Миллионер и я (СИ) - Тигиева Ирина - Страница 6

[1] Хасиклис (греч.) — подонок.

[2] Алитис (греч.) — бродяга, бомж.

[3] Палиопаидо (греч.) — мерзавец.

[4] Вромьярис (греч.) — козёл.

[5] Малакас (греч.) — сволочь, гад.

[6] Влакас (греч.) — идиот, тупица.

[7] Мангас (греч.) — досл. бандит, но используется в смысле «отличный парень».

[8] Агапи (греч.) — любимый.

[9] Агапи му (греч.) — любимый, взлюбленный.

Кстати, скучающей она совсем не выглядела — строчила что-то по сотовому. На губастом лице — довольное выражение кошки, только что придушившей особо крупную мышь. Интересно, кто её визави? Не тот ли, с кем она ласкалась, пока Константинидис мирно похрапывал в моём катерке? Подойдя к столику, я нацепила на лицо улыбку и бросила:

— Калиспэра![1]

Сама не знаю, что дёрнуло меня заговорить с леди С-совершенством. Может, желание отыграться? Попортить Константинидису ещё немного крови за то, что едва не угробил моё первое свидание с Тео. Ведь увидев меня рядом со своей ненаглядной, миллиардер наверняка выйдет из себя. Я с трудом подавила злорадный смешок. А девица подняла белокурую головку, посмотрела сквозь меня и мурлыкнула:

— Принеси ещё негрони[2], — и снова уткнулась в сотовый, шустро заработав наманикюренными пальчиками.

«Хочу чувствовать твой горячий язык в моей...» — я чуть не поперхнулась воздухом. Вот ведь потас... совка с Константинидисом обошла её стороной! И правда переписывается с побочным кавалером под самым носом у будущего благоверного, да ещё и на порноязыке!

— Я не официантка. Просто подошла сказать: у вас очень красивые...

— Сделала их недавно, — девица снова подняла глаза, теперь уже посмотрев на меня, и чмокнула губищами, от чего по ресторану пошли сверхзвуковые волны, каким бы позавидовал и мутант Банши из Людей Икс.

— ...хотела сказать: украшения, — улыбнулась я. — Тот, кто их подарил, очень сильно влюблён.

Нагромождения самоцветов, кое-как соединённых в ожерелье и серьги, наверняка и были «не то слово дорогим» подарком Константинидиса его «с-совершенству». Но разорили бы Санторини табуны кентавров, если это не был самый уродливый гарнитур из когда-либо мною виденных!

— Ах, это, — девица кокетливо махнула рукой. — Подарок моего жениха. И «влюблён» — это ещё мягко сказано. Он мною одержим! Но, пока довела его до кондиции, пришлось постараться!

Что это: крайняя глупость или зашкаливающее самомнение, побуждающее выкладывать подобные вещи незнакомке, которую в первый момент приняла за официантку? Но меня уже увлекла игра. Присев на пустующий стул Константинидиса, я заинтересованно подалась вперёд.

— И как? Тоже хочу, чтобы один парень стал мною одержим!

— Ну, это в двух словах не расскажешь, — Эвелина отбросила белокурый локон с надутой груди. — Во-первых, конечно, внешность. Я долго работала над моей, прежде чем осталась довольна результатом!

Она демонстративно обвела руками контур своего многострадального тела, явно прошедшего не одну пластическую операцию.

— Да, впечатляет, — я с трудом сдержала улыбку и с самым серьёзным видом кивнула на её бюст. — Но... с таким весом разве не тяжело?

— Ты об этих крошках? — Эвелина любовно провела ладонями по своим мячам для американского футбола. — Тяжело, когда над тобой кряхтит полутораста килограммовый мужик, но что ж теперь? Отказаться от секса?

— Твой жених весит полтораста кило? — притворно ужаснулась я.

— Жених? Нет! — отмахнулась Эвелина. — Но я ведь выхожу замуж, а не ухожу в монастырь!

Тот, о ком шла речь, как раз ворвался в зал. Рубашка Тео натянута на более мощной груди и плечах, взгляд — бешеный. Но вот глаза его остановились на Эвелине, метнулись ко мне... и рот, приоткрывшись, застыл, как у античной маски трагедии. А сам Константинидис бросился к столику, будто собирался голыми руками остановить несущийся на любимую поезд. Но сидевшее спиной к будущенькому с-совершенство его не видело и продолжало делиться со мной женской премудростью:

— Мужики — как собаки. Их нужно уметь дрессировать. Чуть ослабила поводок — он уже побежал к другому дереву. Но мой кобель никуда не денется — поводок я накинула хорошо и держу его крепко!

Эх, если бы Константинидис чуть быстрее перебирал подпорками и вовремя подбежал к столику, чтобы услышать, как о нём отзывается с-совершенная избранница! Но он подлетел, когда её губки уже закрылись с лёгким шлепком, и пылко выдал:

— Что бы она тебе ни говорила, это — неправда! И... я могу всё объяснить!

Ну как можно быть таким идиотом?! Мы с Эвелиной воззрились на него с одинаковым недоумением. Но уже в следующее мгновение нанесённые перманентным макияжем брови красотки подскочили вверх:

— Так ты её знаешь, котик?

— Нет! — тут же открестился Константинидис. — Понятия не имею, кто это, в первый раз вижу! Кто она? Почему сидит за нашим столом?

— Ки-и-иса, теперь будешь ревновать и к женщинам? — Эвелина игриво махнула ладошкой и провела пальчиками по колье. — Она просто подошла сделать комплимент твоему подарку!

— Наверняка, не то слово дорогой! — влезла я.

— Ты не... почему она... — Константинидис дёрнул желваками и, видимо, растеряв слова, попытался объясниться руками.

Но несколько беспорядочных взмахов не очень прояснили ситуацию, только заставили рубашку Тео трещать по швам, и я невинно спросила:

— У вас нет аллергии на... что-нибудь? Пластик, силикон? Вы кажетесь слегка раздутым... или же рубашка — слишком узкая.

— А она права, котик, — нахмурилась Эвелина. — На тебе была другая рубашка, а не это дешёвое убожество!

— Кисуля, это совсем не то, что ты думаешь! Я сл-лучайно опрокинул на себя бокал — к-когда пошёл заказывать в-вино... — от волнения несчастный даже начал заикаться.

Но я, уже не в силах остановиться, развела руками:

— А зачем вы это сделали? Сказали бы официантке...

— И вино уже давно здесь! — Эвелина попыталась сложить руки на груди, но они соскользнули с бюста, и ей пришлось опереться локтем о стол. — Мне сказал «уйду на минутку», возвращаешься спустя чуть ли не час, в чужой рубашке и лепечешь какую-то глупость!

Вот это накинула поводок! Любой, кто заговорил бы подобным тоном со мной, да ещё и при посторонних, будь он хотя бы десять раз «с-совершенством», неминуемо получил бы «душ» вроде бокала вина в лицо — и это бы ещё легко отделался! Я с невольным презрением посмотрела на наследника миллиардов, глотавшего подобное обращение от какой-то шал... луньи! Но Константинидис внезапно преобразился. Грудь и подбородок выпятились, мышцы на плечах вздулись, в глазах — молнии, почти, как у Тора в «Мстителях».

— Не говори со мной таким тоном, Эви, — тихо и отчётливо проговорил он. — Ещё и в присутствии посторонних. Поднимайся, мы уходим.

Но и «Эви» оказалась не промах. Её ладонь прижалась к бюсту, который заходил ходуном, в глазах заблестели слёзы.