Страна туманов - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 1

• 1/50
• Следующая

Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократно использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкий автор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть, как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученый привлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковать злополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожал автору и в результате потерял место лектора в Лондонской школе субтропической гигиены. И, однако, можно сказать, что все обошлось еще достаточно мирно.

Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромные плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина, взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремел по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг. И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понимали это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмое ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому, но он продолжал сопротивляться ее урокам.

Перемена произошла в нем после определенного события, а именно — после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свила гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с сильными людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабому созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все. И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмонией гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся, печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам с Судьбой. Однако это был уже другой человек, и, если бы не помощь и забота его дочери Энид, ученый, возможно, никогда не оправился бы от удара. Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную к соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию и добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец опять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью к журналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась, поняв, что он на пути к выздоровлению.

Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосы цвета воронова крыла, а от матери — голубые глаза и белоснежную кожу. Она, пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взгляды устремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее был силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и стать личностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У нее хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того накатывало, и проявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы, чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, она начала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолько преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом предприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из Дейли газетт., имя которого, возможно, уже знакомо читателю. В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в свое время успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изрядно потрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз долой бутсы. Но хотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнему работал преотлично. Юноша превратился в мужчину. Внешне он мало переменился, разве что усы стали погуще, округлилась талия, а лоб прорезали морщины — следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слыл уже известным журналистом и подающим надежды молодым писателем. Многим казалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнее время появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение. Стоит ли добавлять, что они были большими друзьями?

Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над Лондоном тумане поблескивали первые огоньки. Окна четвертого этажа квартиры профессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала туманная мгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта, но сама улица оставалась невидимой — лишь неясный отблеск говорил о ее существовании. Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы и вытянув к огню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного гения: рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узлом галстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистую бороду, создавало облик стареющего представителя богемы. Рядом, уже готовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченной юбкой, круглая шляпка и прочие модные штучки, под которыми женщины умудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У окна, держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун.

— Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, — сказал он. Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и религиозных сектах и потому каждое воскресенье отправлялись в новое место, готовя очередной материал для газеты.

— До восьми еще уйма времени, Нэд.

— Присаживайтесь, сэр! Присаживайтесь! — загудел Челленджер, пощипывая бороду — явный признак того, что у него портится настроение. — Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за спиной. Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или всадят кинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так. И ради всего святого, положите шляпу! А то у вас такой вид, будто вы опаздываете на поезд.

— Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдет без нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы — времени у нас еще много.

— Вам далеко ехать? — спросил Челленджер.

Энид сверилась с записной книжкой.

— Мы уже побывали в семи местах. Прежде всего, в Вестминстерском аббатстве, на самой пышной службе; были также у Святой Агаты, в так называемой .высокой. церкви, и в Тюдоров-ской — .низкой. Посетили католиков в Вестминстерском соборе, пресвитериан — на Энделл-стрит и унитариев — на Глостер-сквер. Но сегодня нам захотелось чего-то необычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам.

Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык.

— На следующей неделе вас, пожалуй, потянет в сумасшедший дом, — сказал он. — Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что у этих безумцев есть своя церковь?

— Я специально занимался этим вопросом, — ответствовал Мелоун. — Моя обычная тактика — сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании у нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.

Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целое стадо свирепых быков.

— Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Ноmо idioticus! Кому они там молятся? Духам?

— Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет сама статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящая звезда хирургии.

— Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии? — Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считается большим специалистом в психических исследованиях — к этой области знания относится и спиритуализм.

— Тоже мне область знания!

— Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к подобным вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребовалась нужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мне сказал? Эти люди — пионеры человечества!

— В Бедламе им место, — прорычал Челленджер. — И при чем здесь литература? Какая еще там у них литература?

— Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он все же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существует обширная спиритуалистическая литература на французском, немецком, итальянском языках, не считая нашего.

• 1/50
• Следующая