Секретная командировка - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 15

Предсѣдатель Совнаркома Ленинъ[3]

Подозреваю, что подобные телеграммы были отправлены и в другие города, но у читателя нашей газеты должно создастся впечатление, что Владимир Ильич пишет не просто в губернский центр, а лично каждому из них! Правда, не очень понятно, почему телеграмма пришла в июле, если интервенты высадились в Мурманске ещё в марте?

«Вот так и создается культ личности!» – с толикой грусти подумал я, но потом отогнал грусть в сторону. Недавно начали создаваться комитеты бедноты, так комбед Нелазской волости избрал товарища Ленина своим почетным членом. Чисто формально – Владимира Ильича нельзя туда избирать, так как в инструкции по созданию комитетов бедноты четко сказано, что туда должны быть избраны только беднейшие крестьяне в составе «председателя, товарища председателя и секретаря». Но, что я точно знаю, что никто комбедовцам такого поручения не давал и «сверху» не навязывали. Просто в состав комитета попали крестьяне-фронтовики, оценившие и «Декрет о земле» и «Декрет о мире», что бы об этом не говорили через сто лет.

И вообще, сколько можно рефлексировать? В конце концов, я журналист губернской газеты, которая мне платит деньги. Стало быть у меня нет морального права выпендриваться, а нужно отрабатывать свое жалованье и паёк (на деньги уже мало что можно купить, а паёк снова урезали – нам, совслужащим, вместо одного фунта хлеба в день начали выдавать полфунта и по паре твердокаменных селёдок).

Отдав секретарше исторический документ, вернулся на своё рабочее место. Сегодня наш общий кабинет пустовал, потому что коллеги уже сдали свои материалы и разошлись – кто домой, а кто на выполнение редакционного задания.

Мне нравилось оставаться одному в редакции. Можно было открыть окно, как следует проветрить кабинет от едкого махорочного дыма и в кои-то веки посидеть на относительно свежем воздухе. Странное дело. В том, своём, мире я когда-то курил, а когда бросил, то терпеть не мог табачного дыма, а здесь некурящий относился к нему почти равнодушно. Другое дело, что когда курят все, включая Павла Николаевича, не расстающегося с трубкой, в редакции бывает накурено так мощно, что не только топор, а бронепоезд можно вешать.

У меня на сегодня тоже было ещё одно важное дело. После обеда в народном суде должно было рассматриваться дело товарища Андрея Башмакова.

Андрей Афанасьевич снова «отличился». Неделю назад наш губвоенком лично отправился создавать комитет бедноты в свою родную Уломскую волость, а когда его дядя Фома принялся возражать против кандидатуры председателя комбеда – мол, племянничек решил пропихнуть в руководство своего собутыльника, то изобиженный губвоенком просто… застрелил дядю.

Следует отдать должное Андрею Афанасьевичу. Он не подался в бега, а явился с повинной к начальнику губчека, да ещё и привёз на подводе тело дяди. Вот уж труп-то на фига притащил? Сейчас Башмаков сидит под домашним арестом, ждёт вызова в суд. Правда, к дверям квартиры, где обитает неугомонный военком, приставлен красногвардеец с винтовкой, но это всё-таки не домзак. Попади Андрей Афанасьевич в камеру, там могут его очень неласково встретить.

Вот такая вот интересная ситуация. По мне – так Андрей сводил какие-то старые счёты с родным дядькой. Может, обижал Фома Башмаков племянника или заставлял работать? Надо полагать, что народный суд примет справедливое решение, связанное с лишением свободы (тьфу ты, я уже начал думать штампами, как и положено советскому журналисту!).

Однако сходить на суд и сделать отчет о заседании не удалось (а я уже и псевдоним придумал для очерка – «Неравнодушный»!), потому что в редакцию явилась девица лет двадцати, в красной косынке. Нет, конечно же, на ней была одежда, но я её не рассмотрел, так как уставился на яркий головной убор. В красных косынках у нас щеголяли девчонки, записавшиеся в социалистический союз молодежи. Их и было-то не то две, не то три на весь уезд, но они выделялись.

– Мне бы товарища Аксенова! – строго сказала барышня, глядя на меня.

– Я Аксенов, – привстал я со стула. Видимо, сказывалась прежняя привычка вставать с места в присутствии женщины. – Слушаю вас внимательно!

Я специально выбрал бюрократический стиль общения, хотя сам его терпеть не мог. Хоть «тут», хоть «там», если, входя в какой-то кабинет, слышал такую фразу, то появлялось желание стукнуть говорившего чем-нибудь тяжелым. Авось барышня обидится неласковому приёму и уйдет.

Скорее всего, девушка решила попробовать свои силы на ниве журналистики и теперь начнёт вытаскивать листы и листочки со своими «опусами» – требованием к волостным властями срочно замостить дорогу из пункта «А» в пункт «Б» или с критикой деятельности комбеда, члены которого не обращают внимания на изобилие кулаков, прячущих хлеб. Нет, вообще-то мы любим «письма с мест», под них в газете отведена половина третьей и часть четвертой полос, но сегодня мне некогда. Через четверть часа начинался суд над Башмаковым. К тому же, коль скоро барышня явилась к «товарищу Аксенову», скорее всего, её отправил кто-нибудь из моих коллег, потому что обычный гражданин, приходя в редакцию, говорил: «А мне бы кого-нибудь», или: «А с кем мне можно поговорить»?

– Товарищ Аксенов, примите повестку и распишитесь в получении.

А, так это простая курьерша! Так они в редакцию постоянно прибегают, приносят всякие разные бумаги, включая приглашения на заседания «губроучета», «губрнаркомуна», именуемые «повестками». Я оставил в протянутой самодельной тетрадке свою закорючку, изображавшую подпись, раскрыл повестку, сложенную пополам и едва не выругался. Оказывается, девица в красной косынке была не простым курьером, а курьером губчека, а в повестке, написанной почему-то от руки, тов. Аксенову предлагалось явиться сегодня по адресу Воскресенский проспект дом № 25, каб.2 к 16.00 к тов. Есину.

Стало быть, на заседание суда над Андреем Афанасьевичем я уже не успею, редакционное задание не выполню. Плохо, разумеется, вот только теперь у меня другая головная боль, поважнее. В конце концов, решение суда можно узнать и в секретариате.

Товарищ Есин Николай Харитонович, как известно, был начальником Череповецкого губчека. Приехал к нам из Петрограда «на укрепление». Скорее всего, из рабочих. Худого слова о нём сказать не могу, хорошего тоже, так как по работе мы с ним не пересекались. Я всё больше с Сашкой Павловым, его заместителем, якшался, а в какие-то оперативно-следственные мероприятия чекисты нас не посвящали. Даже и не уверен, был ли в восемнадцатом году такой термин.

Хотя у меня был довольно-таки большой опыт общения с подобными структурами (да чего там ерундой страдать – я сам был частью этой структуры), но повестка слегка вывела из равновесия. Всё-таки в двадцать первом столетии повестка из ФСБ не воспринимается как нечто страшное, хотя предварительно мы стараемся созвониться. Если человек действительно нужен, то повестку ему не шлют. Позвонить в редакцию газеты невозможно технически. Я уже узнавал – на весь город всего двадцать номеров, уже разобранных разными учреждениями. Всё-таки Череповец одновременно и губернский, и уездный центр, и всяких «шарашкиных контор» в нём много. Мы уже давненько просим, чтобы редакция получила собственный телефон, нам обещают, но приоритет отдается военным.

Стало быть, позвонить не могли. А так… Пришли бы, взяли под белы рученьки. Но перед Советской властью я ни в чём не провинился. Если подумать, то целый продотряд спас. Кузьма, не побоявшийся доложить начальнику продотдела о своём самоволии, решил искупить вину кровью и ушел на чехословацкий фронт. (Меня до сих пор удивляло такое название, но потихоньку начал привыкать).

И ещё меня утешало то, что в правом верхнем углу повестки имелась резолюция «Не возр.» и подпись «Тимох.». Стало быть, товарищ Есин, прежде чем пригласить меня на беседу, согласовал приглашение с Иваном Васильевичем Тимохиным. А почему? Единственная причина приглашения (если это приглашение, а не завуалированный приказ!), которая мне приходила в голову – это то, что меня могут пригласить на работу в Чрезвычайную комиссию.