Гросс (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 21

— Ты, конечно же, знаешь, что произошло?

Помнившая предупреждение Марта Александра хотела было соврать, но не смогла и просто коротко кивнула.

— Марцева сказала, что изменения в ауре моего сына необратимы…

— Скорее всего, так и есть.

— Я ей не верю! — ожгла свою фрейлину яростным взглядом царица.

— Простите, но я всего лишь студентка, — потупилась девушка.

— Она просто не хочет рисковать, — с горечью пояснила Евгения Федоровна. — Тут нужен человек другого склада…

— О ком вы говорите?

— О твоем женихе! Да, Колычев не специалист, и не самый искусный и опытный из одаренных, но он очень силен и уже не раз добивался невозможного! Попроси его помочь… нет! Умоляй! Обещай все, что угодно, все, что в моих силах, и я сделаю это!

— Но почему бы вам самой не обратиться к нему?

— Государь запретил мне, — призналась императрица. — Но я уверена, что если кто-то может помочь, то только внук и истинный наследник великого Мастера!

— Ваше величество, — немного поразмыслив, осторожно ответила Саша. — Я не могу говорить за Мартемьяна. В конце концов, мы еще не женаты, но…

— Что?

— Насколько я успела изучить своего жениха, если есть хоть малейшая надежда, он не отступит и не станет отказываться.

— Благослови вас Бог за ваши добрые сердца!

— Подождите, государыня. Если ваш супруг запретил вам, вполне вероятно, он отдал такой же приказ и Марту. Сами понимаете…

— Я обещаю вам любую защиту!

— Нет, давайте сделаем по-другому. Если я не ошибаюсь, у цесаревича скоро практика в воздушном флоте?

— Совершенно верно!

— Вы сможете добиться, чтобы он проходил ее на корабле Марта?

— Но зачем?

— Они будут вместе, их ауры будут соприкасаться, а там кто знает…, возможно, это окажется достаточным для … осуществления вашей мечты.

— Хм, — задумалась Евгения Федоровна. — А ведь это может сработать, и при этом никто не сможет сказать, что Колычев проигнорировал повеление императора… Отлично придумано, моя девочка!

— Так вы сможете организовать этот перевод?

— Поверь мне, милая, — холодно блеснули глаза царицы, — если это возможно, то я это сделаю!

— Но вы же понимаете, что нет никаких гарантий? — спохватилась Зимина.

— Конечно. Я же не дура. Но если есть хоть малейший шанс, я сделаю все, чтобы им воспользоваться!

— Я буду молиться за успех этого дела.

— Я тоже, хотя, говоря по совести, не припомню, чтобы от этого занятия был толк. Но в любом случае, спасибо тебе. Я умею ценить верных людей и не забуду твоей услуги. А уж если все получится, то моя благодарность будет просто безграничной!

— Для меня и моего жениха нет большей награды, чем служить вашему величеству!

— Конечно, — кивнула царица, — а теперь давай прощаться. Провожать меня не надо.

С этими словами государыня обняла и поцеловала свою фрейлину, после чего вышла вон, осторожно притворив за собой дверь.

[1] Мансанилья — вид испанского хереса. Сухое, крепленое вино, произведенное в системе «солерас» круглый год под флором. Очень легкое, ароматное и светлое, благодаря высокой кислотности и яркому аромату отлично подходит в качестве аперитива.

Изучавший, как и большинство его сверстников, катехизис цесаревич хорошо знал, что жизнь — это подготовка к загробному существованию, ожидание неминуемой смерти и вообще страдание. Поэтому надо постоянно быть готовым ко всяческим неприятностям и, коли уж они случились, стоически их переносить. Но это в теории, а на практике…

Так уж случилось, что истинное предназначение оберега, висевшего у него до сих пор на шее, Николай узнал как бы ни последним. Началось все с того, что Марцева просто сняла его и стала исследовать. Потом появилась матушка, поднялась некоторая суматоха, впрочем, быстро затихшая. Затем оказалось, что один из ассистентов целительницы никто иной, как его новый приятель Колычев.

— Все будет хорошо, — шепнул ему Март, спустив на секунду свою маску, но тут же вернул ее назад, сохраняя инкогнито.

Было странно, но Коля ему поверил. Была в этом молодом человеке какая-то непонятная внутренняя сила и убежденность. К тому же, он оказался одним из немногих его знакомых, кто вообще никогда не лгал. Потом он вернулся во дворец и снова остался один. Где-то совсем рядом плакала матушка, сердито сопел отец, а за высокими створчатыми дверями слышалось назойливое дыхание любопытствующей прислуги. Затем все кончилось, и снова нацепившая на свое красивое лицо маску императрицы мама объявила ему волю отца, так и не нашедшего в себе сил сделать это лично.

— Вести себя по-прежнему, тайну амулета хранить до особого распоряжения и вообще делать вид, что ничего не произошло!

— Какую тайну? — не понял цесаревич.

И тогда она ему все рассказала, не утаивая ни единой подробности. О том, как заказывался злополучный артефакт, какую роль в этом сыграла его августейшая родня, и что в результате получилось.

Когда слова в его сознании обрели смысл и вес, то цесаревич одновременно ощутил два строго противоположных и одинаково сильных чувства. Горечь и облегчение. Горечь от неизбывности и трагичности предательства, случившегося много лет назад, и облегчение, что отсутствие у него Дара — не его вина, и больше отец никогда не сможет упрекнуть, пусть даже мысленно, своего сына в недостаточном старании или слабости.

Первые три дня наследник провел в состоянии, близком к прострации. Он механически вставал, ел, одевался, участвовал в церемониях, затем шел заниматься и даже отвечал, хоть частенько и невпопад, на вопросы преподавателей.

Под утро четвертых суток жизни «после» ему приснился необычайно яркий сон-видение. Он летел выше облаков. Земля напоминала с такой высоты топографическую карту. А рядом парил огромный сокол, его сапфирово-синий огромный глаз сиял в лучах необыкновенно яркой, какой-то золотисто-алой, испещренной шрамами Луны.

Коля, раскинув руки, стремительно пронизывал воздушное пространство, ощущая себя в родной стихии. Он наслаждался и не думал ни о чем. Но в какой-то момент на горизонте появилось едва различимое сияние. И он понял: они с соколом движутся быстрее ветров строго курсом на рассвет. Рядом раздался могучий клекот, в котором слышалось: «Да, мы летим навстречу солнцу!»

С этим ощущением Николай и очнулся, сразу открыв глаза и увидев в окне отблески золотистого сияния. «Утро наступает. Еще семи нет. Рано». Но спать уже совсем не хотелось. Зато и путанность мысли прошла без следа. «Если мне не суждено быть одаренным, то и в цари лезть толку никакого. Значит, надо просто жить. Самому. Найти свое место в этом огромном мире…».

Придя к такому выводу, Коля не стал тянуть и при первой же встрече с отцом сообщил ему о своих намерениях. Случилось это за обедом — как бы ни единственным временем, когда их семья собиралась вместе, почти без посторонних. Поначалу все было как обычно. Камер-лакеи, повинуясь командам дежурного генерал-адъютанта, подавали блюда. Сидевшие в самом конце стола сестры дурачились и проказничали, заставляя хмуриться матушку и вызывая добродушную улыбку отца.

Наконец, прием пищи подошел к концу, и Николай, которого в последние дни старательно не замечали, негромко спросил.

— Ваше величество, могу ли я обратиться к вам с просьбой?

Уже собравшийся покинуть их и отправиться в курительную комнату отец вздрогнул и посмотрел на сына с таким удивлением, будто с ним заговорил какой-то предмет мебели или даже выложенная затейливыми изразцами голландская печь.

— Конечно, — выдавил он из себя, когда молчание слишком уж затянулось. — Только давай отойдем…

— Гхм, — громко прочистила горло императрица, после чего выразительно посмотрела на своего царственного супруга.

— Хотя можно и здесь, — обреченно согласился тот, пряча в карман кителя портсигар.

— Девочки, — проворковала государыня, обращаясь к дочкам. — Поцелуйте отца и отправляйтесь к себе.