Пятнадцать псов - Андре Алексис - Страница 4

То, что поначалу было развлечением двух сук, сблизившихся, словно щенки из одного помета, вскоре превратилось в источник неприятностей для всей стаи. Афина с Беллой привлекали нежелательное внимание. Однажды, когда собаки рыскали в поисках объедков у набережной, группа молодых парней обратила внимание на Афину, восседающую у Беллы на спине. Позабавленные зрелищем, парни побежали за собаками. Странное, как могут быть странными только людские нравы, приподнятое настроение молодых людей для Беллы с Афиной было неотличимо от агрессии или неприязненности. Мальчишки набрали камней и принялись кидать их в собак. Белла не могла бежать быстро на длинные дистанции без остановок. Понемногу она замедлилась, и один из камней попал в Афину, которая взвизгнула от боли и упала со спины Беллы. Незадачливость Афины, ее боль, еще сильнее раззадорили компанию. Они нахватали еще камней, намереваясь атаковать собак.

Хотя Белла по натуре была уравновешенной собакой, которую непросто разозлить, но когда один из юношей приблизился к ней, она сразу же заняла оборонительную позицию и была готова убивать. Воспользовавшись единственной хитростью, которая пришла ей на ум, рассчитывая первым вывести из строя самого большого из нападавших, Белла устремилась на него, рыча. Она бросилась на заводилу прежде, чем он или кто-либо другой, успел среагировать или убежать. Всеми своими двумястами фунтами она бросилась ему на горло, и, не вытяни он в самый последний момент руку, она бы перегрызла ему шею. Вместо этого собака вцепилась парню в правую руку, прокусив ее до кости. Кровь хлынула струей, парень закричал. Остальные ошеломленно застыли, никак не реагируя на крики своего друга. Их страх работал на Беллу. В одно мгновение, покончив с первым, она рванула к следующему, кто был к ней ближе всего. Он побежал прочь, истошно вопя, позабыв о своих товарищах.

Аттикус и Мэжнун, рыскавшие поблизости в поисках объедков, прибежали на звуки драки, зарычали и бросились в погоню. Они хотели удостовериться, что компания не вернется, однако парням было уже не до этого. Иными словами, разгром был сокрушительным. Шестеро или семеро мальчишек, каждому из которых не больше четырнадцати, оказались повержены. Убедившись, что Афина отделалась довольно легко – над левым глазом у нее кровил комок слипшейся шерсти – Мэжнун заметил:

– Это не хорошо. Люди не любят, когда их кусают. Нам придется уйти отсюда.

– Согласен, это не хорошо, – ответил Аттикус. – Но почему мы должны уходить? Они будут искать этих двоих. Сукам надо исчезнуть из поля зрения. Это большая нанесла урон. Они придут за ней, но не за нами.

– Я не согласен, но и не не согласен, – произнес Мэжнун.

Теперь собакам пришлось быть осторожнее. Белла и Афина искали еду в Хай-парке и держались поближе к поляне, стараясь не появляться на берегу озера. Афина забиралась Белле на спину только вечерами, под покровом сумерек. В течение дня остальные псы передвигались небольшими группами, не больше двух-трех собак, чтобы привлекать как можно меньше внимания.

Эти меры предосторожности были приняты из-за людей. Не то чтобы люди очень опасны – они непредсказуемы. В то время как один похлопывает тебя по спине или почесывает бороду, другой, на первый взгляд ничем от него не отличающийся, может ударить тебя, закидать камнями или даже убить. В общем, лучше всего людей избегать. Но вопреки опасениям, худшие стычки у псов случались не с людьми, а с другими собаками. Независимо от того, насколько вежливой и миролюбивой была стая, некоторые сородичи атаковали их сразу, без предупреждения, рыча и оскалив зубы.

– Они думают, мы слабые, – сказал Аттикус.

Но все было не так просто. Агрессию собак питал страх. Они боялись не только больших собак – Беллу или Аттикуса, Фрика или Фрака. Их пугали даже Дуги, Бенджи, Бобби и Афина, ни один из которых не мог внушать опасения ни одному существу нормального размера. Если собаки не бросались на них, то внезапно становились покорными, что тоже вызывало удивление. Маленьким собакам казалось, будто их принимали за куда бо́льшие и свирепые версии самих себя.

Двенадцать псов по-разному реагировали на изменения в статусе. Аттикус находил это положение невыносимым. Было болезненно ощущать себя обычной собакой в мире, где твои же сородичи тебя чурались. Для Аттикуса все прежние удовольствия – нюхать анус, тыкаться носом в гениталии друзей, взбираться на собак статусом ниже – теперь стали отравлены этим уродливым чувством самосознания. В этом он, Мэжнун, Принц и Рози были схожи.

Они четверо оказались склонными к вдумчивости, которую все, за исключением Принца и отчасти Мэжнуна, променяли бы на возможность вновь слиться со своим видом. Принц был единственным, кто полностью принял изменения. Для него это стало открытием нового видения, угла зрения, который делал все, что он знал прежде, странным и прекрасным.

На другом конце были Фрик, Фрак и дворняга Макс. Самосознание их тоже беспокоило, но они научились подавлять процесс мышления. Конечно, они все равно использовали свою новообретенную вдумчивость, но делали это, оставаясь верными прежнему собачьему бытию. Когда на них нападали незнакомые собаки, они бросались в бой яростно и почти сладострастно, объединяясь против врагов и загоняя их так, как делали бы это с овцами: перегрызали сухожилия, оставляя истекать кровью и страдать. Когда им встречались собаки покорные, их удовольствие было столь же острым. Эти трое совокупились бы с любыми, кто бы им позволил. В каком-то смысле, их новый (или просто другой) интеллект оказался на службе у того, что они понимали как свою сущность – у собачьести. Фрик, Фрак и Макс справедливо внушали страх «нормальным» собакам.

Но, на самом деле, больше всего проблем им доставляли псы из их собственной стаи. Да, девять остальных разделяли их интеллект и быстро развивавшийся язык. И да, они были единственными существами, которые их понимали. Но «понимание» было последним, чего они хотели. «Понимание» служило напоминанием, что, несмотря на все их усилия жить по-собачьи, они больше не были нормальными. То, чего они хотели от других, было либо подчинение, либо лидерство, и поначалу они не увидели ни того, ни другого.

Принц раздражал Фрика, Фрака и Макса больше всего. Дворняга, красно-коричневый, с белой манишкой на груди. Он был большим псом, но его поведение делало из него посмешище, а не угрозу. Он мог бы доминировать. Если бы не его странные идеи. Это он разделил день на части. Это он задавал бесконечные вопросы о самых рядовых вещах: о людях, о море, деревьях, о своих любимых запахах (мясо птиц, трава, хот-доги), о желтом диске над ними, в свете которого можно было согреться. Троица, разумеется, находила каламбур Принца о «кости» и «камне» отвратительным. Но если бы он на этом остановился! С поощрения других его игра с языком теперь постоянно оскорбляла ясность.

Но остроты Принца были не самым худшим. Раньше они, как и все собаки, обходились простым запасом звуков: лаем, воем, рычанием. Эти звуки были приемлемы, как и полезные нововведения, такие как слово «вода» или «человек». Однако с легкой принцевской лапы в стае появились слова для бесчисленного количества вещей. (Действительно ли каждой собаке нужно слово «пыль»?) А однажды ночью Принц сел и произнес целый набор странных слов:

На холме трава мокрая.

У неба нет конца.

Для пса, что ждет свою хозяйку

смешную, наступит вновь рассвет.

Услышав это сочетание рычания, лая, тявканья и вздохов, Фрак и Фрик вскочили, чтобы вцепиться в морду этой хозяйке уставшей собаки. Они решили, что хозяйка находится среди них, и уже хотели на нее наброситься. Но слова Принца не были предупреждением об опасности. Скорее, он играл. Притворялся. Говорил ради того, чтобы говорить. Можно ли было использовать слова более презренным образом? Макс вскочил, оскалившийся, готовый укусить.