посмеет к ней сунуться. Кто только подумает угрожать…

Она уходит, оставив после себя запах белых цветов и зимнего ириса; память о качнувшихся длинных прядях волос, а я на некоторое время остаюсь в кабинете с партнерами ее отца. Мы кое о чем с ними здесь не договорили, и лучше сделать это без лишних глаз.

— Исчезла… — бросаю я грубо девчонке Губарева, обходя стол. — Вон! И чтобы, как рыба молчала!

Когда за испуганной шатенкой закрывается дверь, беру дубовый стул и с размаху разбиваю стеклянный шкаф со всей дорогой хренью, что внутри. Подождав, когда на паркет осыплются осколки, переступаю по ним, хрустя тяжелыми подошвами, и поворачиваюсь к компании. Предупреждаю низко — в отличие от жены, не оставляя никому и шанса:

— Мне плевать на Корнеева. Я сам протащу любого голым пузом по этому полу, если узнаю, что он треплется за спиной о моей жене. Без вариантов!

— Ты зарвался парень, — расцепив губы, сцеживает посеревший Вормиев — тот, с чьего звонка все началось, и я неохотно кидаю ему в ответ, найдя взглядом:

— Да. Вспомни об этом, если решишь расчехлить язык.

Я прячу пистолет в карман, беру куртку и выхожу из ресторана, даже не обернувшись. Моя машина на месте, но Марины на парковки нет, и я набираю номер телефона деда, догадавшись, кто ее сюда привез.

— Где вы, эй?

— Едь по трассе, Ярослав, позже перезвоню.

— Какого черта, дед?

Но родственник уже кладет трубку, а я, ругнувшись, снимаю блок с «Порше» и сажусь за руль. Выдыхаю, прежде чем рвануть с места:

— Твою мать! Ну и денек.

Они остановились у незнакомого кладбища перед въездом в город, и я, заметив на обочине серую «тойоту» деда и его самого, выкручиваю руль и съезжаю с трассы. Хмурюсь, ничего не понимая.

Выключив двигатель, выхожу из машины и подхожу к родственнику.

— Дед, что случилось? — спрашиваю. — Корнеев умер? Даже если так, не рано ли вы сюда приехали?

— Типун тебе на язык, парень! — сердится старый брюзга. — Жив Павел, я только что звонил Ольге.

— Тогда почему вы здесь остановились? Где Марина?

В машине жены нет, и я оглядываюсь, не находя ее на грунтовой стоянке взглядом.

— Не знаю, — дед вздыхает и пожимает плечами. Показывает рукой на кладбище, которое спряталось за деревьями с пожелтевшей листвой. — Она попросила привезти ее сюда и больше ничего не сказала. Ей было не до разговоров, а я не стал спрашивать.

— Ладно, найду ее сам. Уезжай, дед, не жди, — бросаю деду, пожав его плечо. — Дальше мы без тебя.

Дед все еще крепкий старик, но подобные поездки уже не для него, и я вижу это по его осунувшемуся лицу.

— Ну, раз ты здесь и все обошлось… Съезжу к Павлу в больницу, а то сердце не на месте. Все же столько лет бок о бок вместе прошли. Может, Ольге чем помочь надо…

— Если и надо кому-то помочь, то это старому черту Корнееву, — не сдерживаюсь. — Придавить подушкой, чтобы не мучился и исчез, прихватив с собой и свою гребанную империю. Старый он сукин сын! Так Боссу и передай. А то я сам до него доберусь… однажды.

— Эй! Ты, Ярослав, лишнего-то не болтай! — сердится дед. Он всегда был предан своему хозяину, не удивительно что и сейчас ощетинился. — Забыл, чем ему обязан?

— Не забыл, но его партнеры не оставят Марину в покое — он не мог не понимать. Видел бы ты, как они ждут, когда он преставится, чтобы начать рвать куски. Ублюдки, убил бы!

— Вот и смотри за девочкой, чтобы выжила! Вам теперь тоже вместе бок о бок идти. Она из-за тебя дурака в этот «Утиный кряж» приехала! Муж ты или хрен моржовый?

— Дед… — предостерегающе рычу.

— Ай! — только отмахивается тот и садится в машину. Уезжает, погрозив в окно кулаком.

Значит все-таки «хрен моржовый», иначе бы не насупил брови и не рванул с места.

Когда я сказал, что отказался от миллионного контракта и заграничной карьеры, он только плечами повел, добавив: «Целее будешь».

Куснув губы, я отворачиваюсь от дороги и направляюсь к кладбищу. Вхожу в открытые ворота и иду по центральной аллейке между старых, поблекших от времени надгробий и оград все дальше, выискивая взглядом Марину.

Кладбище небогатое и старое, на таких хоронят обычных людей с обычными почестями, и в этот сумрачный час тут непривычно тихо. Лишь ветер шевелит под ногами на асфальте пожолклую листву, и морось, предвестница ночного дождя, ложится на лицо мелкой крошкой.

Я замечаю тонкую светловолосую фигуру не сразу, увидев вдали среди надгробий знакомый силуэт. И чтобы не напугать, приближаюсь, не окликая.