Пятнадцать псов - Андре Алексис - Страница 7

– Тогда согласен, – ответил Гермес.

Пока Фрик и Фрак возвращались в убежище после убийства Беллы и Афины, Принцу приснился очень странный сон. Начался он, впрочем, довольно приятно. Пес находился в доме своего первого хозяина, в Ральстоне, Альберте, в доме, где его запах был сильнее всех прочих, в доме, где его игрушки были разложены в хитроумном порядке, в доме, где он знал каждую щель. Он направлялся на кухню, привлеченный звуком мышиной возни под деревянным полом, когда вдруг в его сне появился незнакомый пес. Странная собака была иссиня-черной, не считая ярко-голубого пятна на груди.

– Ты в опасности, – промолвил пес.

Он говорил на языке Принца безупречно, без всякого акцента.

– Как прекрасно ты говоришь, – восхитился Принц. – Кто ты?

– Тебе будет непросто произнести мое имя, – сказал пес, – но я Гермес, и я не принадлежу к твоему виду. Я хозяин всех хозяев, и я не хочу, чтобы ты здесь умер.

– Где? – удивился Принц.

И вдруг он оказался далеко от дома своего детства. Он был в Хай-парке и смотрел на себя внизу, на то, как он спал в убежище вместе с остальными. Гермес показал ему, что Макс притаился за его спиной. Он увидел Фрика и Фрака, возвращающихся в убежище. Он заметил, потому что Гермес обратил на это его внимание, место, где спали Белла с Афиной.

– Где высокая самка? – спросил он.

– Они убили ее, – ответил Гермес. – Они убьют и тебя, если ты останешься.

– Что я сделал? – спросил Принц. – Я никому не бросал вызов.

– Им не нравится, как ты говоришь, – объяснил Гермес. – Если ты хочешь жить, твой единственный выход – это изгнание.

– Но кто я без тех, кто понимает меня?

– Предпочтешь ли ты слова – жизни? – спросил его Гермес. – Подумай, ведь если ты умрешь, твой язык умрет вместе с тобой. Ты должен сейчас же проснуться, Принц. Пока я здесь, никто не может увидеть или услышать тебя, но у тебя не так много времени. Идем.

Затем последовал самый странный момент в жизни Принца. Он не знал, спит он или бодрствует, но странный пес произнес его тайное имя, имя, которое использовал его первый хозяин: Принц. Пробуждаясь ото сна на своей подстилке, он вместе с тем наблюдал вместе с Гермесом, как просыпается. Он увидел рыскающих Фрака, Фрика и Макса. Они прошли перед ним, рядом с ним, почти сквозь него. Принц едва удержался от того, чтобы не залаять, давая им понять, что он здесь, как если бы все это было игрой. Но он не залаял. Он последовал за Гермесом прочь от убежища, заходя в сам парк. Там внезапно он окончательно проснулся; Гермеса уже не было.

Принцу пришло в голову, что он, быть может, все еще во сне. Пес захотел взглянуть на себя, чтобы проверить, спал ли он на своей подстилке, рядом со своим любимым кроссовком для жевания. Но когда он шел обратно к убежищу, выбежали Макс, Фрик и Фрак. Принц тотчас же лег на землю, опустил уши и прижал хвост. Псы не заметили его. Они убежали, излучая угрозу. У Принца не было сомнений, что во сне или наяву, но Гермес сказал правду. Эти трое были кровожадны. Убедившись, что его не заметят, он исчез, и его изгнание началось со страха и тьмы.

А троица, покинув логово, отправилась на поиски Аттикуса. Они сошлись на том, что атакуют Мэжнуна все вместе. Раздосадованные загадочным исчезновением Принца, Макс, Фрик и Фрак ничего теперь не хотели так сильно, как загрызть черного пса до смерти. Они так помчались к пруду, где Аттикус назначил встречу, словно там их ожидала сука в течке.

Аттикуса тяготило общество Мэжнуна. Он понимал пуделя, и ему было жаль, что псу придется уйти. При иных обстоятельствах, он, может, и приветствовал бы пуделя в стае, но все было так, как было. Большую часть времени Аттикус провел, тайно оправдывая то, что должно было случиться: стая нуждалась в единстве, а единство значило, что все понимали мир одинаково, или если не мир, то хотя бы правила. Мэжнун был одним из тех, кто принял новый образ мышления, новый язык. Пес не принадлежал к их стае.

– Черный пес, – сказал Аттикус, – разве есть чувство большее, чем чувство принадлежности к чему-то?

– Нет, – ответил Мэжнун.

– И все же, – продолжил Аттикус, – иногда я боюсь, что не испытаю это чувство вновь, что я никогда вновь не узнаю, каково это быть собакой среди собак. Этот твой образ мышления, черный пес, – это мертвое поле без конца. После перемены, случившейся с нами, я остался один на один с мыслями, которых не хочу знать.

– Понимаю, – отозвался Мэжнун. – Я чувствую то же. Но мы должны смириться, мы не можем избежать мыслей внутри нас.

– Я не согласен, – возразил Аттикус. – Быть с другими значит быть свободным от себя. Другого пути нет. Мы должны вернуться к прежней жизни.

– Если сможем ее найти, – заметил Мэжнун.

Именно в этот момент их нашли Фрак, Фрик и Макс. Макс сказал:

– Высокая сука мертва.

– Что случилось? – встревожился Мэжнун.

– Ее атаковали одни из нас, другая стая. Они сейчас рядом с нашим убежищем.

– Сколько их? – спросил Мэжнун.

– Много, – ответил Макс, – но они не такие большие, как мы.

– Мы должны защитить свой дом, – произнес Аттикус.

Фрик с Фраком побежали впереди Мэжнуна, Макс и Аттикус – по обе стороны от него. Неподалеку от поляны братья повернулись и без всякого предупреждения бросились на пуделя. Тут же к ним присоединились Макс с Аттикусом. Псы действовали быстро и беспощадно, и хотя Мэжнун пытался бежать к убежищу, они блокировали его. Все четверо кусали, вонзая зубы в его бока, шею, сухожилия на лапах, в живот и гениталии. Свершись это при свете дня, заговорщики, должно быть, радовались, видя кровь Мэжнуна. И распалялись бы еще сильнее, опьяненные вкусом крови и адреналином, бурлящим внутри. Если бы это был день и будь собаки менее возбуждены, они, должно быть, удостоверились бы в смерти Мэжнуна.

Псы кидались на него, пока он не перестал сопротивляться, пока не стихли конвульсии. А после бросили его умирать и вернулись на свою поляну, чтобы начать новую жизнь, которая в действительности была лишь одержимостью жизнью старой.

2. Мэжнун и Бенджи

Дом, где очнулся Мэжнун, пах арахисовой пастой и жареной печенкой. Пес лежал в плетеной корзине на толстом оранжевом одеяле, источавшем сладковатый мыльный – человеческий – аромат. Мэжнун попытался пошевелиться, но двигаться было слишком больно, да и неудобно. У него был выбрит живот, и весь он был перевязан белыми бинтами, пахнущими маслом, сосной и чем-то еще. Морда зудела, но на него был надет пластиковый конус: узким концом он прилегал к шее, а широкий торчал наружу как мегафон. Даже захоти Мэжнун почесаться, ему бы это не удалось. Все четыре его лапы были выбриты и перебинтованы. Он приподнял морду, чтобы понять, где находится, но находился он в каком-то нигде: в белесой комнате с окнами, выходящими на ярко-голубое небо.

Во время нападения – которое пес внезапно вспомнил с болезненной отчетливостью – ему казалось, что тьма, в которую он погружается, будет бесконечной. На свободе он успел немного поразмыслить о смерти; тогда он как раз решил, что она наступила. Эта белая комната, похоже, являлась доказательством того, что он все еще живой, – неожиданно, но его это разочаровало. Какой смысл жить дальше после того, через что он прошел?

В надежде узнать, где же он все-таки очутился, Мэжнун поднял морду повыше. Он попытался издать звук, но голос ослаб, и лаять было больно. Тем не менее, он гавкнул так осторожно, как только мог. Позади него послышались шаги.

– Он проснулся. – Перед Мэжнуном возникло мужское лицо.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил его человек. Женское лицо тут же вытеснило мужское.

– Как тебе повезло! Ну разве ты не везунчик? Кто это тут такой везунчик?

– Не думаю, что он сможет подняться в ближайшее время, – сказал мужчина. – Интересно, не голодный ли он.

Слово «голодный» Мэжнун знал хорошо. Пес проскулил на своем языке пару фраз, которые означали, что он и в самом деле проголодался.