Эффект Сюзан - Хёг Питер - Страница 26

Этот пруд начинает меня раздражать. Есть в нем какой-то мелодраматизм. В этой попытке свести к минимуму риск несчастного случая. В непоколебимой вере, что все задуманное обязательно получится.

— Сюзан, ты уходишь. В гневе. Ты знаешь, что в половине случаев, когда ты была здесь, ты уходила в гневе. Речь идет о самоконтроле. Если ты будешь оставлять за собой право в любой момент развернуться и уйти, ты никогда не сможешь снять руку с аварийного тормоза.

Она встает.

— Посмотри на себя, — говорю я. — Ты злая, как тролль!

Она вздрагивает. Мы знакомы лишь полтора года, и она еще не окончательно смирилась с теми неприятностями, которые я привнесла в ее жизнь.

— И сегодня, — говорю я, — я окончательно рассталась с твоим маленьким композитором.

Она приближается ко мне. Еще минута — и мы сцепимся в драке. Мы стоим вплотную друг к другу и тяжело дышим.

— Если я и ухожу таким образом, — говорю я, — то это никак не связано с самоконтролем. Никоим образом. Настоящая причина — физическая. Мне всегда нравилось громко хлопать дверьми!

И я ухожу. И хлопаю дверью так, что осыпается краска. А карпы Бора уходят на дно.

Я сажусь на автобус и еду в свое общежитие имени П. Карла Петерсена. Захожу в свою комнату и вижу посреди нее свой велосипед.

Это мой велосипед, и все-таки не совсем мой. Рама, руль и колеса от моего велосипеда. Но вот сиденье на нем новое.

Мое седло в цветочек было старым, пластиковым седлом с порванным чехлом, который уже год терзает мои ягодицы. Но что мне делать? Я живу на стипендию, и денег у меня в обрез. Невозможно одновременно погружаться в булеву алгебру и подрабатывать в булочной по субботам и воскресеньям.

Седло в цветочек исчезло, вместо него — дорогое кожаное седло фирмы «Брукс». На седле лежит красная роза.

Я обхожу велосипед и сажусь на кровать.

Больше всего меня трогает не седло и не роза. А тот факт, что велосипед почищен. И не просто почищен, а надраен до блеска, даже втулка и спицы блестят. Зеленую краску тоже подновили. Ее покрыли каким-то воском, и она стала как новая.

Отличить физиков-экспериментаторов от физиков-теоретиков просто.

Теоретики не хотят, чтобы на их одежде были пятна от кислоты. Им в принципе не нравится запах лабораторий, не нравятся белые халаты и резиновые перчатки. Для них практическая физика слишком похожа на ручной труд. И отчасти поэтому они прячутся в университетах, чтобы ни с чем таким не сталкиваться.

Лабана Свендсена со стопроцентной уверенностью можно отнести к группе физиков-теоретиков в музыкальном мире. Я поняла это с самого начала. Я поняла это уже по тому, как он обращался с картофелем на кухне у Андреа Финк.

Сейчас меня трогает то, что он все же оторвался от своих листов нотной бумаги, клавиш своего пианино из слоновой кости и бакелита, или уж из чего там они сделаны, и, засучив рукава, отдраил мой велосипед.

Он не оставил никакого сообщения. Не оставил адреса или номера телефона. Лишь сверкающий велосипед, обработанное маслом матовое седло и красную розу.

Можно сказать, что этого в общем-то было достаточно.

26

Согласно карте издательства «Крак», монастырь Богоматери находится на улице Кратренен в районе Васерне.

Я сажусь в электричку на станции Хеллеруп вместе со своим велосипедом, выхожу на станции Хольтен, а потом еду на велосипеде вдоль железной дороги до улицы Кратренен.

Я уже начинаю думать, что заблудилась, потому что вряд ли монастырь может находиться в квартале, где живут миллионеры. Но тут я вижу белую табличку, на которой мозаичная картина с изображением Богоматери и указатель — «номер семь» и «монастырь Богоматери», и, следуя указателю, еду по аллее через местность, слишком тщательно и заботливо ухоженную, чтобы быть лесом, и слишком похожую на настоящую природу, чтобы быть парком, а затем дорога упирается в квартал, который выглядит так, будто хочет сказать: «Да, это действительно не район миллионеров, это район мультимиллионеров». Здесь застроено и засажено лесом по меньшей мере шесть гектаров земли у самого озера Фуресёэн, и дома эти спроектированы так, как мы с Лабаном спроектировали бы наш, если бы у нас были такие деньги. Стены облицованы норвежским сланцем, сложенным в массивные конструкции, поверхность которых нарушается большими зеркальными стеклами, чтобы монахам ничто не мешало наслаждаться видом.

Я ставлю велосипед у одного из фасадов. Здесь нет ни монастырской стены, ни монастырских ворот, и, если бы не большой бронзовый колокол, подвешенный к открытой деревянной конструкции, и не вывеска у дороги, никто бы и подумать не мог, что здесь находится монастырь. Здесь могла бы находиться любая организация, которая в состоянии платить сумму из семи знаков за аренду.

— Добро пожаловать!

Я не слышала, как он подошел. Он примерно моего возраста и одет в нечто, напоминающее рясу. Но прошли те времена, когда монахи обматывали свое тело чем-то вроде сетки из колючей проволоки. Его ряса из мягкой ткани, современного покроя, с элегантными складками.

— Я договорилась о встрече с Хенриком Корнелиусом.

Какие качества ищет монах в женщине, прежде чем принять решение впустить ее в монастырь?

— Вы любите пиво?

Наверное, он понял, что для меня это все-таки прозвучало неожиданно, потому что улыбнулся.

— Мы пройдем через пивоварню.

Я иду вслед за ним в самое длинное из всех зданий. Тут высокие потолки, как в спортивном зале, стены вычищены добела, на бетонных основаниях стоят тридцать-сорок чанов из нержавеющей стали объемом по полторы тысячи литров.

— Пиво у нас бродит в открытых чанах. Поэтому каждая ферментация непредсказуема. И нет возможности варить в течение трех летних месяцев, когда риск заражения микробами и дикими дрожжами слишком велик. Но зато в результате каждое пиво обладает неповторимой индивидуальностью.

Вдоль дальней стены сверху донизу полки, на которых лежат тысячи закупоренных бутылок из-под шампанского. Он снимает одну бутылку и показывает мне этикетку. На ней надпись от руки, под изображением Богоматери и названием монастыря указана дата, когда пиво было поставлено, сорт хмеля, который называется «Каскад», и далее номер.

— Каждый раз получается уникальное пиво, и поэтому на каждой этикетке свой номер.

Он протягивает мне бутылку.

— Это подарок. Здесь начали варить пиво еще до Реформации. Орден траппистов был одним из немногих, кому монархия это позволяла. Из-за этого пива. Но только в сороковых годах прошлого века стали нумеровать каждую бутылку, и лишь после большой реконструкции в две тысячи десятом мы стали использовать этот зал.

Мы проходим через стеклянный переход, который связывает зал брожения с другим зданием. Идем дальше по тихим, выложенным плиткой коридорам с грубыми кирпичными стенами. Здесь нет никаких излишеств, да они и не нужны. За окнами — освещенные солнцем заснеженные лужайки, а там, где они заканчиваются, начинается озеро Фуресёэн, лучше и быть не может. В каждом помещении царит собственная атмосфера, тишина погруженных в себя зданий.

Мы поворачиваем за угол и видим в конце коридора дверь, похожую на дверь, ведущую в банковское хранилище. Перед ней стоят два узеньких диванчика, на которых можно ждать открытия банка.

Мой спутник не стучит, в этом нет никакого смысла, по другую сторону такой двери никто ничего не услышит, даже если у нас тут наступит конец света. Но рядом с дверью есть кнопка, он нажимает на нее, и вот мы ждем отца Корнелиуса.

Отец Корнелиус не реагирует на этот звонок.

— Каково это — быть монахом?

— Это призвание.

— А сексуальность, ее что, уже нет?

Одна из особенностей эффекта — в его неуправляемости. Вы должны верить в то, что ваша интуиция верифицируема, и позволить себе положиться на нее. И надеяться, что удастся с честью выйти из положения.

Так и получается, он улыбается, зубы сверкают белизной.

— В земной жизни она никуда не девается. А свобода выбора состоит в том, хочешь ты ее использовать или нет.