Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович - Страница 20

«Нужна вся неисчерпаемая снисходительность, которую Вы мне всегда оказывали, княгиня, чтобы обходиться со мною так, как Вы это делаете, потому что имели бы право считать меня неблагодарным и нечувствительным, тогда как я ни то, ни другое. Я кажусь таковым вследствие огромного бремени, тяготеющего надо мною и поглощающего все мое время. Но, прежде всего, должен сказать Вам, что радость знать, что Вы так близко и что через несколько часов я Вас увижу, огромная. Между пятью и шестью часами явлюсь к дверям Вашим с живейшим нетерпением выразить Вам, как глубоко я тронут дружбой Вашей. Располагая столь мало своим временем, я не хотел браться за перо прежде, чем мог в то же время известить Вас, что мне удалось устроить то, о чем Вы меня просили. Это немного замедлилось, потому что надо было преодолеть немало трудностей. Итак, до свидания. Примите уверения и проч. Царское Село, 2 апреля 1825 года»[52].

«Не подлежит сомнению, – сказано в «Историческом вестнике», – что в этом письме говорится не о личной просьбе кн. Волконской. Она просила помощи или милости государя для кого-нибудь из многих, которые обращались к ее заступничеству ввиду дружеского расположения к ней императора Александра I»[53].

Когда Александр I уехал в Таганрог, Зинаида Александровна вернулась в Москву, где, живя вдали от двора, пользовалась большей свободой и могла вести жизнь, которая удовлетворяла ее вкусам.

После смерти государя она написала стихи, посвященные Александру I, которые в феврале 1826 года напечатали в «Дамском журнале» и в том же году перепечатали в «Московском телеграфе». Эти стихи были положены ею на музыку и пропеты с хором на одном из вечеров. Кантата «Памяти императора Александра I» издана в Карлсруе в 1865 году. К кантате приложен портрет княгини с акварели К. Брюллова, написанный в Риме в 1830 году.

Но мы забежали вперед…

Из Вероны княгиня Волконская уехала в Петербург и стала изучать скандинавскую археологию в связи с историей России для новой задуманной ею работы «Табло славы» (в русском переводе «Славянская картина»). В это время ее главным научным руководителем был филолог-лингвист швейцарец Андре Мериан. В качестве представителя русской дипломатической миссии он посетил многие государства Европы, был намного старше Зинаиды Александровны и, по-видимому, знал еще ее отца.

В 1820 году, когда между ними завязалась переписка, Волконской исполнилось тридцать, но она все еще казалась ему юной девочкой.

Мериан писал ей письма на двадцати листах. Он излагал целыми страницами свою лингвистическую систему, из которой следовало, в соответствии с Библией, что все языки – не что иное как диалекты, исходящие из одного божественного источника (именно это он доказывал всю жизнь).

Обретя склонную к филологии собеседницу, Мериан надеялся, что в дальнейшем княгиня сможет представлять его интересы в русских научных кругах, с которыми был давно связан, и пропагандировать его систему, покровительствовать тем или иным лицам (или трудам). Требовалось только, чтобы Волконская полноправно вошла в эти круги.

Особое значение придавал Мериан персоне адмирала А. С. Шишкова, поскольку Шишков являлся президентом Российской академии и к тому же оказал ему какое-то содействие: «Он единственный, кто меня понял – и единственный, кто мне помог – и единственный, кто что-то сделал – и потому я питаю к нему уважение и бесконечную преданность». Вероятно, Мериану казались привлекательными лингвистические поиски адмирала, его «корнесловы».

«Наш достопочтенный Шишков, уверен, примет Вас как возлюбленную дочь. Вы будете усладой старых лет, у Вас те же вкусы, те же чувства, та же любовь к отечеству. Я помолодею, видя Вас там», – писал Мериан Волконской 4/16 декабря 1824 года[54]. Волконская отвечала, в зависимости от настроения, длинными или короткими, но холодными письмами.

Научные занятия княгини Волконской мало соответствовали ее общественному положению. Они вызвали раздражение и насмешки среди ее великосветских знакомых, что, в свою очередь, порождало у нее сомнение в собственных силах. Один из ее друзей, кн. Козловский, писал ей по этому поводу: «Души холодные, невежество и насмешки не должны сбивать Вас с пути. Высшее общество имеет свои заслуги, но никогда в вещах серьезных… Музыка не для глухих. Истинное знание не для пресыщенных, суетных, насмешливых, можно жалеть их, но не исцелить. Храните для Ваших друзей тот источник, который освежает и обновляет все то, чего он касается»[55].

Князь Петр Борисович Козловский был одним из умнейших и образованнейших людей своего времени. Он был посланником в Турине, затем в Штутгарте и вернулся в Петербург после двадцатилетней заграничной жизни. Благодаря обширным знаниям в литературе, науке, истории, современной политике, он сразу занял в петербургских гостиных центральное место. П. А. Вяземский написал о нем две статьи, а впоследствии Пушкин привлек П. Б. Козловского к сотрудничеству в «Современнике».

Осенью 1824 года Волконская переселилась в Москву, а 7 декабря уже приняла участие в большом концерте в Благородном собрании «для вспоможения пострадавшим в Петербурге от наводнения». В этом концерте принимали участие Матвей и Михаил Виельгорские, сама княгиня, композиторы Алябьев, Верстовский, Геништа…

В те годы именно Москва представляла собой литературный центр России. В московских журналах, наряду с Жуковским, Вяземским, Пушкиным, появились имена Баратынского, Языкова, Козлова, Веневитинова, Кюхельбекера. Сергей Аксаков переводил для богатой разно образными драматическими талантами московской сцены Мольера. Пьеса Грибоедова «Горе от ума» ходила во множестве списков, так как при строгости цензуры было невозможно ее издание.

Московский университет стал центром философско-научных интересов. Сближение с Западной Европой вызвало много споров, вопросов, в разрешении которых принимали участие лучшие силы русской интеллигенции. Все это способствовало созданию самых разнообразных кружков и обществ, начиная с литературных, философских и кончая масонскими. Интересное общество собиралось у Семена Егоровича Раича. Здесь сходились питомцы Московского университета, благородного пансиона, ученики самого Раича, литераторы, поэты и ученые. Цель общества была чисто литературная, и так как оно представляло для москвичей интерес новизны, то помимо членов являлись всегда постоянные посетители. Здесь читались сочинения и переводы членов кружка. Когда собрания сделались слишком многочисленными и их стали посещать московский генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын, литератор Иван Дмитриев и другие сановники, заседания были перенесены в Муравьёвское училище колонновожатых, то есть военных топографов, а затем в квартиру сенатора Рахманова, к сыну которого Раич поступил воспитателем.

Вскоре некоторые из членов литературного общества Раича составили особый философский кружок, носивший название Общества любомудрия. Председателем его стал князь В. Ф. Одоевский, издатель «Мнемозины», у которого члены кружка читали свои философские статьи, вели беседы о прочитанных сочинениях философов Канта, Шеллинга и др.

К Обществу любомудрия примкнули «архивные юноши», как их назвал Пушкин, состоящие при московском архиве Иностранной коллегии, где служили тогда лучшие представители московской молодежи. Среди них были И. Киреевский, Веневитинов, Кошелев, Мельгунов, Титов, Соболевский, известный своими эпиграммами и стихами, которые были настолько умны и блестящи, что иногда их приписывали Пушкину. Соболевский ввел в Общество любомудрия Рожалина – переводчика «Вертера» Гёте. На вечерах Одоевского бывали В. К. Кюхельбекер, М. Погодин. Собрания общества были всегда очень оживленными.

Душой и главным оратором являлся Дмитрий Веневитинов, который представлял соединение душевных качеств, красивой наружности с выдающимся умом и образованием. Плетнев говорил о Веневитинове: «Благородный и открытый образ мыслей, светлый и живой ум…».